– Хорошо, domine.
– Я не продолжаю быть фламином Юпитера.
– Нет, продолжаешь! Domine.
– Почему?
– Потому что до сих пор нет другого фламина Юпитера! – торжествующе сказала Корнелия Мерула.
– Это еще одно решение коллегий жрецов и авгуров, черный дрозденок. Я перестал быть фламином. Однако одновременно с тем постановили до моей смерти не назначать на этот пост другого человека. Просто для того, чтобы все в нашем договоре с Великим Богом сделать абсолютно законным.
– О-о.
– Иди сюда, Корнелия.
Она неохотно обогнула угол стола и встала там, где он указал, почти в полуметре от его кресла.
– Протяни руки.
Она отступила и побледнела. Цезарь намного лучше понял, кто такая ее прабабка, когда Корнелия Мерула протянула руки так, как это делает ребенок, готовясь получить наказание.
Великий понтифик тоже протянул руки, взял ее ладошки в свои и крепко сжал.
– Я думаю, тебе пора забыть прабабушку. Она больше не авторитет в твоей жизни, черный дрозденок. Ты заключила союз с коллегией весталок Рима. Из рук прабабушки ты перешла в мои. Почувствуй их, Корнелия. Почувствуй их.
Она повиновалась, застенчиво и робко. «Как печально, – подумал он, – ведь совершенно очевидно, что до восьми лет ее никогда не обнимал и не целовал ее paterfamilias. И сейчас ее новый paterfamilias связан строгими и священными законами, которые запрещают обнимать и целовать ее. Даже если она еще ребенок. Иногда Рим – жестокий господин».
– Они сильные, не правда ли?
– Да, – прошептала она.
– И намного больше твоих.
– Да.
– Они дрожат, потеют?
– Нет, domine.
– Тогда больше нечего говорить. Ты и твоя судьба в моих руках. Теперь я – твой отец. Я буду заботиться о тебе как отец. Этого требуют Великий Бог и Веста. Но главным образом я буду заботиться о тебе потому, что ты – маленькая девочка. Никто не станет тебя шлепать, запирать в темный шкаф или посылать спать без ужина. Это не значит, что в атрии Весты никого не наказывают. Однако наказания тщательно продуманы и всегда соответствуют тяжести проступка. Если ты что-то разорвешь, то должна будешь починить. Если ты что-то запачкаешь, должна будешь вымыть. Но существует проступок, за который есть только одно наказание – возвращение домой. Нельзя быть судьей своих старших коллег. Не тебе судить, что должно пить, с какого края чаши и где это питье брать. Не тебе определять, какие именно традиции и обычаи должны быть приняты у весталок. Mos maiorum – это не раз навсегда установленный порядок. Он уже не таков, каким был при царях. Как и все в мире, со временем он меняется. Так что больше никакой критики, никаких осуждений. Это понятно?
– Да, domine.
Цезарь отпустил ее руки, оставаясь все в том же полуметре от нее:
– Можешь идти, Корнелия, но подожди за дверью. Я хочу поговорить с Фабией.
– Благодарю тебя, великий понтифик, – вздохнув с облегчением, сказала Фабия.
– Не благодари меня, старшая весталка, постарайся решать проблемы разумно, – отозвался Цезарь. – Думаю, впредь будет лучше, если я приму более активное участие в образовании трех маленьких девочек. Занятия – раз в восемь дней. Начало через час после рассвета, конец – в полдень. Скажем, на третий день после рыночного дня.
Разговор закончился. Фабия поднялась, почтительно поклонилась и ушла.
– Ты отлично справился, Цезарь, – похвалила Аврелия.
– Бедняжка!
– Слишком много взбучек получала.
– Наверное, эта прабабушка – просто ужасная старуха.
– Некоторые люди живут слишком долго, Цезарь. Надеюсь, я не заживусь.
– Важно знать, изгнал ли я дух Катона?
– Думаю, да. Особенно если ты будешь наставником этой девочки. Отличная идея. Ни у Фабии, ни у Аррунции, ни у Попиллии ни грана здравого смысла, а я не могу вмешиваться. Я женщина, а не paterfamilias.
– Как странно, мама! За всю мою жизнь я никогда не был paterfamilias для мужчины!
Аврелия встала, улыбаясь:
– Чему я очень рада, сын мой. Вспомни Мария-младшего, беднягу. Женщины в твоих руках благодарны тебе за силу и авторитет. Будь у тебя сын, ему пришлось бы жить в твоей тени. Ибо великие люди во всех семьях появляются не через одно, а через многие поколения, Цезарь. Ты кроил бы парня по себе, и он впал бы в отчаяние.
«Клуб Клодия» собрался в большом красивом доме, купленном на деньги Фульвии для Клодия рядом с дорогой инсулой, в которой сдавались роскошные апартаменты, – его самым выгодным вложением. Присутствовали все важные лица: два Клодия, Фульвия, Помпея Сулла, Семпрония Тудитана, Палла, Децим Брут (сын Семпронии Тудитаны), Курион, Попликола-младший (сын Паллы), Клодий и пострадавший Марк Антоний.
– Хотел бы я быть Цицероном, – мрачно проговорил он, – тогда мне не надо было бы жениться.
– Звучит как-то нелогично, Антоний, – улыбнулся Курион. – Цицерон женат, и притом на мегере.
