ме и пролежал там без сна, пока не взошло солнце.
Вечно выходит так, что его отъезды в провинцию не бывают нормальными, спокойными, подумал Цезарь с легкой усмешкой. В последнее время Дальняя Испания у него ассоциировалась с горем: тетя Юлия, Циннилла. И на этот раз Дальняя Испания служила средством побега. Беглец с проконсульским империем, ни больше ни меньше. Он уже разработал план – Публий Ватиний показал себя усердным добытчиком информации. И Луций Бальб-старший ждал его в Гадесе.
Бальб писал Цезарю, что ему скучно. В отличие от Красса, ему надоело только делать деньги. Теперь, когда он и его племянник стали самыми богатыми людьми в Испании, ему очень хотелось заняться чем-нибудь новым. Пусть торговлей занимается Бальб-младший! А Бальб-старший посвятил себя изучению материально-технического обеспечения армии. И Цезарь назначил его своим praefectus fabrum, снабженцем, – выбор, который удивил кое-кого в сенате, но только не тех, кто знал Бальба-старшего. Эта должность, по крайней мере в глазах Цезаря, была намного важнее должности старшего легата (от которого он отказался), поскольку praefectus fabrum был доверенным помощником командира. Именно этот префект отвечал за снаряжение и продовольственное снабжение армии.
В Дальней провинции было два легиона, оба состояли из римлян-ветеранов, оба после окончания войны с Серторием предпочли не возвращаться домой. Теперь этим солдатам было уже за тридцать, и они мечтали о хорошей кампании. Однако двух легионов будет недостаточно. Первое, что намеревался сделать Цезарь, – это набрать полный легион ауксилариев. Привлечь испанские войска, которые дрались на стороне Сертория. Когда они узнают его получше, они будут драться за него, за Цезаря, как дрались за Сертория. И тогда можно будет покорить еще не завоеванную территорию. В конце концов, смешно становится, когда подумаешь, что Рим объявил своим весь Иберийский полуостров, реально не подчинив и трети его.
Когда Цезарь появился на верхней ступени лестницы, ведущей из конюшни на галерею, он узрел Помпея Великого. Тот сидел, любуясь открывающимся через Тибр видом на Ватиканский холм и на Яникул.
– Ну и ну! – воскликнул Помпей, вскакивая и крепко пожимая руку неожиданного гостя. – Хочешь покататься?
– Нет. Я пришел слишком поздно и не стал будить тебя, так что постель у меня была из соломы. Возможно, я позаимствую у тебя одну или двух лошадей, когда буду уезжать, но только до Остии. Магн, ты можешь приютить меня на несколько дней?
– С удовольствием, Цезарь.
– Значит, ты не поверил, что это я соблазнил Муцию?
– Я знаю, кто это сделал, – зло ответил Помпей. – Лабиен, неблагодарный! Пусть теперь попляшет! – Он жестом указал Цезарю на удобное кресло. – Поэтому ты и не навещал меня? И сказал мне лишь «ave» во Фламиниевом цирке?
– Магн, я – простой экс-претор! Ты – герой века. К тебе могут приближаться только консуляры, выстроившись в четыре ряда.
– Да, но с тобой я могу поговорить. Цезарь, ты настоящий солдат, не кабинетный начальник. Когда придет время, ты будешь знать, как умереть, – в доспехах, защищающих твое лицо и бедра. И смерть не найдет в тебе ничего, что нельзя было бы назвать прекрасным.
– Гомер. Как хорошо сказано, Магн!
– На Востоке я много читал, и мне это очень понравилось. Ты знаешь, со мной сейчас Феофан из Митилены.
– Большой ученый.
– Да, для меня это было важнее, чем тот факт, что он богаче Креза. Я взял его с собой на Лесбос и сделал римским гражданином – на агоре в Митилене, перед всем народом. Потом от его имени я освободил Митилену от дани Риму. Я очень хорошо ладил с местными.
– Так и должно быть. Кажется, Феофан – близкий родственник Луция Бальба из Гадеса.
– Их матери были сестрами. Ты знаешь Бальба?
– Очень хорошо. Мы познакомились, когда я был квестором в Дальней Испании.
– Он служил моим разведчиком, когда я сражался с Серторием. Бальба и его племянника я тоже сделал гражданами Рима. Но этих новых граждан оказалось так много, что я разделил их между моими легатами, чтобы сенат не подумал, что я лично раздаю гражданство половине Испании. Бальб-старший и Бальб-младший теперь Корнелии. Думаю, по имени Корнелия Лентула, но не того, которого сейчас зовут Спинтер. – Он весело рассмеялся. – Люблю остроумные прозвища! Вообрази, тебя называют в честь актера, знаменитого исполнителя второстепенных ролей! Это так точно выражает мнение людей о человеке, не правда ли?
– Конечно. Я сделал Бальба-старшего моим praefectus fabrum.
Живые голубые глаза Помпея блеснули.
– Дальновидно!
Цезарь открыто смерил Помпея взглядом.
– А ты хорошо выглядишь для своих лет, Магн, – заметил он с усмешкой.
– Сорок четыре, – объявил Помпей, самодовольно похлопывая себя по плоскому животу.
Он действительно хорошо смотрелся. Восточное солнце сделало почти незаметными его веснушки и осветлило копну ярко-золотистых волос – все таких же густых, с легкой завистью подумал Цезарь.
