– Сможем мы протянуть еще месяц?
– Легко.
В февральские календы Децим Юний Силан проснулся в тревоге. Его стало рвать кровью. Уже много месяцев возле его кровати лежал маленький бронзовый колокольчик. Но Силан пользовался им так редко, что, когда раздавался звон, просыпался весь дом.
– Так же умирал Сулла, – тихо сказал он Сервилии.
– Нет, Силан, – бодро возразила она, – это не более чем эпизод. Положение Суллы было намного хуже. С тобой все будет хорошо. Кто знает? Может быть, это твое тело очищается.
– Мое тело распадается, из меня выходит кровь, и скоро ее не останется совсем. – Силан вздохнул, попытался улыбнуться. – По крайней мере, я смог побыть консулом. В моем доме теперь будет еще одно консульское imago.
Вероятно, долгие годы брака все-таки имели какое-то значение. Хотя предстоящая смерть Силана не была для Сервилии глубоким горем, ее тронули страдания мужа. Она взяла его за руку:
– Ты был отличным консулом, Силан.
– Я тоже так думаю. Год выдался непростой, но я пережил его. – Силан сжал теплые сухие пальцы жены. – Я только тебя не смог пережить, Сервилия.
– Ты был болен еще до нашей свадьбы.
Он замолчал. Его невероятно длинные светлые ресницы, как веера, лежали на ввалившихся щеках. «Как он красив! – подумала его жена. – И как он мне понравился, когда я впервые увидела его! Я буду вдовой уже во второй раз».
– Брут дома? – спросил он через некоторое время, поднимая усталые веки. – Я бы хотел поговорить с ним.
И когда Брут вошел, Силан взглянул поверх его грустного лица на Сервилию:
– Выйди, дорогая, сходи за девочками и подожди. Брут позовет тебя.
Как ей не нравилось, когда ее просили выйти! Но она подчинилась. Силан сначала удостоверился в том, что она ушла, потом повернул голову и посмотрел на сына своей жены:
– Сядь на мою кровать, Брут.
Брут повиновался, его черные глаза в мерцающем свете лампы блестели от слез.
– Ты плачешь обо мне? – спросил Силан.
– Да.
– Ты плачь о себе, сынок. Когда я умру, ладить с ней будет еще труднее.
– Вряд ли это возможно, отец, – сказал Брут, подавляя рыдания.
– Она выйдет замуж за Цезаря.
– О да.
– Может быть, это окажется хорошо для нее. Более сильного человека я не встречал.
– Тогда между ними начнется война, – сказал Брут.
– А Юлия? Как вы оба будете жить, если они поженятся?
– Как и сейчас. Мы справимся.
Силан потянул на себя простыни. Казалось, он исчезает на глазах.
– Брут, мое время пришло! – воскликнул он. – Мне так много надо было сказать тебе, но я все откладывал и откладывал, пока не стало слишком поздно. Вот и вся история моей жизни!
Плача, Брут побежал за матерью и сестрами. Силан еще смог улыбнуться им, а потом закрыл глаза и умер.
Похороны, хотя и не за счет государства, получились пышными. Они прошли не без щекотливого нюанса: любовник вдовы председательствовал на похоронах ее мужа и произнес замечательное надгробное слово с ростры. Он говорил так, словно никогда в жизни не встречался с вдовой, а вот ее мужа, напротив, знал очень хорошо.
– Кто позволил Цезарю выступить с речью на похоронах? – спросил Цицерон Катула.
– А как ты думаешь, кто?
– Здесь – не то место, где Сервилия может распоряжаться.
– А разве Сервилия знает свое место?
– Жаль, что у Силана не было сыновей.
– Скорее, это его удача.
Они медленно пошли прочь от могилы Юния Силана, которая находилась на южной стороне города у Аппиевой дороги.
– Катул! Что нам делать со святотатством Публия Клодия?
– А что говорит об этом твоя жена, Цицерон?
– Терзается. Нам, мужчинам, не стоило совать нос в это дело, но раз уж мы сунулись, то Публия Клодия следует осудить. – Цицерон помолчал. – Должен сказать тебе, Квинт Лутаций, что я попал в очень неудобное и деликатное положение.
Катул остановился:
– Ты, Цицерон? Каким образом?
– Теренция считает, что у меня роман с Клодией.
На миг Катул словно онемел. Потом расхохотался. Присутствовавшие на похоронах с любопытством посмотрели на них. Странная пара: оба – в черных траурных тогах с узкой всаднической пурпурной полосой на правом плече, но один хохотал, а другой стоял, явно возмущенный.
– И что же в этом смешного? – раздраженно спросил Цицерон.
– Ты! Теренция! – выдохнул Катул, вытирая выступившие от смеха слезы. – Цицерон, неужели она… ты… Клодия?
– На обеде у Аттика Клодия все время строила мне глазки, – высокомерно похвастался Цицерон.
– В эту женщину, – сказал Катул, продолжая путь, – проникнуть труднее, чем в Нолу. Почему, ты думаешь, Целер ее терпит? Он знает все ее ухватки! Хихикает, хлопает ресницами, делает полного дурака из какого-нибудь мужчины, а потом отступает за стены и наглухо запирает ворота. Скажи Теренции, чтобы не глупила. Наверное, Клодия просто так веселится за твой счет.
– Нет, это ты скажи Теренции, чтобы она не глупила.
– Благодарю, Цицерон, но – нет. У меня хватает хлопот с Гортензией. Я не хочу скрещивать мечи еще и с Теренцией.
