Когда Афранию в феврале удалось вынести на обсуждение в сенате мои проблемы, Целер, Катон и Бибул помешали этому. Они вытащили Лукулла, почти слабоумного, и использовали его, чтобы ставить мне палки в колеса! Хотелось убить их всех! Не было дня, чтобы я не жалел о том, что распустил свою армию! Как жаль, что я отдал войскам их долю трофеев еще в Азии! Конечно, это тоже ставят мне в вину. Катон заявил, что я не вправе распределять трофеи без согласия на то казны, то есть сената. И когда я напомнил им о том, что у меня были неограниченные полномочия, imperium maius, полномочия, дающие мне право делать все, что я сочту нужным, от имени Рима, он возразил: дескать, imperium maius я получил незаконно от плебейского собрания, а не от народа. Сущая чепуха, но сенаторы аплодировали ему!
В марте закончилось обсуждение моих проблем. Катон предложил никаких дебатов не проводить, пока не будет решен вопрос со сбором налогов. Поставили на голосование. Идиоты, они проголосовали за это предложение! Зная, что Катон одновременно с тем блокировал любое решение проблемы сбора налогов! В результате вообще не стали ничего обсуждать. Как только Красс заговаривает о сборе налогов, Катон устраивает обструкцию. И отцы, внесенные в списки, считают Катона потрясающим! Я не могу понять этого, Цезарь, просто не могу. Что когда-либо совершил Катон? Ему только тридцать четыре года, он не занимал должности старшего магистрата, он отвратительный оратор и тупой, самодовольный человек. Но постепенно отцы-сенаторы убедились в том, что Катон совершенно неподкупен, и это делает его удивительным в их глазах. Почему они не видят, что неподкупность катастрофична, если она в союзе с отсутствием ума? Что касается Бибула, то, говорят, он тоже неподкупен. И оба не перестают болтать. Мол, они – непримиримые враги всех, кто хоть немного выделяется среди равных им по положению. Похвально! Ведь некоторые люди просто не могут не стоять выше равных себе, потому что они – лучше. Если бы нам суждено было быть равными во всем, мы все походили бы друг на друга. Но мы не таковы, и это факт, который нельзя обойти.
Куда бы я ни повернулся, Цезарь, меня со всех сторон окружают враги. Неужели эти дурни не понимают, что моя армия может быть распущена, но ее солдаты здесь, в Италии? Стоит мне только позвать, как они появятся, чтобы исполнить любой мой приказ. Скажу тебе, это большое искушение. Я завоевал Восток, я почти удвоил доход Рима, и я все делал правильно. Так почему они против меня?
Ну ладно, хватит о моих проблемах. На самом деле я пишу, чтобы предупредить тебя о грядущих неприятностях.
Все началось с тех изумительных отчетов, которые ты посылаешь в сенат: успешная кампания в Лузитании и Галлеции, горы золота и драгоценностей, справедливое распределение ресурсов провинции, рудники, дающие больше серебра, свинца и железа, чем за последние пятьдесят лет. Облегчение для городов, которые наказал Метелл Пий. Boni, должно быть, потратили целое состояние, посылая шпионов в Дальнюю Испанию, чтобы поймать тебя на чем-нибудь. Но им это до сих пор не удалось, а по слухам, никогда и не удастся. Ни вымогательства, ни казнокрадства. Ведра писем от благодарных жителей Дальней Испании: виновные наказаны, невиновные освобождены. Старый Мамерк, принцепс сената, – кстати, он быстро слабеет – встал в сенате и сказал, что твое поведение является руководством для всех наместников, и boni ничего не могли возразить ему. Это было для них невыносимо.
Весь Рим знает, что ты будешь старшим консулом. Даже если не учитывать того факта, что ты всегда возглавляешь списки победителей на любых выборах, твоя популярность растет не по дням, а по часам. Марк Красс говорит всем всадникам из восемнадцати центурий, что, когда ты станешь старшим консулом, проблема сбора налогов будет решена. Из чего я заключаю, что он знает: ему понадобится твоя помощь. И знает также, что получит ее.
Мне тоже потребуется твоя помощь, Цезарь. И намного больше, чем Марку Крассу. У него пострадала лишь гордость, в то время как мне необходима земля для ветеранов и ратификация соглашений на Востоке.
Конечно, есть шанс, что ты уже на пути домой, – Цицерон, кажется, думает именно так, – но я нутром чую: ты, как и я, всегда остаешься до последнего момента, чтобы каждая ниточка была на месте, чтобы каждый колтун был расчесан.
Boni нанесли удар, Цезарь, и очень хитро. Все кандидаты на должности консулов должны подать заявки к июньским нонам, хотя выборы состоятся, как обычно, за пять дней до ид квинтилия. Подстрекаемый Целером, Гаем Пизоном, Бибулом (конечно, он сам кандидат, но благополучно торчит в Риме, потому что Бибул, как и Цицерон, никогда не изъявлял желания управлять провинцией) и остальными boni, Катон смог провести senatus consultum, установив дату окончания регистрации кандидатов на июньские ноны. За пять рыночных дней до выборов вместо трех, согласно обычаю и традиции.
Кто-то, должно быть, шепнул, что ты путешествуешь как ветер, потому что потом они придумали другой план, чтобы помешать тебе, – на тот случай, если ты прибудешь в Рим до июньских нон. Целер попросил сенат назначить дату твоего триумфа. Он был очень вежлив, хвалил твое великолепное наместничество. После чего предложил отметить твой триумф в июньские иды! Все решили, что это просто замечательная идея, поэтому предложение прошло. Да, ты будешь отмечать свой триумф через восемь дней после окончания регистрации. Превосходно, не так ли?