– Ты должен будешь дать мне полный отчет о том, что происходило в Риме в мое отсутствие.
– Я думал, что ты уже оглох от обрушившихся на тебя новостей.
– Что? От таких самовлюбленных пискунов, как Цицерон? Ха!
– Мне казалось, вы друзья.
– У политика нет настоящих друзей, – медленно проговорил Великий Человек. – Он дружит с теми, с кем целесообразно поддерживать отношения.
– Вот это правильно, – засмеялся Цезарь. – Ты, конечно, слышал про суд над Рабирием?
– Я рад, что ты вонзил нож в Цицерона. Иначе он продолжал бы болтать о том, что изгнать Катилину важнее, чем завоевать Восток! Заметь, у Цицерона есть свои цели. Но он, кажется, считает, что и у других достаточно времени, чтобы строчить длиннющие письма, какие пишет он. В прошлом году он сотворил для меня подобное послание, а я отделался несколькими строчками. И что же он делает? Выражает недовольство! Обвиняет меня в холодности! Ему следовало бы поехать управлять провинцией, тогда бы он узнал, как сильно может быть занят человек. Но он предпочитает удобно возлежать на ложе в Риме и советовать нам, военным, как воевать. В конце концов, Цезарь, что он сделал для Рима? Произнес несколько речей в сенате и на Форуме, а покончить с Катилиной послал Петрею.
– Очень емко изложено, Магн.
– Но теперь, когда они решили, что делать с Клодием, я должен узнать дату моего триумфа. По крайней мере на этот раз я поступил умно и распустил армию в Брундизии. Они не смогут сказать, что я сижу с армией на Марсовом поле, пытаясь шантажировать их.
– Не рассчитывай, что они назовут тебе дату твоего триумфа.
Помпей выпрямился в кресле:
– Что ты сказал?
– С тех пор как boni услышали, что ты возвращаешься домой, они что-то замышляют против тебя. Они намерены отказывать тебе во всем. Они не собираются ратифицировать твои мероприятия на Востоке, или признавать предоставленные тобой права гражданства, или давать земли твоим ветеранам. И я подозреваю, что их тактика – держать тебя за пределами померия как можно дольше. Как только ты займешь свое место в сенате, ты лучше поймешь их намерения. У них есть блестящий плебейский трибун Фуфий Кален, и я думаю, он собирается налагать вето на любое предложение, если это предложение будет в твою пользу.
– О боги, не может быть! Цезарь, что с ними происходит? Я увеличил дань Риму от восточных провинций с восьми тысяч талантов в год до четырнадцати тысяч! И ты знаешь, какова доля казны в трофеях? Двадцать тысяч талантов! Понадобятся два дня, чтобы показать во время триумфа всю мою добычу. Сколько кампаний я должен воспроизвести на платформах! Я отмечал триумфы на всех трех континентах! До меня этого не делал никто! Десятки городов названы моим именем или в честь моих побед – города, которые я основал! Цари ходят у меня в клиентах!
Помпей согнулся в кресле, и слезы покатились по его щекам. Он не мог поверить в то, что никто в Риме не желает оценить его достижения.
– Я ведь не прошу сделать меня царем Рима! – воскликнул он, нетерпеливым жестом смахнув слезы. – Я прошу сущую мелочь по сравнению с тем, что я даю!
– Согласен, – сказал Цезарь, – но дело в том, что все они знают: сами они не смогли бы сделать этого. Они ненавидят воздавать триумфатору по заслугам.
– Да я еще и из Пицена.
– И это тоже.
– Так что же они хотят?
– Самое малое, Магн, – твои яйца, – тихо сказал Цезарь.
– Чтобы приставить их себе, потому что своих не имеют.
– Вот именно.
«Это тебе не Цицерон, – подумал Цезарь, глядя, как красное лицо Помпея твердеет. – Вот человек, который одним ударом может превратить boni в бесформенную массу. Но он этого не сделает. Не потому, что у него не хватит смелости. Раз за разом он доказывал Риму, что способен на все. Но где-то в глубине души он всегда сознавал, что он – не настоящий римлянин. Все эти союзы с родственниками Суллы говорили о многом. И он явно хвастался этим. Нет, он не Цицерон. Но у них много общего. А я, римлянин из римлян, – что сделал бы я, если бы boni ударили меня так, как они собираются ударить Помпея Магна? Кем я стану – Суллой или Магном? Что могло бы меня остановить? И сможет ли что-нибудь остановить меня?»
В мартовские иды Цезарь наконец уехал в Дальнюю Испанию. Сведенное к нескольким словам и цифрам на одном листе пергамента, его жалованье было доставлено Луцием Пизоном лично. Потом Помпей устроил веселую вечеринку, на которой Цезарь осторожно дал понять Помпею, что с Луцием Пизоном стоит подружиться. Преданный слуга Бургунд, уже совсем седой, принес несколько вещей, необходимых Цезарю: хороший меч, хорошие доспехи, хорошую экипировку на случай дождливой погоды и зимних холодов, одежду и снаряжение для верховой езды. Кони – потомки старого боевого коня Двупалого. И у каждого – такие же раздвоенные копыта. Оселки, бритвы, ножи, инструменты, шляпа с широкими полями, какая была у Суллы, чтобы защищать лицо от южного испанского солнца. Совсем немного вещей. Три сундука среднего размера вместили все. Роскоши будет достаточно в наместнических резиденциях в Кастулоне и в Гадесе.