ом. Единственный второй кандидат из числа аристократов в том году – это Филипп, но я считаю, что эпикуреец в нем перевесит политика. Он не в восторге от своего преторства. Поэтому, если моим коллегой окажется Бибул, мне может очень понадобиться хороший плебейский трибун. А ты, Ватиний, – весело заключил Цезарь, – будешь очень способным плебейским трибуном.
– Комар против блохи.
– Блохи хороши тем, – довольно произнес Цезарь, – что их легко раздавить ногтем. Комар более увертлив.
– Говорят, Помпей скоро высадится в Брундизии.
– Да, это так.
– Он ищет землю для своих солдат.
– Полагаю, безуспешно.
– Не лучше было мне стать плебейским трибуном в следующем году? Так я мог бы получить землю для Помпея, а он стал бы твоим должником. В нынешнем году у него только Ауфидий Луркон и Корнелий Корнут, но ни один из этих трибунов не пользуется влиянием. Поговаривают, что через год у него будет Луций Флавий, но это тоже бесполезно.
– О нет, – тихо возразил Цезарь, – не надо слишком облегчать Помпею жизнь. Чем дольше он ждет, тем больше растет его благодарность. Ты, Ватиний, мой человек, corpus animusque, и я не хочу, чтобы наш герой Магн понял это. Он давно уже на Востоке, он привык потеть.
Boni тоже потели, хотя у них и имелся свой плебейский трибун, к тому же более способный, чем Ауфидий Луркон и Корнелий Корнут. Это был Квинт Фуфий Кален, который оказался равным по силам остальным девяти своим коллегам, вместе взятым. Однако в начале срока это было незаметно, что объясняло некоторый упадок духа у партии «хороших людей».
– Каким-то образом мы должны свалить Цезаря, – сказал Гай Пизон Бибулу, Катулу и Катону.
– Трудно, учитывая случившееся во время празднования Bona Dea, – сказал Катул, содрогнувшись. – Он вел себя как подобает, и все в Риме знают об этом. Он развелся с Помпеей, не претендуя на ее приданое. Да еще эта фраза о том, что «жена Цезаря должна быть вне подозрений»! Она оказалась настолько уместной, что звучит уже на Форуме. Блестящий маневр! Это говорит о том, что он считает ее невиновной, но правила требуют, чтобы она ушла. Если бы у тебя, Пизон, была жена – или у тебя, Бибул! – вы знали бы: ни одна женщина в Риме не потерпит, чтобы критиковали Цезаря. Гортензия прожужжала мне этим все уши. Равно как и Лутация – Гортензию. Не могу понять почему, но римские женщины не хотят, чтобы Клодия судили публичным судом, и они все знают, что Цезарь согласен с ними. Женщины, – мрачно закончил Катул, – это сила, которую мы недооцениваем.
– Скоро у меня будет другая жена, – сообщил Бибул.
– Кто?
– Еще одна Домиция. Это Катон все организовал.
– Больше похоже на то, как ты организуешь провалы Цезаря, – огрызнулся Гай Пизон. – На твоем месте я бы не женился. Вот я собираюсь оставаться холостяком.
Катон не удостоил его ответом, он просто сидел, подперев подбородок рукой, в глубокой депрессии.
Год выдался неудачным для Катона. Он получил еще один горький урок. Стремясь убрать со своего пути соперников, он оказался вообще без соперников, на фоне которых мог бы выгодно выделяться. Как только Метелл Непот уехал из Рима, чтобы присоединиться к Помпею Великому, значение Катона как плебейского трибуна сошло на нет. Единственный следующий его шаг был непопулярен, особенно среди его близких друзей из boni. Когда цена зерна нового урожая взлетела до рекордной высоты, Катон провел закон, согласно которому предлагалось отдать зерно населению по десять сестерциев за модий, что обошлось казне в тысячу талантов. И Цезарь голосовал за это в сенате, где Катон вначале – и очень корректно – внес это предложение. Более того, Цезарь произнес хорошую речь, в которой отметил в Катоне большую перемену к лучшему. И даже поблагодарил его за благоразумие. Неприятно, когда такие люди, как Цезарь, превосходно понимают: предложение Катона здраво и предотвращает грозные события, – в то время как Гай Пизон и Агенобарб визжат громче свиней. Они даже обвинили Катона в попытке стать большим демагогом, чем Сатурнин, угождая простому люду!
– Нам нужно привлечь Цезаря за долги, – сказал Бибул.
– Мы не можем сделать этого, не уронив чести, – возразил Катул.
– Сможем, если не будем иметь с этим ничего общего.
– Мечты, Бибул! – сказал Гай Пизон. – Единственный способ – помешать преторам этого года получить провинции. Но когда мы попытались предложить продлить полномочия действующих наместников, нас зашикали.
– Есть другой способ, – произнес Бибул.
Катон поднял голову:
– Какой?
– Жеребьевка по преторским провинциям будет проводиться в первый день нового года. Я говорил с Фуфием Каленом, и он с удовольствием наложит вето на жеребьевку на том основании, что никаких официальных постановлений принимать нельзя, пока не решится проблема с Bona Dea. И поскольку, – добавил довольный Бибул, – все женщины твердят, что ничего нельзя предпринимать, а по крайней мере половина сената весьма восприимчива к просьбам женщин, то Фуфий Кален может продолжать налагать вето в течение нескольких месяцев. А нам лишь нужно шепнуть некоторым ростовщикам, что в нынешнем году преторы не получат провинций.
