Boni приложили все силы, чтобы избежать катастрофы, но Цезарь оказался прав. Поддерживая boni в квинтилии, они с Крассом добились того, что теперь общественное мнение было на их стороне. Все разговоры о браке дочерей-девственниц со стариками, годными им в деды, не смогли поколебать голосующих, которые предпочли взяткам ставленников триумвиров. Вероятно, потому, что в Риме не было избирателей из сельской местности, которые обычно рассчитывали на взятки, чтобы потратить их на играх.
Даже при отсутствии неопровержимых доказательств Катон решил обвинить Авла Габиния в подкупе избирателей. Но на этот раз он не преуспел. Катон поговорил со всеми преторами, которые его поддерживали, однако ни один не согласился возглавить суд по делам о коррупции. Метелл Сципион посоветовал Катону обратиться непосредственно к плебсу и созвал плебейское собрание, чтобы провести закон, согласно которому Габиния можно было обвинить в даче взяток.
– Поскольку ни один суд, ни один претор не желают обвинять Авла Габиния, сделать это – долг комиций! – кричал Метелл Сципион толпе, собравшейся в колодце комиций.
День был холодный, и моросил дождь. Народу собралось мало. Но ни Метелл Сципион, ни Катон не знали, что на этом собрании Публий Клодий намерен был опробовать «Войско Клодия», составленное из членов общин перекрестков. Планировалось использовать только тех, у кого был в этот день выходной, и ограничить их численность двумястами человек. Это означало, что Клодию и Дециму Бруту нужно было привлечь всего две общины: Луция Декумия и его компаньона.
Когда Катон выступил, чтобы обратиться к собранию, Клодий зевнул и вытянул вперед руки – жест, который сторонние наблюдатели расценили как знак удовольствия. Да, Клодий явно наслаждался тем, что теперь он плебей и может стоять в колодце комиция во время собраний плебса.
Но на самом деле это означало совсем другое. Как только Клодий перестал зевать, около ста восьмидесяти человек вскочили на ростру и стащили с нее Катона. Они сволокли его в колодец и принялись немилосердно избивать. Остальные семьсот плебеев поняли намек и исчезли, оставив испуганного Метелла Сципиона на ростре с тремя другими плебейскими трибунами, преданными boni. Ни один плебейский трибун не имел ликторов или какой-либо другой личной охраны. Объятые ужасом, беспомощные, все четверо могли только наблюдать за происходящим.
Велено было наказать Катона, но не разрывать его на части. Приказ был выполнен. Люди исчезли под струями дождя. Катон лежал без сознания, весь в крови, но живой и с целыми конечностями.
– О боги, я думал, тебя убьют! – воскликнул Метелл Сципион, когда он и Анхарий привели его в чувство.
– Что я такого сделал? – недоумевал Катон. В голове у него звенело.
– Ты обвинил Габиния и триумвиров, не пользуясь при этом правом неприкосновенности народных трибунов. Это предупреждение, Катон. Оставь в покое триумвиров и их марионеток, – решительно сказал Анхарий.
Цицерон тоже понял намек. Чем ближе было время вступления Клодия в должность, тем страшнее становилось Цицерону. Угрозы Клодия обвинить его регулярно передавались великому оратору «доброжелателями», но все его просьбы к Помпею заканчивались лишь рассеянными уверениями Великого Человека в том, что Клодия не следует принимать всерьез. Лишившись Аттика (который уехал в Эпир и Грецию), Цицерон не мог найти никого, кто захотел бы ему помочь. Так что когда на Катона напали в колодце комиция и стало известно, что это дело рук Клодия, бедный Цицерон потерял всякую надежду.
– Красавчик подбирается ко мне, а Сампсикераму хоть бы что! – жаловался он Теренции, чье терпение истощилось настолько, что она готова была схватить ближайший тяжелый предмет и стукнуть мужа по голове. – Я не могу понять Сампсикерама! Каждый раз, когда я завожу с ним разговор, он говорит мне, что очень огорчен этим. А потом я вижу его на Форуме с женой-ребенком, висящей у него на руке… И он весь сияет!
– Почему ты не называешь его Помпеем Магном, как положено? – не выдержала Теренция. – Будешь продолжать так – и брякнешь «Сампсикерам» где не следует, просто по привычке.
– А какое это имеет значение? Со мной все кончено, Теренция, все кончено! Красавчик отправит меня в ссылку!
– Я удивляюсь, что ты до сих пор не бросился на колени, чтобы поцеловать ноги этой проститутки Клодии.
– Я просил Аттика сделать это за меня, но безуспешно. Клодия сказала, что не имеет власти над младшим братом.
– Она предпочитает, чтобы ты целовал ей ноги, вот почему.
– Теренция, я не влюблен и никогда не был влюблен в Медею с Палатина! Обычно ты такая разумная, так почему ты настаиваешь на этом абсурде? Посмотри на ее любовников. Все они годятся ей в сыновья! А мой милейший Целий! Самый славный парень! Теперь он мечтает о Клодии, пуская слюни. Точно так же, как у половины женщин Рима текут слюни, когда они думают о Цезаре. Цезарь! Еще один неблагодарный патриций!
– Наверное, он имеет на Клодия большее влияние, чем Помпей, – предположила Теренция. – Почему не обратиться к нему?
Спаситель отечества выпрямился.
