и, когда Квинт Серторий кругами ходил вокруг него в Испании. Побежден! Сражен бранью! Только в этот момент Цезарь понял степень незащищенности и жажды одобрения в Помпее Великом.
Время вмешаться. Старший консул распустил собрание, но остался стоять на курульном возвышении, глядя, как возбужденные сенаторы быстро покидают помещение. Большинство окружили Катона, хлопали его по спине, нахваливали. Хуже всего было то, что Помпей продолжал сидеть на своем стуле с опущенной головой. Поэтому Цезарь не мог сделать того, что, как он знал, надо было сделать, – то есть сердечно поздравить Катона, словно тот являлся его политическим союзником. Вместо этого Цезарю приходилось сохранять безразличный вид – на случай, если Помпей вдруг посмотрит на него.
– Ты видел Красса? – сурово спросил Помпей, когда они остались одни. – Ты видел его? – Голос его поднялся до визга. – Превозносит Катона до небес! На чьей он стороне?
– На нашей стороне, Помпей. У тебя, мой друг, слишком тонкая кожа, если ты воспринимаешь реакцию сената на Катона как критику в твой адрес. Аплодисменты в ответ на необычную, краткую, энергичную речь, ничего больше. Катон уже всем надоел, вечно в оппозиции. Но сегодня он произнес хорошую в своем роде речь.
– Она была нацелена на меня! Меня!
– Я был бы не против, если бы она была сказана в мой адрес, – отозвался Цезарь, стараясь сдерживаться. – Твоя ошибка в том, что ты не присоединился к общему восторгу. Тогда ты мог бы выйти из этой ситуации, сохранив лицо. Никогда не показывай слабости в политике, Магн, что бы ты ни чувствовал. Он ударил тебя под доспехи, и ты позволил всем увидеть это.
– Ты тоже в их команде!
– Нет, Магн, я не в их команде. Не больше, чем Красс. Скажем так, пока ты одерживал победы для Рима, Красс и я были учениками на политической арене. – Он наклонился, взял Помпея под локоть и поднял его на ноги, демонстрируя при этом силу, какой Помпей не ожидал в столь худощавом человеке. – Пойдем, они уже ушли.
– Я больше не смогу показаться в сенате!
– Ерунда. Ты появишься в сенате на следующем же заседании, и вид у тебя будет, как всегда, сияющий. И ты подойдешь к Катону, пожмешь ему руку и поздравишь его. Как сделаю это я.
– Нет-нет, я не смогу этого сделать!
– Я не буду созывать сенат несколько дней. За это время ты придешь в себя. А теперь пойдем ко мне, пообедаем. Иначе тебе придется возвращаться в твой огромный пустой дом в Каринах, в компанию трех-четырех философов. Тебе надо снова жениться, Магн.
– Я не прочь, но не вижу никого, кто бы мне понравился. Для человека, имеющего сыновей и дочь, это уже не так необходимо. Кроме того, кто бы говорил! В Государственном доме тоже нет жены. У тебя даже нет сына!
– Хорошо иметь сына, но не обязательно. Я счастлив быть отцом одного цыпленка. Я не променял бы мою Юлию на Минерву и Венеру в одном лице, и я не кощунствую.
– Она ведь помолвлена с молодым Цепионом Брутом.
– Да.
Когда они вошли в Государственный дом, хозяин усадил Помпея в лучшее кресло в кабинете, угостил его вином и извинился, сказав, что ему необходимо найти мать.
– У нас гость к обеду, – сообщил Цезарь, просунув голову в дверь кабинета Аврелии. – Помпей. Вы с Юлией сможете присоединиться к нам в столовой?
Лицо Аврелии осталось абсолютно спокойным. Она кивнула и встала из-за стола:
– Конечно, Цезарь.
– Ты дашь нам знать, когда будет готов обед?
– Конечно, – повторила она и быстро прошла к лестнице.
Юлия читала и не слышала, как вошла ее бабушка. Аврелия принципиально никогда не стучала, поскольку она принадлежала к тому типу родителей, которые считали, что молодые люди не должны заниматься ничем предосудительным, даже когда остаются одни. Их надо приучать к самодисциплине и осторожности. Мир может быть жестоким, и лучше, если ребенок окажется подготовлен.
– Брута сегодня не будет? – осведомилась бабушка.
Юлия подняла голову, улыбнулась, вздохнула:
– Нет, avia, сегодня не будет. У него какая-то встреча с управляющими, а потом, я думаю, они будут обедать у Сервилии. Она любит быть в курсе, даже теперь, когда она позволила Бруту самому вести дела.
– Ну что ж, это на руку твоему отцу.
– Почему? Я думала, что ему нравится Брут.
– Да, Брут ему нравится, но сегодня у него свой гость к обеду. И они могут захотеть побеседовать наедине. Нам следует уйти, как только уберут со стола, но ведь с Брутом они поступить так не смогут, не правда ли?
– А кто папин гость? – спросила Юлия без всякого интереса.
– Не знаю. Он не сказал.
«Хм! Как трудно! – подумала Аврелия. – Как я смогу заставить ее надеть самое красивое платье, не выдав нашего плана?»
Она прокашлялась:
– Юлия, tata видел тебя в твоем новом платье, которое я подарила тебе на день рождения?
– Не думаю, чтобы видел.
– Тогда почему бы не надеть его сейчас? И те серебряные украшения, которые он тебе подарил? Он очень умно поступил, что купил тебе не золото, а серебро! Я не имею понятия, кого он привел, но это кто-то важный, поэтому ему понравится, если мы будем хорошо выглядеть.
