После короткого разговора с шестью ликторами Луций Пизон ушел по Священной дороге в направлении Велии. Судебные приставы пошли за ним. Когда Пизон проходил мимо Государственного дома, он даже не взглянул на него. Напротив входа в портик Маргаритария он остановился и наклонился, чтобы поправить обувь. Все шесть ликторов плотно окружили его – очевидно, чтобы помочь. Затем он выпрямился и продолжил путь, много опережая тех подозрительных лиц, которые тоже остановились, когда остановился он.
Чего они не могли рассмотреть издалека – что высокую фигуру в тоге с пурпурной полосой теперь сопровождали только пять ликторов. Луций Пизон поменялся тогами со своим самым высоким ликтором и остался в портике. Там он нашел выход со стороны Государственного дома и выбрался на пустырь, куда владельцы магазинов выбрасывали мусор. Луций Пизон свернул простую белую тогу ликтора и сунул в пустой ящик. Перелезать в тоге через стену сада перистиля Цезаря не очень-то удобно.
– Надеюсь, – сказал он, входя в кабинет Цезаря, одетый в одну тунику, – что у тебя найдется приличное вино в этом ужасно изысканном графине.
Мало кто видел пораженного Цезаря. А вот Луций Пизон – видел.
– Как ты попал сюда? – спросил Цезарь, наливая вино.
– Говорят, таким же способом убежал отсюда Публий Клодий.
– Удирать от разгневанного мужа в твоем возрасте? Стыдно, Пизон!
– Нет, не от мужа. От ростовщиков, – ответил Пизон, жадно поглощая вино.
– А-а! – Цезарь сел. – Угощайся, Пизон, ты заработал все содержимое моего погреба. Что случилось?
– Четыре часа назад ко мне пришли твои кредиторы – я бы сказал, довольно вредные, – требуя наложить арест на твое наместническое жалованье. Они вели себя странно. Их приспешники отогнали от трибунала всех любопытных. Они изложили дело сугубо конфиденциально. Из чего я заключил, что они не хотели, чтобы кто-нибудь побежал к тебе и сообщил о происходящем. Странно, если не сказать больше. – Пизон встал и налил себе еще вина. – Весь день за мной следили, даже провожали домой. Но я поменялся тогами с одним из моих ликторов и пробрался через соседние лавки. За Государственным домом следят. Я заметил это, когда поднимался вверх по холму.
– Тогда я выйду из дома так же, как вошел ты. Я пересеку померий сегодня ночью и вступлю в должность. Если я уже буду обладать империем, никто не сможет меня тронуть.
– Дай мне разрешение на получение твоего жалованья завтра утром, и я принесу его тебе на Марсово поле. Было бы лучше поместить его здесь, но кто знает, что могут измыслить boni. Они действительно всерьез взялись за тебя, Цезарь.
– Знаю.
– Не думаю, – сказал Пизон, опять грозно хмурясь, – что тебе удастся заплатить этим негодяям хоть часть долга.
– Сегодня ночью я увижусь с Марком Крассом.
– Ты хочешь сказать, – удивился Луций Пизон, – что можешь пойти к Марку Крассу? Тогда почему ты не пошел к нему несколько месяцев назад? Годы назад?
– Он – друг, я не могу просить у него.
– Да, понимаю, хотя я сам не был бы таким упрямым. Но я – не Юлий. Для Юлия очень тяжело быть кому-нибудь обязанным, да?
– Да. Но он сам предложил. Так мне легче.
– Пиши разрешение, Цезарь. Ты не можешь послать за едой, а я умираю от голода. Так что я должен спешить домой. Кроме того, Рутилия будет волноваться.
– Если ты голоден, Пизон, я могу накормить тебя, – сказал Цезарь, принимаясь писать разрешение. – Моим слугам можно доверять.
– Нет, у тебя много дел.
Письмо было написано, сложено, и Цезарь запечатал его своим кольцом.
– Нет необходимости перелезать через стену, есть более достойный выход. Весталки уже разошлись по своим комнатам. Ты можешь выйти через их боковую дверь.
– Не могу, – ответил Пизон, – я оставил там тогу моего ликтора. Ты можешь меня подсадить?
– Я твой должник, Луций, – сказал Цезарь, когда они вышли в сад. – Будь уверен, я этого не забуду.
Пизон тихо хихикнул:
– А хорошо, что такие люди, как ростовщики, не знают всех ходов и выходов в домах римской знати! Мы можем драться между собой, как петухи, но как только кто-то чужой попытается пощипать наши перья, ряды смыкаются. Как будто я разрешу этому противному сброду наложить лапу на моего кузена!
Юлия легла спать. Прощание с ней прошло не так тягостно. С матерью было сложнее.
– Мы должны быть благодарны Луцию Пизону, – сказала она. – Мой дядя Публий Рутилий одобрил бы его поступок, если бы был жив.
– Непременно! Наш дорогой старик…
– Ты должен будешь очень потрудиться в Испании, чтобы отдать долги, Цезарь.
– Я знаю способ, мама, так что не волнуйся. Возможно, такие мерзавцы, как Бибул, попытаются провести какой-нибудь закон, разрешающий кредиторам взыскивать долг с родственников должника. Я должен позаботиться и об этом. Сегодня ночью я повидаюсь с Марком Крассом.
Аврелия удивленно посмотрела на сына:
– Я думала, ты не пойдешь к нему.
– Он сам предложил.
«О Bona Dea, Bona Dea, благодарю тебя! Твои змеи будут иметь молоко и яйца круглый год!» Но вслух она лишь сказала:
– Тогда он – настоящий друг.