– По крайней мере за одно я могу похвалить Цезаря! – рявкнул Катон. – Он развил твои мозги, Бибул. В прежние дни ты бы до этого не додумался.
У Бибула вертелась на языке некая грубость, адресованная Катону, но он промолчал и лишь кисло улыбнулся.
Катул отреагировал довольно странно:
– Я согласен с этим планом, но при одном условии: мы не будем говорить об этом Метеллу Сципиону.
– Почему? – тупо спросил Катон.
– Потому что я больше не могу выносить эту бесконечную литанию: «Покончить с Цезарем здесь, покончить с Цезарем там», а ничего не получается!
– На этот раз, – уверил Бибул, – мы не можем проиграть. Публия Клодия не будут судить никогда.
– Это значит, что он тоже пострадает. Он – новый квестор, который не получит работы, если не будет жеребьевки, – сказал Гай Пизон.
Война в сенате – судить или не судить Публия Клодия – разразилась после новогоднего фиаско в храме Юпитера Всеблагого Всесильного (значительно лучше отделанного внутри – Катул серьезно воспринял предупреждение Цезаря). Вероятно, потому, что процесс застопорился, решили выбрать новых цензоров. Были возвращены два консерватора в лице Гая Скрибония Куриона и Гая Кассия Лонгина, что обещало тесное сотрудничество цензоров – при условии, что плебейские трибуны оставят их в покое.
Старшим консулом стал Пизон Фруги, усыновленный семейством Пупиев из ветви Кальпурниев. У него была очень сварливая жена. Поэтому он резко возражал против суда над Публием Клодием.
– Культ Bona Dea – вне компетенции сената, – решительно заявил он, – и я ставлю под сомнение законность любых других решений, кроме тех, что уже приняты: коллегия понтификов уже объявила, что Публий Клодий совершил святотатство. Его преступление не отражено в законах. Он не соблазнял весталку, он не пытался вмешиваться в ритуалы какого-нибудь официального римского божества. Ничто не может умалить значения содеянного им, но я – один из тех, кто согласен с женщинами Рима: пусть сама Bona Dea накажет его так, как сочтет нужным, и тогда, когда сочтет нужным.
С этим заявлением был абсолютно не согласен его младший коллега Мессала Нигер.
– Я не успокоюсь, пока Публия Клодия не осудят! – объявил он. – Если нет такого закона на таблицах, тогда я предлагаю сформулировать его! Нечего болтать, что виновного нельзя судить потому лишь, что в наших законах не упомянуто данное преступление! Надо внести в закон такой пункт – специально для Публия Клодия, и я предлагаю сделать это сейчас!
«Только Клодий, – думал Цезарь, – может сидеть на задней скамье с таким видом, словно обсуждаемый вопрос касался всех, кроме него».
Спорили до того, что Пизон Фруги чуть не подрался с Мессалой Нигером.
В самом разгаре спора на Марсовом поле появился Помпей Великий. Он распустил свою армию, потому что сенат не мог поставить на голосование вопрос о его триумфе, пока не будет решена проблема Bona Dea. Документ о разводе опередил Помпея на несколько дней, но никто не видел Муции Терции. И еще пошел слух, что виновником всего случившегося был Цезарь! По этой причине Цезарь с удовольствием посетил специальное contio во Фламиниевом цирке, где Помпей имел право произнести речь. И очень плохую речь, как, по слухам, отозвался о ней Цицерон.
В конце января Пизон Фруги начал отступать. Новые цензоры присоединились к драке и согласились составить законопроект, который давал возможность обвинить Публия Клодия в новом виде святотатства.
– Это полный фарс, – сказал Пизон Фруги, – но римляне любят фарсы, так что я полагаю, закон пройдет. Вы – дураки! Все вы! Он соскочит с крючка! Его положение значительно улучшится по сравнению с теперешним, когда его все презирают!
Умевший хорошо формулировать законопроекты, Пизон Фруги сам вызвался составить закон. Он получился довольно жестким, если смотреть с точки зрения наказания: пожизненная ссылка и конфискация всего имущества. Но он содержал интересный пункт. Претор, председательствующий в специальном суде, должен сам составлять жюри. Следовательно, судьбу Клодия держал в руках председатель суда. Если претор будет за Клодия, жюри окажет снисхождение. Если претор выскажется за осуждение, значит наказание предстоит самое строгое.
Это обстоятельство поставило boni в трудное положение. Во-первых, они не хотели, чтобы Публия Клодия судили, потому что, как только суд состоится, начнется жеребьевка по провинциям для преторов и их заговор против Цезаря рассыплется. Во-вторых, они были против осуждения Клодия, поскольку Катул считал, что проблема Bona Dea – вне компетенции мужчин и сената.
– А кредиторы Цезаря, вообще-то, беспокоятся? – спросил Катул.
– О да, – ответил Бибул. – Если нам удастся путем наложения вето оттянуть суд над Клодием до марта, будет похоже на то, что жеребьевка вообще отменена. И тогда они начнут действовать.