– А! И сколько же ты просишь за дом?
– Пять миллионов.
Цезарь откинулся на спинку кресла, печально покачал головой:
– Ты знаешь, Марк, ты напоминаешь мне строителя-спекулянта. Каждый раз, когда ты строишь дом для жены и детей, ты клянешься всеми богами, что он останется их домом навсегда. Затем приходит кто-то, у кого денег больше, чем мозгов, предлагает тебе жирный куш, и – фьють! – жена и дети опять без крыши над головой, пока ты не построишь новый дом!
– Он мне стоил больших денег, – сказал, защищаясь, Красс.
– Но не пять же миллионов!
– Ну да, – согласился Красс и просиял. – Тертулле не нравился дом, поэтому она не очень переживает при мысли о переезде. На этот раз я собираюсь купить место на Гермале со стороны Большого цирка – рядом с тем дворцом, в котором Гортензий хочет устроить пруды для своей рыбы.
– И почему же Тертулле вдруг перестал нравиться этот дом – после всех прожитых в нем лет? – скептически спросил Цезарь.
– Он принадлежал Марку Ливию Друзу.
– Я знаю это. Я также знаю, что он был убит в атрии.
– Там что-то есть! – прошептал Красс.
– И с этим привидением дом все-таки приглянулся Цицерону и Теренции, да? – засмеялся Цезарь. – Я говорил тебе еще тогда, что было ошибкой отделывать там стены черным мрамором: слишком много темных углов. И, зная, как мало ты платишь своим слугам, Марк, ручаюсь: некоторые из них не прочь позабавиться, стеная и вздыхая в темноте. И еще. Когда ты переедешь, я уверен, что твои призраки переедут с тобой, если только ты не повысишь им жалованье.
Красс вернулся к разговору о Цицероне и Публии Сулле.
– Оказывается, – сказал он, – Публий Сулла хочет одолжить Цицерону всю сумму, если Цицерон будет защищать его в суде Бибула.
– И если его оправдают, – тихо добавил Цезарь.
– О, он этого добьется! – На этот раз Красс засмеялся – очень редкое явление. – Послушал бы ты нашего Цицерона! Занят переписыванием истории своего консульства, ни больше ни меньше. Помнишь все эти собрания в сентябре, октябре и ноябре? Когда Публий Сулла сидел возле Катилины, громко поддерживая его? Так вот, согласно Цицерону, там сидел не Публий Сулла, это был актер Спинтер с его imago на лице!
– Надеюсь, ты шутишь, Марк.
– И да и нет. Цицерон теперь настаивает, что Публий Сулла провел все эти нундины, занимаясь своими делами в Помпеях! Его и в Риме-то не было! Ты знал это?
– Ты прав. В сенате, должно быть, торчал Спинтер с imago на физиономии.
– Цицерон непременно убедит в этом присяжных.
В этот момент Аврелия просунула голову в дверь.
– Цезарь, когда у тебя будет время, я хотела бы поговорить с тобой, – сказала она.
Красс поднялся.
– Я ухожу. Мне нужно кое с кем повидаться. Кстати, о домах, – добавил он, направляясь вместе с Цезарем к выходу. – Должен сказать, что Государственный дом – лучший адрес в Риме. Мимо него не пройдешь. Приятно заглянуть туда, зная, что найдешь там дружеское лицо и глоток хорошего вина.
– Ты и сам можешь позволить себе глоток хорошего вина, старый скряга.
– Да, я старею, – согласился Красс, игнорируя последнее слово. – А сколько тебе? Тридцать семь?
– В этом году будет тридцать восемь.
– Брр! А мне пятьдесят четыре. – Красс с сожалением вздохнул. – Ты знаешь, до ухода со сцены я хотел бы еще поучаствовать в большой кампании! Вроде как посостязаться с Помпеем Магном.
– По его словам, не осталось уже ничего не завоеванного.
– А парфяне?
– А Дакия, Богемия, земли по Данубию?
– Это туда ты собираешься, Цезарь?
– Да, я подумываю об этом.
– Парфяне, – посоветовал Красс, перешагивая через порог. – Там больше золота, чем на севере.
– Каждый народ больше всего ценит золото, – сказал Цезарь. – Значит, каждый народ будет давать золото.
– А тебе оно нужно, чтобы вернуть долги.
– Да, мне оно понадобится. Но золото – не великий соблазн, по крайней мере для меня. В этом отношении правильно действует Помпей. Золото просто появляется. Важнее другое: как далеко может дотянуться рука Рима.
В ответ Красс помахал рукой. Он повернул в сторону Палатина и исчез.
Не было смысла пытаться избежать разговора с Аврелией. Поэтому Цезарь прошел прямо в ее кабинет, теперь тщательно переделанный в соответствии с ее вкусом. Никакого красивого декора, везде ящички, свитки, бумаги, книжные корзины и в углу – ткацкий станок. Счета домовладельцев Субуры больше не интересовали Аврелию. Она помогала весталкам составлять архив.
– В чем дело, мама? – спросил Цезарь, появляясь на пороге.
– Дело в нашей новой весталке, – ответила она, указывая на кресло.
Великий понтифик сел, готовый выслушать.
– Корнелия Мерула?
– Она самая.
– Ей только семь лет, мама. Какую неприятность она может доставить в таком возрасте? Если только она не буйная, а я не думаю, что она такая.