– Я тоже не хочу, – сказал несчастный Цицерон. – Знаешь, Целер написал мне. Он мне пишет с тех пор, как уехал управлять Италийской Галлией!
– Обвиняет тебя, что ты – любовник Клодии? – спросил Катул.
– Нет, нет! Он хочет, чтобы я помог Помпею получить землю для его солдат. Это очень трудно.
– Будет трудно, если ты займешься этим делом, друг мой! – сказал Катул угрюмо. – Могу сказать тебе прямо сейчас: Помпей получит землю только через мой труп!
– Я знал, что ты так скажешь.
– Тогда о чем ты болтаешь?
Цицерон вытянул руки, словно хотел схватить Катула, и заскрипел зубами.
– Я не имею привычки болтать! Но неужели Целер не знает того, что весь Рим болтает о Клодии и об этом новом поэте, Катулле?
– Ну, – спокойно сказал Катул, – если весь Рим болтает о Клодии и о каком-то поэте, тогда Целер не может серьезно думать о Клодии и о тебе, не так ли? Скажи об этом Теренции.
– Грр! – прорычал Цицерон и решил в дальнейшем молчать.
Сервилия тактично выдержала паузу между смертью Силана и запиской Цезарю с просьбой поговорить – в комнатах на улице Патрициев.
Встретивший ее Цезарь был на себя не похож. Просто неприятного разговора вряд ли достаточно для такой перемены. Причина была иная – и достаточно веская. Его стали донимать кредиторы. Пустили слух по всему спуску Банкиров, что в нынешнем году преторы не получат провинций. Это значило, что Цезаря могла ожидать не победа, а непоправимое поражение. Конечно, это все Катул, Катон, Бибул и остальные boni. В конце концов они нашли способ лишить преторов провинций. Фуфий Кален оказался очень хорошим плебейским трибуном. И если что-то могло сделать положение Цезаря еще более отчаянным, так это экономическая ситуация. Если даже такой консерватор, как Катон, видит необходимость понизить цену на зерно, тогда Рим действительно в трудном положении. Удача!.. Что вдруг случилось с удачей Цезаря? Или богиня Фортуна просто испытывает его?
Но кажется, Сервилия была не в настроении выяснять проблему Фортуны. Она поздоровалась с Цезарем очень серьезно, не собираясь раздеваться. Потом села в кресло и попросила вина.
– Скучаешь по Силану? – спросил Цезарь.
– Наверное, да. – Она принялась вертеть бокал в руках. – Цезарь, ты знаешь что-нибудь о смерти?
– Только то, что она приходит. Меня она не страшит, если наступит мгновенно. Но если меня ждет участь Силана, я лучше покончу с собой.
– Некоторые греки говорят, что после смерти есть жизнь.
– Да.
– Ты веришь в это?
– В сознательное существование – нет. Смерть – это вечный сон, в этом я уверен. Мы не продолжаем оставаться собой, освободившись от тела. Но субстанция не гибнет. Существуют миры, где действуют силы, которых мы не видим и не понимаем. Наши боги принадлежат к одному из таких миров. Они достаточно реальны, чтобы заключать с нами соглашения. Но мы не принадлежим к их миру – ни при жизни, ни после смерти. Мы уравновешиваем его. Без нас их мира бы не существовало. Так что если греки и понимают что-то, то они понимают это. Кто может быть уверен в том, что боги вечны? Как долго действует сила? Образуются ли новые силы, когда старые истощаются? Что происходит с силой, когда ее больше нет? Вечность – это сон без сновидений, даже для богов. В это я верю.
– И все же, – медленно проговорила Сервилия, – когда Силан умер, что-то исчезло из его комнаты. Я не видела, как это исчезло, не слышала ничего. Но оно исчезло, Цезарь. Комната опустела.
– Я думаю, исчезла идея.
– Идея?
– Значит, все мы – только идея.
– Для нас или для других?
– И для нас, и для других, хотя и не обязательно одна и та же.
– Не знаю. Я только знаю, что я почувствовала это. То, что заставляло Силана жить, ушло.
– Выпей вина.
Она выпила.
– Я очень странно себя чувствую. Но не так, как я чувствовала себя в детстве, когда умирали близкие. И не так, как я чувствовала себя, когда Помпей Магн прислал мне из Мутины прах Брута.
– Твое детство было отвратительно, – сказал он, встал и подошел к ней. – Что касается твоего первого мужа, не ты его выбрала. Ты не любила его. Он был просто мужчиной, который сделал тебе сына.
Сервилия подняла к нему лицо для поцелуя. Никогда раньше не сознавала она, что такое поцелуй Цезаря, потому что раньше она слишком жаждала его, чтобы потом разбираться, анализировать. «Идеальное слияние чувств и духа», – думала она, обвивая его шею руками. Кожа грубовата, от нее исходил слабый аромат какого-то жертвенного огня, пепла в затухающем очаге. «Вероятно, – думала она, прикасаясь к нему и ощущая его, – я пытаюсь навсегда взять от него часть его силы, и единственный способ получить ее – мое тело против его тела. Он – во мне, и только мы двое. И не думать ни о чем, что вне нас…»
Никто из них больше не проронил ни слова. Потом они погрузились в короткий сон, проснулись – и опять вокруг них жил и гудел большой, наполненный суетой мир. Плакали дети, кричали женщины, мужчины кашляли, отплевываясь. Они слышали громыхание тележек по булыжникам, тупой стук какого-то станка в соседней мастерской, слабое дрожание – это шевелился бог Вулкан глубоко под землей.