Мария стоит тихо и неподвижно, неприятности ей не нужны.
— Надеюсь, недоразумений не будет, — говорит Сигваль отцу, вскакивает в седло. — Уберите ее.
— Да, ваше высочество.
И пытается увести старшую дочь, взяв за локоть. Но Каролине не хочет, упирается.
— Едем, — тихо командует Сигваль.
Они трогаются. Копыта стучат по брусчатке.
— Ведьма! — кричит Каролине им вслед. — Как ты сделала это? Почему он выбрал тебя? — и еще, громко всхлипывая. — Ты сдохнешь!
Сигваль останавливается. Оливия видит, какое у него напряженное лицо, он пытается решить. Еще немного и… Он ведь не сделает этого? Нет!
Отец уже силой тащит ее прочь.
— Ты обещал жениться на мне! — орет Каролине. — Ты не держишь свои обещания?!
Сигваль глухо и страшно рычит.
— Я обещал еще кое-что! — говорит громко.
Спрыгивает. И идет к ней. Таким широким размашистым шагом.
И вот тут, наконец, до Каролине доходит.
С визгом она вырывается из рук отца и бросается прочь. К дверям. Она бежит, рыдая.
Сигваль идет за ней. Кажется, он не торопится. Но так неумолимо. Стремительно.
— Нет! — кричит Каролине. — Ты не посмеешь!
Поздно.
Она еще успевает влететь за дверь и даже захлопнуть, но вот запереть — уже нет. Пытается, но… Сигваль успевает навалиться на дверь плечом.
Хватает ее, вытаскивает за волосы во двор. Не церемонясь.
Потом так же, не церемонясь, прижимает ее к стене и задирает юбку. Каролине кричит, вырывается. Так страшно кричит. Он насилует ее. Прямо здесь… И плевать на все.
Смотреть на это Оливия уже не может.
Даже пытается в ужасе зажать уши ладонями, не слышать… Сердце разрывается.
Как бы там ни было — Каролине ее сестра. Только не так.
Сложно сказать, сколько это длится. Все вокруг замирает. Словно время останавливается. Все смотрят. В оцепенении. Невозможно поверить. У Оливии темнеет в глазах.
Это чудовищно.
И все же — быстро. Ровно столько, сколько нужно, чтобы обозначить выполнение обещания, и не более того. Он сделал это.
И отпускает.
Каролине падает.
Он поправляет одежду, поворачивается.
Каролине рыдает, захлебываясь.
— Убейте его! — судорожно выдыхает король.
Гвардейцы хватаются за оружие.
Но…
Сигваль медленно кладет ладонь на рукоять меча.
— Не стоит, — тихо, но очень внятно говорит он. И эти слова отдаются громом в ушах.
Гвардейцы замирают.
Если они решат выполнить приказ — Сигваль умрет. Как бы мастерски он не дрался, но он не справится. И даже те трое, что с ним — не справятся тоже. Их слишком мало.
Но убить Сигваля… это снова война.
Тишина.
И в этой тишине Сигваль делает шаг. Потом еще один. Он идет к лошади. Не торопясь. Без резких движений. У него каменное неподвижное лицо.
Гвардейцы провожают его взглядом.
По щекам короля текут слезы. Гнев и ужас… и отчаянье.
В полной тишине Сигваль вскакивает в седло.
На Оливию старается не смотреть.
— Поехали, — тихо говорит он.
10. Ингрид, жар-птица
До Бейоны и до Оливии.
Когда птица раскинула крылья.
После ночи танцев в таверне Таллева, Ингрид не приходила два дня. Сигваль не звал, и она не навязывалась. Подумала уже, что ничего не будет, они оба получили друг от друга все, что могли.
Огонь…
Она ведь даже намекнула ему. На прощанье. Она держала его ладонь в руках, левую, с красным пятнышком ожога. Она осторожно, с легким нажимом провела по этому пятнышку, чувствуя, как вздрагивают пальцы. Больно.
«Если тебе больно, значит — ты еще жив», — сказала тихо.
Он так посмотрел на нее… Ничего не ответили. Но, кажется, понял.
Не захотел.
Но в тот день он подошел сам. Нашел Ингрид в тенистом уголке сада, в окружении придворных дам и в обществе королевы. Милые светские прогулки, все очень благопристойно.
Подошел, никого не стесняясь, шепнул ей на ухо: «Приходи вечером. Ты мне нужна». И все. Королеве только вежливо кивнул. Ушел.
Сигвалю плевать на чужие взгляды и чужое мнение.
Ингрид, пожалуй, тоже.
Все смотрели на нее.
И вот, вечером, она снова здесь.
И он сам открывает ей дверь.
— Заходи, — говорит тихо.
Камзола на нем нет, только тонкая сорочка. И сапог тоже нет, он босиком.
Он выглядит совершенно обычным, спокойным. И все же, что-то в этом настораживает… Его спокойствие. Что-то не так.
— Садись, — предлагает ей кресло.
Наливает вина, себе и ей… и там в кувшине уже остается на донышке. Подает ей бокал, но сам пока не пьет, только смотрит, как она берет, пробует. Хорошее вино… Чуть улыбается.
Огонь свечей поблескивает в его глазах.
Да он напился уже! Понимание приходит так неожиданно. Ингрид смотрит на него… Да нет, он не пьян, он молодой и сильный мужчина, и чтобы напиться ему нужно больше, чем вот тут в кувшине было. Сейчас где-то на грани, когда разум еще вполне ясный, но появляется такая расслабленность…
— Хочешь поговорить? — спрашивает она.