– Мамерк будет замещать великого понтифика. Позаботься о Фабии и проследи, чтобы черный дрозденок не превратился в настоящего Катона. Бургунд знает, какие вещи для меня следует взять. Я буду на арендованной вилле Помпея. Он не станет возражать против компании теперь, когда ему приходится сидеть на голодном пайке.
– Значит, это не ты был с Муцией Терцией?
– Мама! Сколько раз я ездил в Пицен? Ищи пиценца – и ты угадаешь.
– Тит Лабиен? О боги!
– А ты быстро сообразила! – Он взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы. – Позаботься о себе, пожалуйста.
Перелезть через стену Цезарю было легче, чем Луцию Пизону или Публию Клодию. Аврелия поглядела, как ее сын спасается бегством, потом повернулась и ушла. Было холодно.
Да, было холодно, но Марк Лициний Красс находился именно там, где Цезарь и предполагал: в своей конторе за Рынком деликатесов. Он усиленно трудился при свете такого количества ламп, какое могли выдержать его пятидесятичетырехлетние глаза. Шарф вокруг шеи, шаль на плечах.
– Ты заработал каждый свой сестерций, – сказал ему Цезарь, входя в просторную комнату так бесшумно, что Красс подскочил от неожиданности.
– Как ты вошел?
– Точно такой же вопрос я задал Луцию Пизону сегодня вечером. Он перелез через стену моего перистиля. А я открыл замок отмычкой.
– Луций Пизон перелез через стену твоего перистиля?
– Чтобы надуть судебных приставов, которые следят за моим домом. Те мои кредиторы, которые не были рекомендованы тобой или моим другом из Гадеса Бальбом, явились в трибунал Пизона с претензией на мое наместническое жалованье.
Красс откинулся на спинку стула и протер глаза.
– Твоя удача действительно феноменальна, Гай. Ты получаешь именно ту провинцию, какую хотел. И твои кредиторы обращаются именно к твоему кузену. Сколько тебе нужно?
– Если честно, я не знаю.
– Ты должен знать!
– Я забыл спросить об этом у Пизона.
– В этом ты весь! Если бы ты был другим, я бы бросил тебя в Тибр как худшего человека в мире. Но я нутром чую, что ты будешь богаче Помпея. С какой бы высоты ты ни падал, ты каждый раз приземляешься на ноги.
– Должно быть, больше пяти миллионов, потому что они просили все жалованье целиком.
– Двадцать миллионов, – тут же сказал Красс.
– Объясни.
– Четвертая часть от двадцати миллионов – неплохая прибыль, поскольку за три года у тебя набежал сложный процент. Ты, наверное, занимал три миллиона.
– Мы с тобой, Марк, занимаемся не своим делом! – засмеялся Цезарь. – Нам приходится плыть на кораблях, шагать сотни миль по пыльным дорогам, размахивать перед дикарями нашими орлами и мечами… Мы прижимаем местных плутократов крепче, чем ребенок – щенка. Мы делаемся невыносимыми для людей, которые, по идее, должны при нас процветать. А потом мы возвращаемся домой и даем за все ответ – народу, сенату, казне. Для чего, если мы можем получать намного больше, сидя здесь, в Риме?
– Лично я делаю много денег именно здесь, в Риме.
– Но ты не даешь в долг под проценты.
– Я – Лициний Красс!
– Вот именно.
– Ты одет в дорогу, – сменил тему Красс. – Это значит, что ты уезжаешь?
– Не дальше Марсова поля. Как только я приму наместнический империй, мои кредиторы ничего не смогут со мной поделать. Завтра утром Пизон получит мое жалованье и принесет его мне.
– И когда он снова увидится с твоими кредиторами?
– Послезавтра, в полдень.
– Хорошо. Когда придут ростовщики, я буду у его трибунала. И не казнись так, Цезарь. Они получат очень мало моих денег, если вообще получат. Я выступлю гарантом любой суммы, какую назовет Пизон. Имея в качестве твоего гаранта Марка Лициния Красса, они будут вынуждены ждать.
– Тогда я ухожу успокоенный. Я очень благодарен тебе.
– Не думай об этом. Может быть, настанет день, и мне потребуется твоя помощь.
Красс встал и проводил Цезаря до самого выхода, освещая путь лампой.
– Как ты добрался сюда в такой темноте? – спросил он.
– Даже на самой темной лестничной площадке достаточно светло.
– Это затрудняет дело.
– Что?
– Видишь ли, – невозмутимо ответил невозмутимый человек, – я подумал, что в тот день, когда ты сделаешься консулом во второй раз, я на самом людном месте поставлю твою статую. Я собирался просить скульптора изваять зверя, у которого будет что-то от льва, от волка, от угря, от горностая, от феникса. Но при твоей способности приземляться на обе ноги, видеть в темноте и совращать римлянок этого зверя предстоит еще сделать полосатым.
Поскольку никто внутри Сервиевой стены не держал конюшен, Цезарь отправился пешком. Ростовщикам и в голову не пришло проследить за таким маршрутом. Он поднялся по улице Патрициев на улицу Гранатового дерева, повернул на Длинную улицу и вышел из города через Коллинские ворота. Далее он перевалил вершину Пинция, где в хорошую погоду несколько прирученных диких животных развлекали детей, и спустился к временному жилищу Помпея. Разумеется, под очень высокой крытой галереей там располагались конюшни. Цезарь не стал будить спящего солдата, устроился на чистой соло