К себе.
И только там, закрыв дверь…
Принести ему воды. Да, тазик. И какие-нибудь тряпки на бинты. Разжечь огонь. Он сам знает, что делать… сейчас придет врач. Так, Юн, помоги снять. Оливия, иди к себе, посмотрела и хватит.
— Какого черта? — возмущается она. — Я не боюсь крови.
Повязка чуть выше локтя, но дело не только в ней. Дублет справа на боку разорван, он темный и кровь видно не сразу. Юн помогает снять, и Сигваль тихо шипит сквозь зубы, вытаскивая правую руку.
— Что случилось-то, Сиг?
— Да что может случиться? Стреляли в оленя, а попали в меня, совершенно случайно. Дважды. Чем я не олень? Ничего…
Под дублетом у него надета кольчуга, так, чтобы не бросалось в глаза, он на охоте а не на войне. Под ней еще один простой стеганный поддоспешник. Сигваль понимал, куда идет. Но все это разорвано на боку. Кольчугу снять сложнее всего, сначала отцепить обломанное древко стрелы… потом Сигваль садится на кровать, Юн стягивает с него. Сигваль шипит, глухо ругается. Потом уже проще… Крови много.
Честно говоря, у Оливии слегка темнеет в глазах.
Поддоспешник, рубашку.
Пока врача нет, Юн смотрит сам.
— Ничего, жить будешь, — говорит он. — Тут не глубоко, железо пробило, но погнуло и ушло совсем в сторону. Сейчас Олаф вытащит. А руку насквозь, да? Тоже стрелой?
— Насквозь… — Сигваль облизывает губы, тяжело дышит. — Это я еще успел, а то бы в глаз…
У него на виске, к волосам, глубокая царапина. Но там действительно царапина, не страшно.
Он бросает быстрый взгляд на Оливию.
Чем Оливия может помочь? Хочется сделать что-то, но она и правда лишняя, никогда не имела дела с таким. Сигвалю не впервые… добрая дюжина шрамов на его теле, теперь все можно разглядеть, он много времени провел на войне, много сражался.
И та огненная птица, что на шее и по плечу на грудь — тоже… бог ты мой…
Он ведь не умрет?
От этой мысли становится слегка дурно.
— Лив! Лив, ты хоть в обморок не падай! — это Сигваль ей. — Сядь куда-нибудь, выпей воды.
Он сидит на кровати, опираясь на левую руку, Юн осторожно смывает с него кровь. На боку сплошной кровоподтек… если сломаны ребра… нет… Он дышит хоть и тяжело, но ровно, без усилий…
Надо сесть…
Потом прибегает врач с чемоданчиком снадобий и инструментов.
Оливия садится на стульчик у окна. Просто тихо сидит. Не мешать…
И тихо смотрит, как вытаскивают наконечник, промывают и прижигают рану. Мажут чем-то… И руку тоже. Перевязывают. Потом Олаф дает Сигвалю что-то выпить, разведя немного из своей баночки в воде.
— Теперь вам нужно только отдыхать, ваше высочество, — говорит он. — Поспите. Вам давно надо хорошенько поспать.
Сигваль почти через силу ухмыляется ему, кивает. Да, давно пора.
Слуги быстро меняют испачканную кровью постель, поправляют, убирают лишнее.
— Поспи, Сиг, — говорит Юн. — Я посторожу, разбужу тебя, если что.
— Да, — Сигваль соглашается. — Лив…
Нет, он не зовет, он просто поднимает голову и смотрит на нее. «Иди ко мне» или даже «полежи со мной немного». Она идет. Молча, без слов, забирается к нему в кровать и ложится рядом. Утыкается носом ему плечо, левое, скорее куда-то в подмышку. По щекам текут слезы.
— Да ладно тебе, — тихо говорит он… так довольно, — все хорошо. Ничего не бойся.
Он рад ей. Он хочет, чтобы она была рядом.
Она слышит, как бьется его сердце. Просто тихо-тихо лежит рядом.
28. Оливия, взрослая женщина
Почти сны… Так будет?
Оливия ждет. Который раз смотрится в зеркало, поправляет прическу… Седой волос! Как она могла пропустить… и даже еще один. Но она ведь не старуха, ей чуть больше тридцати. Все не так плохо, и щеки пылают румянцем и горят глаза. Но… она поправилась после рождения Йостейна… не сильно, но в девичьи платья уже не влезть. А ведь рождение первых двух детей никак не повлияло на нее…
Впрочем, год назад, когда она приезжала в Гарвиш, тайно, разумеется, то была еще полнее, но он все равно был ей рад, он не замечал… да что уж… они три дня не вылезали из его палатки. Так удачно вышло, что выдалась передышка и у него не было других важных дел… кроме нее. Такие безумные и такие счастливые дни. От воспоминаний щеки пылают еще больше… Тот старый седой рыцарь, стоящий на часах — «О, ваше прекрасное высочество! Эти стоны, как песня, возвращают меня в молодость!» Старый черт! Ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда, и врезать рыцарю по морде за наглость, а Сигваль только обнимал ее крепче, прямо при всех, и тихо ржал ей в ухо. Ему было хорошо. Им обоим.
Как же не хватает его объятий все эти пять лет!
Он, конечно, приезжал сам. В Таллев, и, конечно, приезжал открыто, и не к ней, но по делам, …и к ней тоже.
Сейчас — он тоже едет к ней.
Агнес смотрит с удивлением, пытается понять, для кого Оливия прихорашивается на ночь глядя.
— Он скоро будет здесь, Агнес.
