numen. У нее есть имя, но его никогда не произносят, так свято оно. Что значила Bona Dea для римских женщин, не мог понять ни один мужчина. Как и то, почему ее называют Благой. Посвященные ей ритуалы не входили в официальную религию государства, и, хотя казна выделяла богине немного денег, она все равно оставалась глуха к мужчинам. Весталки заботились о Bona Dea, потому что у нее не было своих жриц. Это весталки нанимали женщин, которые ухаживали за ее священным огородом с целебными травами. Они хранили эти травы, которые предназначались только для женщин.
Поскольку Bona Dea являлась богиней женщин в мужском Риме, огромная территория ее храма простиралась вне померия, на склоне Авентина, как раз под Священной скалой, поблизости от Авентинского водохранилища. Ни один мужчина не смел подойти близко к этому месту. В храме стояла статуя. Но это не было изображение Bona Dea. Это было всего лишь нечто, помещенное туда, чтобы обмануть дьявольские силы, исходящие от мужчин. Пусть дьявольские силы верят, будто истукан в храме – это она, Bona Dea. В мире не нашлось ничего, что символизировало бы Bona Dea, которая любит женщин и змей. Территория ее храма кишела змеями. Говорили, что мужчины – это змеи. Имея так много змей, она не нуждалась в мужчинах.
Целебные травы Bona Dea были знамениты, ибо они росли вокруг самого храма. Везде были клумбы с лекарственными растениями и целое море ржи. Ее сажали в первый день мая и собирали под наблюдением весталок. Весталки брали зараженные головней колосья и готовили из зерен эликсир Bona Dea, а тысячи змей дремали или шуршали среди стеблей. Они ни на кого не обращали внимания, и на них тоже никто не обращал внимания.
В майские дни женщины Рима пробуждали свою Благую Богиню от ее полугодового зимнего сна. Это пробуждение происходило среди цветов и праздничного веселья в ее храме. Римлянки собирались на мистерии, которые начинались на рассвете и заканчивались в сумерки. Двойственность Благой Богини проявлялась в майском возрождении и смертоносном снадобье из ржи, в вине и в молоке. Вино было запрещено, но его пили в больших количествах. Вино называли молоком и держали в драгоценных серебряных сосудах, именовавшихся «медовыми горшками», – еще одна хитрость, чтобы обмануть мужчин. Уставшие женщины шли домой, напившись этого «молока» из «медовых горшков», все еще дрожа от сладострастных прикосновений сухой змеиной кожи, вспоминая мощные извивы мускулистых тел, поцелуи раздвоенного языка, землю, разверзшуюся, чтобы принять зерно, корону виноградных листьев, вечный женский цикл рождения и смерти. Но ни один мужчина не знал (или не хотел знать), что происходит в храме Bona Dea в майский день.
Затем, в начале декабря, Bona Dea опять засыпала, но не на людях, не при солнечном свете, и все женщины должны были быть дома. То, что ей снилось зимой, было ее тайной. Ритуал отхода ко сну был известен только высокородным римлянкам. Любые дочери богини могли быть свидетелями ее возрождения, но только дочери царей могли видеть ее смерть. Смерть священна. Смерть – не для всяких глаз.
То, что в нынешнем году Bona Dea будут укладывать отдыхать в доме великого понтифика, было решено заранее. Место сбора женщин выбирали весталки. В своем выборе они были ограничены: римлянки собирались только в доме действующего претора или консула. Со времени великого понтифика Агенобарба не было случая, чтобы ритуал проводился в Государственном доме. В этом году такой случай представился. Весталки назвали дом городского претора Цезаря. Его жена Помпея Сулла будет официальной хозяйкой ритуала. Праздник наметили на вечер третьего дня декабря, и в этот вечер ни один взрослый мужчина, ни один ребенок мужского пола не мог оставаться в Государственном доме, включая слуг.
Естественно, Цезарь был рад тому, что выбор пал на его дом. Он с удовольствием переночует в своих комнатах на улице Патрициев. Он бы предпочел старую квартиру в инсуле Аврелии, но сейчас ее занимал нумидийский царевич Масинта, его клиент, проигравший процесс в суде в начале года. У этого царевича ужасно вспыльчивый характер! В какой-то момент он пришел в такую ярость от клеветы, которую распространял царевич Юба, что схватил Юбу за бороду и бросил к своим ногам. Поскольку Масинта не являлся римским гражданином, ему грозили порка и удушение, но Цезарь выкрал его с помощью Луция Декумия и спрятал в своей старой квартире. Может быть, думал великий понтифик, направляясь в Субуру, в эту ночь он позовет одну из тех восхитительных земных женщин, которых удалило из его круга время и положение. Какая замечательная идея! Сначала поужинать с Луцием Декумием, потом послать за Гавией или Апронией. Или Скаптией…
Стало совсем темно, но сегодня эта часть Священной дороги, пролегающая через Римский форум, была освещена факелами. Бесконечный поток паланкинов и слуг стекался к Государственному дому со всех сторон. В дымной завесе горящих факелов поражали взор одежды дивных расцветок, искрились драгоценности сказочной красоты, мелькали оживленные лица. Возгласы приветствий, смех, мимолетный обмен фразами. Женщины выходили из паланкинов и следовали в вестибул Государственного дома, разглаживая платья, проверяя прически, поправляя брошь или серьгу. Сколько часов головной боли, сколько вспышек раздражения в процессе обдумывания, что выбрать, что надеть, ибо это – лучшая возможность показать женщинам своего круга самые лучшие платья и самые дорогие украшения. Мужчины этого не замечают! Но женщины – женщины замечают такие вещи всегда.