Очевидно, все это было высказано без всякого нажима. Юлия просто улыбнулась, кивнула:
– Сколько осталось до обеда?
– Полчаса.
– Цезарь, что означает для нас тот факт, что Бибул удалится в свой дом и будет наблюдать за небом? – спросил Помпей. – Например, можно ли будет в следующем году объявить наши законы недействительными?
– Только не те, что были приняты до сегодняшнего дня, Магн. Так что ты и Красс в безопасности. Больше всего пострадает моя провинция, поскольку мне понадобятся Ватиний и плебс, хотя плебс с точки зрения религии не ограничен в своих действиях. Поэтому я сомневаюсь, что наблюдение Бибулом небес в состоянии превратить в святотатство плебисциты и деятельность плебейских трибунов. Однако нам придется отстаивать это в суде. И зависеть мы будем от городского претора.
Вино, лучшее (и крепчайшее) из запасов Цезаря, начало восстанавливать душевное равновесие Помпея, но его настроение продолжало оставаться подавленным. По его мнению, Государственный дом весьма подходил Цезарю. Весь в насыщенных темных тонах и великолепной позолоте. Мы, светлые люди, считал он, лучше всего выглядим именно на таком фоне.
– Ты знаешь, конечно, что нам нужно провести еще один законопроект о земле, – резко проговорил Помпей. – Я постоянно в разъездах, так что я и сам испытал, что такое – быть членом комиссии. Нам нужна земля Кампании.
– И общественные земли Капуи. Да, знаю.
– А Бибул сделает этот закон недействительным.
– Может быть, и нет, Магн, – спокойно возразил Цезарь. – Если я издам этот закон в качестве дополнения к первоначальному акту, он будет менее уязвим. Члены комиссии и комитета останутся теми же, но это не проблема. И тогда двадцать тысяч твоих ветеранов можно будет за год расселить там да еще вдобавок обеспечить пять тысяч римских неимущих. Мы должны будем так же быстро расселить еще двадцать тысяч ветеранов на других землях. И у нас останется достаточно времени, чтобы тряхнуть такие места, как Арреций, и уменьшить нагрузку на казну, вызванную покупкой частной земли. Это – наш аргумент в пользу изъятия общественных земель Кампании: неоспорим тот факт, что они уже принадлежат государству.
– Но арендной платы больше не будет, – заметил Помпей.
– Правильно. Хотя мы с тобой оба знаем, что аренда не дает той прибыли, какую должна была бы давать. Сенаторы не хотят платить больше.
– Жены сенаторов, у которых есть собственное состояние, тоже этого не желают, – усмехнулся Помпей.
– О-о?
– Теренция. Не платит за ренту ни сестерция, хотя сама сдает целые дубовые леса для свиней. Очень выгодно. Эта женщина тверда, как мрамор! О боги, мне жаль Цицерона!
– Как ей удается не платить?
– Считает, что там где-то есть священная роща.
– Умная курица! – засмеялся Цезарь.
– Именно. Казначейство не благоволит к брату Квинту сейчас, когда он возвращается из провинции Азия.
– Почему?
– Хотят отдать ему последнюю выплату в кистофорах.
– А чем они плохи? Это хорошее серебро, и каждая монета стоит четыре денария.
– При условии, если ты сможешь найти менялу, который примет их, – хихикнул Помпей. – Я привез целые мешки этих азиатских монет, но никогда не думал расплачиваться ими с людьми. Ты знаешь, какое подозрительное отношение вызывают иностранные монеты! Я предложил расплавить их и превратить в слитки.
– Значит, казначеям не нравится Квинт Цицерон.
– Интересно почему.
В этот момент Евтих постучал в дверь, чтобы объявить, что обед подан. Собеседники прошли в столовую. Когда гостей было мало, лишние ложа отодвигались в сторону. Оставшееся ложе с двумя стульями, поставленными вдоль длинного и узкого стола высотой до колен, было установлено в самой красивой части комнаты с видом на колоннаду и главный перистиль.
Когда Цезарь и Помпей вошли, двое слуг помогли им снять тоги. Эта одежда была такой неудобной, что возлежать в ней на ложе было невозможно. Тоги тщательно свернули и отложили в сторону. Мужчины прошли к ложу, сели на него, сняли свои сенаторские башмаки с консульскими пряжками в виде полумесяца, позволили тем же слугам омыть их ноги. Помпей, конечно, занял на ложе locus consularis – почетное место. По обычаю, они устроились на левом боку, подложив под локоть круглый валик. Головы обедающих поднимались над столом, и им легко было дотягиваться до всех блюд, расставленных там. Принесли чаши для омовения рук и полотенца.
Помпей почувствовал себя немного лучше. Он с удовольствием рассматривал перистиль с замечательными фресками, изображавшими весталок, великолепный мраморный бассейн и фонтаны. Жаль, что туда поступает так мало солнца. Затем он стал разглядывать фрески, украшавшие стены столовой. Они изображали битву при озере Регилл, когда римляне одержали победу благодаря помощи Кастора и Поллукса.
И когда его блуждающий взгляд остановился на двери, в комнату вошла богиня Диана. Несомненно, то была Диана! Богиня лунной ночи, совершенно нереальная, она двигалась с такой грацией и так красиво, что ее шагов не было слышно. Юное божество, неизвестное людям, которые смотрели на нее, пораженные. Такая она была целомудренная и ко всему безразличная… Но вот Диана, уже на полпути к столу, увидела его, во все глаза глядящего на нее, и чуть задержалась, распахнув голубые очи.