— Послезавтра, — говорит юная принцесса. Просто удивительно, как она похожа на брата! Или это только во сне? И лицом, и характером, и даже в голосе проскальзывает что-то неуловимое — его интонации… И его улыбка. Агнес тоже ждет.
Но Агнес знает не все.
Войска должны прийти послезавтра, гонец принес вести. Но это войска, а Сигваль уже скачет к ней. Он хочет обнять жену раньше, чем на него обрушится весь груз официальных церемоний, речей и докладов.
Скачет где-то там, в ночи… и замирает сердце.
Оливия прислушивается, ловит каждый звук, каждый шорох.
Иногда ей кажется… но потом снова тишина.
Платье чуть давит в груди. Или это от волнения? Ослабить шнуровку? Надеть что-то другое?
— А, может быть, мне надеть зеленое? — спохватывается Оливия.
— Что зеленое? Платье? — удивляется Агнес. — Зачем? Для Сигваля?
Она говорит это так непередаваемо искренне, что Оливия почти слышит в голове его голос: «Да снимай все, Лив. Без платья ты куда красивее». Ему никогда не было дела до платьев, только до нее самой.
Он вернется к ней и не уедет больше. Еще много-много дней.
Шаги… Там, в стене, где небольшая полускрытая дверца и совсем скрытый проход вниз.
Сейчас! Сердце срывается и колотится так отчаянно.
Оливия оборачивается. К черту платья!
Легкий скрип…
— Лив!
Она бросается к нему на шею. В один миг, даже непостижимым образом перепрыгнув табуретку, стоящую на пути. Всхлипывая от радости. Сигваль обнимает, прижимает к себе, его руки скользят по ее телу так жадно и горячо… Он целует ее, едва ли не похрюкивая от удовольствия. И это так смешно и хорошо сразу… Это самое настоящее и самое радостное. И как же она рада ему! До слез. Она гладит пальцами его шею, его волосы, его колючие небритые щеки… и даже пытается влезть ему под ремень…
— Ой, а ты не одна? — насмешливо фыркает он ей в ухо, шепотом.
Агнес! Она и забыла…
— Сейчас, — Сигваль целует ее в висок и трется носом, такой невыносимо-довольный. — Я быстро.
Потом отпускает, идет к сестре. Девочка вытягивается перед ним, почти испуганно.
— Нете! Какая ты стала красавица! Тебя не узнать!
Она пытается смутиться, но он сгребает в объятья и ее тоже, за плечи.
— Моя маленькая сестренка! — и треплет по волосам.
— Сиг! Как я скучала! — всхлипывает она, смущается еще больше. И тихо выскальзывает. — Мне пора…
— Ну вот, мы одни! — радостно заключает Сигваль, разводя руками. Потом в два прыжка оказывается рядом, подхватывает Оливию на руки.
— Мы пугаем твою сестру.
— Ничего, — Сигваль так и не отпускает, только утыкается носом в ее волосы. — Потом… Она уже сбежала. Я так скучал по тебе.
— Тебе не тяжело? Отпусти. Поставь! Что ты делаешь?
— Не говори глупости, — фыркает он. — Ты очень легкая. Я тебя теперь вообще не отпущу до утра.
— Я не легкая! Я не влезаю ни в одно платье! И вообще… у меня вон волосы седые…
— Где? — не верит он, и даже не думает смотреть, только трется своей колючей щекой. Так щекотно! У нее сердце колотится.
— Да вон… целых два!
— Два! — он весело и неприлично ржет. — Моя маленькая принцесса! Ты посмотри, у меня сколько седых волос! Я-то как сказочно помолодел и похорошел за эти годы!
— Балбес! — она пихает его в бок. — Ты должен был сказать, что я совсем не изменилась!
— Ты невероятно похорошела, Лив, — он говорит очень честно, и вдруг тащит, заваливает ее на кровать. — Ты самая красивая принцесса во всем свете!
И там, в кровати, лежит рядом, опираясь на локоть, разглядывает ее. Только любовь в его глазах… восхищение и счастье.
А у него и правда полно седых волос на висках. Давно? Были в прошлом году? Она и не помнит… Уставший, загоревший, лохматый, небритый, весь в дорожной пыли… уже заметные морщинки у глаз… и между бровей… он, пожалуй, выглядит даже старше, чем есть на самом деле. Не удивительно… И она так любит его. Нет никого дороже.
Осторожно гладит колючую щеку кончиками пальцев.
— Я так люблю тебя…
— И я тебя люблю, — он целует ее.
— Слушай, — говорит потом, — может мне, для начала, помыться, а? А то я столько времени в дороге, не переодеваясь даже… а ты такая красивая, и вкусно пахнешь.
— Не говори глупости, — фыркает она. — Ты же сбежишь утром! Нет уж, ты мне нужен сейчас. Давай лучше, снимай все.
Потом…
Оливия не хочет ждать.
— Потом разденемся, — усмехается Сигваль.
Его ладони уже под ее платьем, и от этих прикосновений хочется нетерпеливо стонать, так удивительно это хорошо. Так желанно и правильно. Она тянет его к себе. В себя. К черту все! Сейчас! Обнимая его, обхватывая ногами, сладко выгибаясь под ним. Как же ей этого не хватало… Он сам тихо рычит от удовольствия. И кружится голова.
29. Оливия, утро
Она просыпается, прижавшись щекой к его груди, обнимая его. Немного смущается, ведь в первый раз так… кожей к коже. Осторожно, не будить… Старается лежать тихо, не мешая ему. Пусть спит. Он глубоко и ровно дышит, жара у него нет, так что, может быть, все обойдется.