Список гостей оказался необычно длинным, потому что помещение было очень просторным. Цезарь устроил навес над садом главного перистиля, чтобы скрыть его от любопытных глаз жителей Новой улицы, а это значило, что женщины могли собираться и там, и в атрии, и в большой столовой великого понтифика, и в его приемной. Везде тускло светили лампы, на столах стояли самые изысканные угощения, «медовые горшочки» с «молоком» казались бездонными, а само «молоко» было великолепным годичным виноградным вином. Везде сидели или ходили музыкантши, играя на свирелях, флейтах, лирах, маленьких барабанах, стуча кастаньетами, тамбуринами, гремя серебряными погремушками. Служанки переходили от одной группы гостей к другой с блюдами деликатесов и «молоком».
Прежде чем приступить к торжественной мистерии, требовалось, чтобы у всех было надлежащее настроение. Все должно быть съедено и выпито, все пустые разговоры прекращены. Никто не торопился. Слишком много надо было еще сделать: поприветствовать друзей и поболтать с теми, кого давно не видели, собраться с близкими подругами, чтобы обменяться последними сплетнями.
Змеи не принимали участия в церемонии отхода ко сну Bona Dea. Усыпляющим ее средством был змеевидный кнут – ужасная вещь, заканчивающаяся пучком плетей, которые, как змеи, красиво обвивались вокруг тела женщины. Но бичевание начнется позже, после того, как будет зажжен огонь на зимнем алтаре Благой Богини и будет выпито достаточно, чтобы притупить боль и превратить ее в особое наслаждение. Bona Dea – жестокая госпожа.
Аврелия настояла на том, чтобы Помпея Сулла вместе с Фабией приветствовала гостей у входа. Она была рада, что женщины «Клуба Клодия» пришли последними. Конечно, они должны были прийти! Наверное, пожилым шлюхам вроде Семпронии Тудитаны и Паллы понадобились долгие часы, чтобы наложить на лица множество слоев косметики. Наверное, не меньше времени потребовалось и на то, чтобы втиснуть в тесные одежды свои дряблые тела! Аврелия вынуждена была признать, что обе Клодии выглядели безупречно: красивые одежды, со вкусом подобранные драгоценности, чуть сурьмы и кармина на лицах. Фульвия, как всегда, была сама себе закон, от платья огненного цвета до нескольких ниток темного жемчуга. У нее уже имелся двухлетний сын, но фигура Фульвии определенно не пострадала после родов.
– Да, да, теперь ты можешь идти! – разрешила Помпее ее свекровь.
Аврелии одной приходилось приветствовать всех гостей. От Помпеи не было толку. И теперь она кисло улыбнулась, глядя, как взбалмошная жена Цезаря ускакала с подружкой, весело болтая.
Вскоре после этого Аврелия решила, что присутствуют все, кто должен, и покинула вестибул. Желая удостовериться, что все идет как положено, она ни на минуту не присела. Все ходила из комнаты в комнату, взгляд туда, взгляд сюда, пересчитывала служанок, оценивала количество еды, мысленно перебирала имена гостей, прикидывая, кто где расположился. Даже среди такого контролируемого хаоса она подмечала все детали, и все они складывались в целостную картину. И все же нечто тревожило ее… Что это было? Кто отсутствовал? Кто-то определенно отсутствовал!
Две музыкантши прошли мимо нее, на ходу закусывая в перерыве между номерами. Их свирели висели на ниточках на запястьях, оставляя руки свободными, чтобы можно было выпить «молока» и закусить медовыми пряниками.
– Крис, это лучший праздник Bona Dea за все время, – сказала высокая.
– В самом деле, – согласилась другая с набитым ртом. – Если бы все наши приглашения хоть наполовину были такими, Дорис.
Дорис, Дорис! Вот кого не было! Служанки Помпеи, Дорис! В последний раз Аврелия видела ее час назад. Где она? Чем она сейчас занимается? Таскает тайком «молоко» на кухню или сама так напилась, что спит где-нибудь в углу?
Аврелия шла, не обращая внимания на приветствия и приглашения присоединиться. Она шла по следу, который различала только она одна.
В столовой – нет. В перистиле – нет. Определенно ее нет ни в атрии, ни в вестибуле. Оставалось осмотреть гостиную, а потом перейти на другую половину.
Может быть, потому, что шафрановый тент, который Цезарь натянул над перистилем, был таким новшеством, большинство гостей решили собраться именно там. Те, кто остался в помещении, укрылись в столовой или в атрии, выходящих прямо в сад. Это значило, что гостиная, огромная, плохо освещенная из-за ее формы, была пуста. Государственный дом снова доказал, что двести гостей и сто слуг не могли заполонить его целиком.