Цезарь, если ты сможешь приехать в Рим до июньских нон, ты должен будешь обратиться в сенат за разрешением зарегистрировать свою кандидатуру на должность консула in absentia. Ты не можешь пересечь померий и войти в город, чтобы лично подать заявку, не теряя полномочий и тем самым своего права на триумф. Добавлю: Целер постарался напомнить сенату о том, что Цицерон провел закон, запрещающий регистрироваться в кандидаты на консульскую должность in absentia. Мягкий намек на то, что boni намерены противиться твоему прошению баллотироваться in absentia. Они схватили тебя за яйца! Точно так же, как поймали и меня. Помнишь, ты говорил об этом перед отъездом? Ты был прав. Я постараюсь убедить наших сенаторских овец – и почему они пошли на поводу у кучки людей, которые даже ничего собой не представляют? – чтобы они разрешили тебе регистрироваться in absentia. Я знаю, что так же поступят Красс, Мамерк, принцепс сената, и многие другие.
Главное – попасть в Рим до июньских нон. О боги, сможешь ли ты совершить это, даже если попутный ветер домчит мой корабль в Гадес в рекордное время? Я надеюсь, что ты уже скачешь по Домициевой дороге. Я послал гонца встретить тебя на тот случай, если ты уже летишь сюда.
Ты должен успеть, Цезарь! Ты мне очень нужен, и мне не стыдно в этом признаться. Тогда ты вытащил меня из кипятка, да так, что была сохранена законность. Могу только сказать, что, если тебя не будет здесь, чтобы помочь мне на этот раз, я топну ногой. А я не хочу этого делать. Если я это сделаю, то в истории я буду выглядеть не лучше Суллы. Посмотри, как все ненавидят его. Плохо, когда тебя ненавидят. Хотя Сулле, казалось, было все равно.
Письмо Помпея прибыло в Гадес удивительно быстро – двадцать первого мая. И получилось так, что в это время Цезарь как раз находился там.
– По суше из Гадеса до Рима полторы тысячи миль, – сказал он Луцию Корнелию Бальбу-старшему, – значит, по суше я не успею в Рим к июньским нонам, даже если в среднем буду проезжать по сто миль в день. Будь они неладны, эти boni!
– Ни один человек не сможет одолеть сто миль в день, – озабоченно произнес маленький гадитанский банкир.
– Я смог бы – в быстрой повозке, запряженной четырьмя мулами, если буду иметь возможность часто менять упряжки, – спокойно ответил Цезарь. – Но суша для такого путешествия не годится. В Рим надо плыть морем.
– Сезон не тот. Письмо Магна доказывает это. Через пять дней подуют северо-восточные ветры.
– Ах, Бальб, удача со мной!
Действительно, удача с Цезарем не расставалась, думал Бальб. Как бы плохо ни обстояли дела, каким-то образом волшебная удача – воистину волшебная! – приходила ему на выручку. Хотя Цезарь, казалось, ковал свое везение сам, собственной волей. Словно, что-то задумав, он умел подчинить себе естественные и сверхъестественные силы. Прошедший год был самым деятельным, едва ли не лучшим в жизни Бальба, с трудом поспевавшего за Цезарем из одного конца Испании в другой. Кто бы мог подумать, что он будет плыть с попутным атлантическим ветром, преследуя врагов, которые были убеждены в том, что им удастся избежать руки Рима? Но им этого не удалось. Из Олисиппо вышли корабли с легионерами. Последовало еще несколько рейсов в дальний Бригантий. Перевезены бесчисленные сокровища. Люди впервые ощутили настоящий ветер перемен. И теперь Срединное море у них не отберет уже никто. Что же сказал Цезарь? Цель – не золото, надо расширить влияние Рима. Что у них было такого, у этих римлян, у этого немногочисленного народа из небольшого города, расположенного на италийском соляном пути? Почему римляне сметают все на своем пути? Не как гигантская волна, а скорее как огромный тяжелый жернов, терпеливо перемалывающий все, что бы под него ни положили. Они никогда не сдаются, эти римляне.
– И в чем теперь будет заключаться удача Цезаря?
– Во-первых, нужен корабль, миопарон. Две команды лучших гадитанских гребцов. Ни багажа, ни животных. Только пассажиры – ты, я и Бургунд. И еще сильный юго-западный ветер, – с усмешкой добавил Цезарь.
– Пара пустяков, – сказал Бальб, не отвечая на улыбку Цезаря.
Он редко улыбался. Гадитанские банкиры безупречного финикийского происхождения не воспринимали жизнь или обстоятельства легко. Внешность Бальба не обманывала: это был проницательный, спокойный, человек огромного ума и способностей.
Цезарь уже шагал к выходу:
– Пойду поищу хорошее судно. Твоя задача – найти мне штурмана, способного отчалить сейчас. Мы пойдем прямо через Геркулесовы столпы, зайдем в Новый Карфаген, чтобы загрузиться едой и питьем, оттуда – к Малым Балеарам и прямо в пролив между Сардинией и Корсикой. Нам предстоит проплыть тысячу миль, и мы не можем надеяться на ветер, который принес письмо от Магна за пять дней. У нас в запасе двенадцать дней.