– Клодий проделал это с помощью своих сообщников, которые бегают за ним, – сказала Попиллия. – Он такой… такой сумасшедший!
Заговорила Сервилия:
– Я слышала, Клодий собирается воздвигнуть храм на том месте, где стоял дом Цицерона.
– И обязательно с Клодием – верховным жрецом! Тьфу! – плюнула Фабия.
– Ссылка Цицерона не может быть вечной, – уверенно произнесла Юлия. – Магн уже предпринимает определенные шаги, чтобы его простили.
Подавив вздох, Сервилия встретилась взглядом с Аврелией. Они поняли друг друга, но никто из них не поступил опрометчиво, позволив себе улыбнуться.
– А почему Цезарь до сих пор на Марсовом поле? – спросила Попиллия, сдвинув немного со лба тиару из шерсти и продемонстрировав красноватый след на нежной коже.
– Он пробудет там еще некоторое время, – ответила Аврелия. – Он должен быть уверен, что его законы останутся на таблицах.
– Tata говорит, что Агенобарб и Меммий притихли, – вставила слово Кальпурния, поглаживая рыжую шерстку Феликса, дремавшего у нее на коленях.
Она вспомнила, как Цезарь внимателен к ней. Он регулярно приглашал ее на Марсово поле. Хотя она была слишком хорошо воспитана, чтобы ревновать, все же ей было очень приятно, что он ни разу не пригласил туда Сервилию. Все, что Цезарь подарил Сервилии, – это глупую жемчужину. А Феликс был живой. Феликс мог ответить ей любовью.
Отлично понимая, о чем думает Кальпурния, Сервилия постаралась сделать так, чтобы по ее лицу ничего нельзя было понять. «Я намного старше и умнее, мне известна боль расставания. Я простилась с ним. Я не увижу его несколько лет. Но эта бедная маленькая свинка никогда не будет значить для него столько, сколько значу для него я. О Цезарь, почему? Неужели dignitas так важно?»
Бесцеремонно вошла Кардикса.
– Он уехал, – смело сообщила старая служанка Аврелии, подперев огромные бедра кулачищами.
Все замерли.
– Почему? – побледнев, спросила Кальпурния.
– Пришло известие из Галлии. Гельветы стронулись с места и переселяются. Он, словно ветер, умчался в Генаву с Бургундом.
– А я с ним не простилась! – воскликнула Юлия, заплакав. – Его не будет так долго! Что, если я никогда больше его не увижу? Ведь это опасно!
– Цезарь похож на него, – объявила Аврелия, ткнув узловатым пальцем в упитанный бок Феликса. – У него сто жизней.
Фабия повернулась туда, где в перистиле смеялись и гонялись друг за дружкой три маленькие девочки, одетые в белое.
– Он обещал разрешить им прийти и попрощаться с ним. Они будут плакать.
– А почему бы им и не поплакать? – спросила Сервилия. – Как и мы, они – женщины Цезаря. Обречены оставаться здесь и ждать своего бога и хозяина, когда он вернется домой.
– Да, такова жизнь, – решительно проговорила Аврелия и поднялась, чтобы взять графин со сладким вином. – Как старшая среди женщин Цезаря, я предлагаю завтра всем нам пойти возделывать огород Bona Dea.
Послесловие автора
Книга «Женщины Цезаря» рассказывает о том периоде жизни Цезаря и Рима, который отличается наличием большого количества древних источников. Это время известно историкам намного лучше, чем то, о котором шла речь в предыдущих книгах этой серии.
Только богатство исторического материала позволило мне более подробно остановиться на роли женщин в жизни римской знати, поскольку большая часть памятных событий 60-х гг. до н. э. происходила в самом городе Риме. «Женщины Цезаря» – роман о женщинах, политике и в меньшей степени – о войне. Я благодарна судьбе и древним авторам за появившуюся возможность поговорить о женщинах подробнее, чем в других книгах. В особенности потому, что в дальнейшем я вынуждена буду возвратиться к деяниям мужчин в самых отдаленных от Рима уголках древнего мира. Фактически о знатных женщинах Рима известно немногое. Все сделанные мною допущения основаны на тщательном исследовании источников. Большая часть событий подтверждена документально, включая жемчужину Сервилии и ее любовную записку Цезарю в тот судьбоносный день 5 декабря в сенате, хотя о содержании письма мы знаем лишь одно: когда Катон прочел его, оно вызвало у него отвращение.