– Лучше я проведу остаток своих дней в ссылке! – сквозь зубы ответил он.
Когда Публий Клодий десятого декабря вступил в должность, весь Рим ждал затаив дыхание. Ждали и члены «Клуба Клодия», особенно Децим Брут, полководец войска общин перекрестков. Колодец комиций был слишком мал, чтобы вместить огромную толпу, которая собралась на Форуме в тот первый день, чтобы посмотреть, что вытворит Клодий. Поэтому он перенес собрание к платформе храма Кастора и объявил, что издаст закон, согласно которому каждому римлянину будут выдавать пять модиев бесплатной пшеницы в месяц. Только малая часть толпы – принадлежавшая к общинам перекрестков, которых завербовал Клодий, – знала, что сейчас прозвучит это обещание. Для большинства новость явилась сюрпризом.
Поднявшийся рев был слышен у Коллинских и Капенских ворот. Он оглушил сенаторов, стоявших на ступенях курии Гостилия. Перед их глазами открылось необычное зрелище – тысячи вещей взлетели в воздух. Колпаки свободы, сандалии, пояса, съестное – все, что можно было подбросить в исступлении. Приветственные крики нарастали. Казалось, это никогда не прекратится. Откуда-то появились цветы. Клодий и девять его ошеломленных коллег, плебейских трибунов, стояли на платформе храма Кастора, осыпанные цветами с головы до ног. Клодий весь сиял. Он поднял сжатые кулаки. И вдруг наклонился и стал бросать цветы обратно, в толпу, громко смеясь.
Катон, все еще со следами побоев, плакал.
– Это начало конца, – причитал он сквозь слезы. – Мы не можем позволить себе заплатить за все это зерно! Рим обанкротится.
– Бибул следит за небом, – сказал Агенобарб. – Этот новый закон Клодия о зерне будет так же недействителен, как и все, что принимается в этом году.
– Подумайте хорошенько! – посоветовал Цезарь, который стоял недалеко и все слышал. – Клодий не так глуп, как ты, Луций Домиций. Он будет продолжать предварительные обсуждения до нового года. Голосование не состоится до конца декабря. Кроме того, я сомневаюсь, что тактика Бибула по отношению к плебеям верна. Плебейские собрания не зависят от предзнаменований.
– Я буду против, – сказал Катон, вытирая слезы.
– Если ты сделаешь это, Катон, ты очень быстро умрешь, – сказал Габиний. – Может быть, впервые в истории у Рима появился плебейский трибун, не ведающий сомнений, которые явились причиной гибели братьев Гракхов. И он не одинок, как Сульпиций. Я не думаю, что кто-то или что-то сможет запугать Клодия.
– Что еще может взбрести ему на ум? – спросил Луций Цезарь, бледнея.
Следующим был законопроект о восстановлении прав религиозных общин, коллегий и товариществ Рима. Хотя толпа приняла это не так бурно, как бесплатное зерно, все-таки второй закон тоже приветствовали восторженно. После собрания братья перекрестка, кричавшие до хрипоты, понесли Клодия на плечах.
После этого Клодий объявил, что приложит все силы к тому, чтобы Марк Кальпурний Бибул не смог никогда больше саботировать деятельность правительства. Законы Элия и Фуфия нужно усовершенствовать и разрешить народу и плебсу собираться и принимать законы даже в тех случаях, когда консул остается дома и наблюдает за небесами. Чтобы объявить законы недействительными, консул должен будет доказать появление неблагоприятного знака в течение того дня, когда состоялось собрание. Никакие дела нельзя останавливать из-за отложенных выборов. Ни одно изменение не имеет обратной силы, не защищает сенат и не влияет на суды.
– Он усиливает комиции за счет сената, – мрачно заметил Катон.
– Да, но, по крайней мере, он не помог Цезарю, – отозвался Агенобарб. – Бьюсь об заклад, это – разочарование для триумвиров!
– Разочарование? Как бы не так! – фыркнул Гортензий. – Разве вы не узнаете руку Цезаря? Закон новаторский, но он не противоречит обычаям и традициям. Цезарь намного хитрее Суллы! Никто не запрещает консулу смотреть на небо. Просто изыскиваются способы, как обойти все религиозные препоны, если вдруг консул решит посидеть дома. И какое дело Цезарю до верховенства сената? Сената нет там, где есть власть Цезаря. Его никогда не было и никогда не будет.
– А где Цицерон? – спросил Метелл Сципион. Вопрос прозвучал как гром с ясного неба. – Я не видел его на Форуме с тех пор, как Клодий вступил в должность.
– Думаю, и не увидишь, – молвил Луций Цезарь. – Цицерон убежден в том, что, как только он появится, ему запретят приходить на Форум.
– А что, очень может быть, – сказал Помпей.
– Ты согласен с таким запретом, Помпей? – поинтересовался молодой Курион.
– Во всяком случае, я не подниму щит, чтобы помешать этому, будь уверен.
– А ты почему не там и не кричишь, Курион? – спросил Аппий Клавдий. – Я думал, ты в большой дружбе с моим младшим братом.
Курион вздохнул:
– Наверное, я расту.
– Ты скоро прорастешь, как боб, – кисло улыбнулся Аппий Клавдий.
Курион понял это замечание уже на следующем собрании, когда Клодий объявил, что изменит условия работы римских цензоров. Отец Куриона был цензором.