Он фыркает, качает головой.
— Я еще не настолько пьян, чтобы начать жаловаться на жизнь.
Ингрид заглядывает под стол.
— У тебя там еще бочка, — говорит она. — Можно наверстать. Или завтра с утра у тебя снова дела?
— С утра нет, — говорит он. — Ближе к вечеру. С важным я пока разобрался, остальное может подождать. Послезавтра я еду в Бейону. Но наверстывать и жаловаться все равно не планирую, как-то пока не готов.
Он поднимает, чуть покачивает в руке бокал, отпивает немного. Ставит на стол.
— А вот я бы напилась и пожаловалась… — неожиданно говорит Ингрид. Не собиралась ведь, но вырвалось.
— Да пожалуйста, — щедро говорит он. — У меня там еще бочка под столом, и мы никуда не торопимся. Хорошее вино, можно пить спокойно, я уже тут кувшин вылакал за вечер, так что никаких неожиданностей, — он морщится. — Хочешь, у меня печенье есть… с орехами, — пододвигает к ней мисочку. — Бери.
Что-то есть в этом такое…
— А какие могут быть неожиданности? — спрашивает она.
Сигваль устало пожимает плечами.
— Я знаю, что твой отец приехал, — говорит, словно пытаясь сменить тему, — и что собирается отправить тебя в Олейв. Я говорил с ним.
Но Игнрид так просто не сбить.
Она даже слышала какую-то историю…
— Подожди. А что может быть не так с вином?
— Да все нормально с ним, не бери в голову. Это мои личные заморочки, — видно, как ему с трудом удается подавить желание встать и уйти. — Ингрид, я тебя не для этого позвал.
Хорошо…
Не стоит давить.
— Тогда что ты хочешь? Поиграть со мной? Трахнуть меня? — она пытается улыбнуться непринужденно и соблазнительно.
— И то, и другое, пожалуй, — говорит он. — И ты права, иногда только боль помогает почувствовать, что ты еще не сдох. Что еще хоть немного человеческого осталось.
Он разворачивает левую ладонь, показывая ей.
Огонь.
— Ты хочешь боли? — осторожно спрашивает Ингрид.
— Я хочу почувствовать хоть что-то, — говорит он, и вдруг становится страшно. — Почувствовать, и не забывать, что людям может быть плохо. А то мне начинает казаться, что им так же плевать, как и мне. Одна сухая шкурка… Ожоги ведь долго напоминают о себе.
— Хочешь научиться смирению?
Он усмехается.
— Смирению? Нет. Это уж точно не про меня. И вообще, это была твоя идея. Я просто ухватился, потому, что больше хвататься не за что.
— Ты все-таки жалуешься на жизнь, — говорит Ингрид.
— Пожалуй, — он улыбается, только совсем не весело. — Выходит, докатился и до этого.
Он сидит перед ней, ждет ее решения.
И все равно, это не его игры.
Ухватиться хоть за что-то, потому, что больше хвататься не за что. Не потому, что хочет, а потому, что больше ничего нет.
Что же там происходит?
— А если я откажусь? — говорит она. — Что будет?
Просто пытаясь понять.
— Ничего не будет, — говорит он. — Ровным счетом ничего. Это ничего не изменит. Хочешь, мы просто поболтаем сейчас, выпьем и завалимся спать, хоть вместе, хоть по отдельности.
Почему с ним все не так?
Она ведь для этого и пришла. Чтобы играть с ним. Она начала это.
И он согласен.
Так что теперь?
— Нет, — говорит Ингрид. — Не хочу поболтать и выпить. Хочу увидеть, как далеко принц Сигваль может зайти.
Он кивает. Даже не сомневался.
Достает и кладет перед ней нож. Длинный, тонкий, с почерневший деревянной рукоятью, со старой окалиной у обуха.
- Тогда вот. У Хаука спер, он любит такие штуки.
Ингрид кажется, у нее руки начинают дрожать. То ли от ужаса, то ли от возбуждения.
Это куда сильнее, чем плетка.
— Поцелуй меня, — говорит она.
Сигваль встает, обходит столик и наклоняется к ней. Целует в губы — так страстно и горячо. Профессионально.
— Я разожгу огонь, — говорит, совершенно буднично.
У камина, не смотря на лето, лежат дрова. Он велел принести… Не на свече же греть.
— Подожди…
Она вскакивает, подбегает, обнимает его сзади.
Просто обнимает.
«Тебе же совсем не это нужно! — хочется крикнуть. — Ну, почему…»
Обнимает, прижимается к нему.
Выходит неуклюже.
Его сердце часто бьется.
— Не стоит, — говорит он. — Так не выйдет.
11. Ингрид, пепел
Ингрид плачет.
— Хватит с меня! — всхлипывает, и слезы текут по ее щекам.
Он сидит у стены, привалившись спиной, закрыв глаза.
Весь мокрый.
Это она окатила его водой.
Он потерял сознание, и она не знала, что делать. Нашла кувшин с водой и окатила его.
— Хватит! Я больше не могу с тобой! Ты ненормальный! Так нельзя…
Она даже не уверена, что он понимает ее. Наверно, слышит, но… Ему плохо. Частое поверхностное сбивчивое дыхание…
Так нельзя.
— Придурок! Почему ты не остановил меня?!
Он облизывает сухие губы, фыркает с усмешкой.
Слышит. И понимает.