– В наших рядах появился новый Катон, – сообщила ему мать.
– О-о!
– Фабия не может с ней справиться. И никто не может. Юния и Квинтилия ненавидят ее. Они ее щиплют и царапают.
– Пожалуйста, приведи сейчас ко мне в кабинет Фабию и Корнелию Мерулу.
Очень скоро Аврелия привела старшую весталку и новую маленькую весталку в кабинет Цезаря, хорошо обставленный и превосходно отделанный в малиновых и пурпурных тонах.
Действительно, имелось у Корнелии Мерулы что-то общее с Катоном. Она напомнила Цезарю тот день, когда он первый раз увидел Катона, глядя из дома Марка Ливия Друза на лоджию дома Агенобарба, где жил тогда Сулла. Худощавый, одинокий маленький мальчик, которому Цезарь приветливо помахал рукой. Девочка тоже была высокой и тонкой. И цвет кожи и волос похож на Катоновы: рыжеватая шевелюра, серые глаза. И стояла она так же, как обычно держался Катон: расставив ноги, вздернув подбородок и сжав кулачки.
– Мама, Фабия, вы можете сесть, – официально обратился к ним великий понтифик. Затем указал девочке на место перед его рабочим столом. – Встань сюда. Итак, в чем дело, старшая весталка?
– Кажется, дело серьезное! – раздраженно ответила Фабия. – Мы живем слишком роскошно; у нас чересчур много свободного времени; нас больше интересуют архивы, чем служение Весте; мы не имеем права пить воду, которая взята не из колодца Ютурны; мы готовим mola salsa не так, как его готовили во времена царей; мы неправильно рубим части Октябрьского коня; и еще многое другое.
– А откуда ты знаешь, как нужно разрубать Октябрьского коня, черный дрозденок? – ласково спросил Цезарь, предпочитая называть девочку так («Мерула» означает «черный дрозд»). – Ты не пробыла в атрии Весты достаточно долго, чтобы видеть части Октябрьского коня.
О, как трудно было удержаться от смеха! Части Октябрьского коня, которые стремительно несли в регию, чтобы кровь окропила алтарь, затем для того же – к священному очагу Весты, – это гениталии коня и хвост вместе с анальным сфинктером. После церемонии эти части мелко рубили, смешивали с оставшейся кровью и сжигали. Пепел использовали на апрельском празднике Весты под названием Палилии.
– Мне рассказывала прабабушка, – ответила Корнелия Мерула голосом, который обещал когда-нибудь стать таким же громким, как у Катона.
– А откуда она знает? Ведь она не была весталкой?
– Ты находишься в этом доме под ложным предлогом, – прочирикал черный дрозденок, – следовательно, я не должна отвечать тебе.
– Ты хочешь, чтобы тебя отправили обратно к прабабушке?
– Ты не можешь этого сделать. Я теперь весталка.
– Я могу это сделать. И сделаю, если ты не будешь отвечать на мои вопросы.
Она совсем не испугалась. Наоборот, она задумалась над тем, что он сказал.
– Я могу быть исключена из коллегии весталок, если меня обвинят в суде и осудят.
– Какой маленький юрист! Но ты не права, Корнелия. Закон составлен весьма мудро, поэтому в нем всегда есть оговорки для тех случаев, когда какой-нибудь черный дрозд попадает в клетку с белоснежными павами. Тебя можно отослать домой. – Цезарь наклонился вперед, взгляд его заледенел. – Пожалуйста, не испытывай моего терпения, Корнелия! Просто поверь мне! Твоей прабабушке не понравится, если тебя объявят неподходящей и с позором отошлют домой.
– Я не верю тебе, – упрямо заявила Корнелия.
Цезарь поднялся:
– Тебе придется поверить, если я сейчас же отведу тебя домой! – Он повернулся к Фабии, которая слушала как завороженная. – Фабия, собери ее вещи и отошли к ней домой.
Вот и вся разница между семью годами и двадцатью семью. Корнелия Мерула сдалась:
– Я отвечу на твои вопросы, великий понтифик.
Героическим усилием она сдержала слезы. Ни одна слезинка не пролилась.
Цезарю захотелось крепко прижать ее к груди и расцеловать, но делать этого, разумеется, было нельзя. И не только потому, что девочку надлежало если не укротить, то сделать послушной. Семь ей лет или двадцать семь – она весталка, а значит, никаких объятий и поцелуев.
– Корнелия, ты объявила, что я нахожусь здесь под ложным предлогом. Что ты хотела этим сказать?
– Так говорит прабабушка.
– Значит, все, что говорит прабабушка, – правильно?
От страха большие серые глаза стали еще больше.
– Да, конечно!
– А тебе говорила прабабушка, почему я здесь под ложным предлогом, или это было просто заявление, не подкрепленное фактами? – сурово спросил он.
– Она просто сказала так.
– Я здесь не под ложным предлогом, я – законно избранный великий понтифик.
– Ты – flamen Dialis, – пробормотала Корнелия.
– Я был фламином Юпитера, но это было очень давно. Меня назначили на эту должность после твоего прадедушки. Но потом были обнаружены некоторые ошибки в церемонии, и все жрецы и авгуры решили, что я не могу продолжать служить как flamen Dialis.
– Но ты все еще flamen Dialis!
– Domine, – мягко поправил он. – Я твой господин, черный дрозденок, а это значит, что ты должна вести себя вежливо и называть меня так.