– Да, но он способен так защищать людей в суде, что они даже готовы одолжить ему пять миллионов, – упорствовал Антоний. – Будь я таким же краснобаем, я получил бы свои пять миллионов без необходимости жениться.
– Ого! – воскликнул Клодий, выпрямляясь. – И кто же эта счастливая невеста, Антоний?
– Дядя Луций – теперь он paterfamilias, потому что дядя Гибрида не хочет иметь с нами ничего общего, – отказывается платить мои долги. Поместье отчима обременено долгами, а от имущества отца ничего не осталось. Поэтому я должен жениться на одной страшиле с деньгами.
– Кто она?
– Фадия.
– Фадия? Никогда не слышала ни о какой Фадии, – сказала Клодилла, очень довольная своим недавним разводом. – Расскажи нам побольше, Антоний, пожалуйста!
Массивные плечи Антония приподнялись.
– Это все. Никто никогда о ней не слышал.
– Получить от тебя какую-нибудь информацию – все равно что пытаться выжать кровь из камня, – фыркнула Клодия, жена Целера. – Кто такая Фадия?
– Ее отец – какой-то очень богатый торговец из Плаценции.
– Ты хочешь сказать, что она – из галлов? – ахнул Клодий.
Другой бы возмутился, а Марк Антоний просто усмехнулся:
– Дядя Луций клянется, что нет. Он говорит, что она чистокровная римлянка. Я верю ему. Цезари – эксперты по родословным.
– Продолжай! – крикнул Курион.
– Да больше нечего сказать. У старого Тита Фадия есть сын и дочь. Он хочет, чтобы его сын заседал в сенате, и решил, что лучший способ засунуть туда мальчишку – найти знатного мужа для девчонки. Очевидно, сын такой страшный, что никому не нужен. Следовательно, остается одно: решать этот вопрос через дочь. И вот – я. – Антоний блеснул улыбкой, обнажив удивительно мелкие, ровные зубы. – Это мог бы быть и ты, Курион, но твой отец сказал, что скорее согласится, чтобы его дочь стала проституткой.
Курион повалился на стул:
– Проституткой! Тут ловить нечего! Скрибония – такая уродина, что только Аппий Клавдий Слепой заинтересовался бы ею!
– Да заткнись ты, Курион! – крикнула Помпея. – Мы все знаем о Скрибонии, но ничего не знаем о Фадии. Марк, она симпатичная?
– Ее приданое – очень.
– Сколько? – спросил Децим Брут.
– Триста талантов – вот цена внука Антония Оратора!
Курион свистнул:
– Если бы Фадий попросил моего папу снова, я был бы рад спать с ней с повязкой на глазах! Это же половина Цицероновых пяти миллионов! У тебя даже немного останется после уплаты долгов.
– Я – не Гай, Курион! – фыркнул Антоний. – Мой долг меньше полумиллиона. – Он стал серьезным. – Во всяком случае, никто из них не разрешит мне наложить лапу на наличные. Дядя Луций и Тит Фадий составляют брачный контракт, по которому Фадия контролирует свое состояние.
– О Марк, это ужасно! – воскликнула Клодия.
– Да, я так и сказал сразу после того, как отказался жениться на ней на таких условиях, – самодовольно произнес Антоний.
– Ты отказался? – переспросила Палла. Обвисшие щеки ее двигались, как у белки, грызущей орехи.
– Да.
– И что потом?
– Они отступили.
– Совсем?
– Не совсем, но достаточно. Тит Фадий согласился заплатить мои долги и дать мне еще миллион. Так что через десять дней я женюсь. Но никто из вас на свадьбу не приглашен. Дядя Луций хочет, чтобы я выглядел безупречно.
– Ни нахала, ни галла! – крикнул Курион.
Все покатились со смеху.
Некоторое время собрание проходило весело, но ничего важного не говорилось. Прислуги в комнате не было, кроме двух служанок, которые стояли позади ложа Помпеи и Паллы. Обе служанки принадлежали Помпее: младшая, Дорис, – ее собственная, а старшая, Поликсена, – ценный сторожевой пес Аврелии. Все члены «Клуба Клодия» отлично знали, что все услышанное Поликсеной по возвращении в Государственный дом дословно передается Аврелии. А это было досадно. Помпею не приглашали на собрания, если замышляемая проказа не предназначалась для ушей матери великого понтифика или же если кто-нибудь в очередной раз предлагал исключить Помпею из «Клуба». Однако имелась одна причина, по которой Помпея продолжала иногда присутствовать на собраниях: бывало, членам «Клуба» как раз требовалось, чтобы Аврелия, этот строгий и очень влиятельный столп общества, получила определенную информацию.
Но сегодня Публий Клодий не выдержал.
– Помпея, – сурово обратился он к супруге Цезаря, – эта старая шпионка позади тебя отвратительна! Здесь не происходит ничего такого, о чем не может знать весь Рим, но я против шпионов, а это значит, что мне приходится быть против тебя! Ступай домой и забери отсюда свою противную шпионку!
Ясные ярко-зеленые глаза Помпеи наполнились слезами, губы задрожали.
– О, пожалуйста, Публий Клодий! Пожалуйста!
Клодий отвернулся.
– Иди домой! – повторил он.
Пока Помпея поднималась с ложа, надевала туфли и выходила из комнаты, стояла тишина. За женой Цезаря последовала Поликсена, с обычным деревянным выражением лица, и Дорис, недовольно посапывая.
– Это было грубо, Публий, – упрекнула брата Клодия, когда они ушли.