Некоторые читатели могут быть разочарованы описанием Цицерона, но я придерживалась мнений тех лет, когда он жил и творил, а не современных оценок достоинств Цицерона как литератора и политика. Факт остается фактом: отношение к Цицерону его современников отнюдь не льстило ему, в отличие от оценки его наследия позднейшими почитателями.
Эти заметки – вовсе не материал для ученой диссертации и, уж конечно, не способ защитить мое видение событий. Однако я совершила одно ужасное прегрешение против истории, которое необходимо обсудить: в романе я утверждаю, что суд над Гаем Рабирием состоялся после 5 декабря 63 г. до н. э. И это – несмотря на свидетельство Цицерона в письме Аттику (II–I), написанном из Рима в июне 60 г. до н. э. В этом письме Цицерон, выполняя просьбу Аттика (вероятно, занимавшегося публикацией Цицероновых текстов), перечисляет речи, которые он произнес, будучи консулом.
Цицерон называет речь в защиту Гая Рабирия четвертой в год своего консульства. По-видимому, он произнес ее задолго до раскрытия заговора Катилины. И на основании этого указания позднейшие историки и биографы – Плутарх, Светоний, Кассий Дион и другие – ставят суд над Рабирием перед заговором Катилины, что сводит дело Рабирия к глупой банальности. Единственный близкий современник, Саллюстий, и вовсе не упоминает Рабирия. Несколько писем Цицерона, написанных во время его консульства, послужили бы для нас убедительным аргументом. Но таких писем нет. Ссылка у Аттика (II–I) сделана почти три года спустя и весьма бегло. Там также написано, что Публий Клодий преследовал Цицерона, угрожая обвинить его в казни римских граждан без суда.
Мне бы хотелось верить Цицерону, но я ему не верю. Особенно когда он пишет, размышляя о событиях, которые сильно повлияли на его dignitas. Как все политики и юристы от начала мира, Цицерон искусно манипулировал фактами, выставляя себя в выгодном свете. Сколько ни читаешь pro Rabirio perduellionis, невозможно найти конкретное указание на то, что же происходило в действительности, не говоря уже о том, когда это случилось. Кроме того, ситуация осложняется двумя факторами. Во-первых, в дошедшем до нас тексте речи имеются пропуски; во-вторых, нет ясности, сколько слушаний было на самом деле.
Несмотря на протесты Цицерона, сохранившиеся в других источниках, речь pro Rabirio нельзя назвать великой. Если читать ее после речей Цицерона против Катилины, она выглядит бледно. Завершить собрание своих консульских речей выступлением в защиту Рабирия значило бы для Цицерона признать перед всем Римом, что суд над Рабирием послужил страшным намеком: ни один человек, который казнил римских граждан без суда, не защищен от законного возмездия. Когда Цицерон писал Аттику в июне 60 г. до н. э., бывший консул уже начинал испытывать страх перед обвинением Публия Клодия. Речи Цицерона-консула выглядели бы в издании Аттика намного эффектнее, если бы они заканчивались четырьмя блестящими выступлениями против Катилины. Память людская коротка. Никто не знал этого лучше, чем Цицерон, который рассчитывал на это каждый раз, защищая в суде негодяя. Все его труды, предпринятые после года консульства, показывают, что Цицерон был намерен продемонстрировать современникам и потомкам лишь одно: да, его действия против Катилины воистину спасли Республику; он, Цицерон, по праву носит титул отец отечества. Таким образом, у меня есть основания считать, что Цицерон переставил местами речи 63 г. до н. э., чтобы похоронить дело Рабирия в относительной безвестности, не позволив затмить блеска его борьбы с Катилиной и выставить на первый план незаконные казни, которые были совершены пятого декабря.
Есть люди, которые очень не любят исторические романы. Однако для тех, кто интересуется историей, такие книги могут быть весьма полезны – при условии, что автор тщательно ознакомился с реалиями того периода, о котором он пишет. Возможно, А. Дж. Гринидж значительно глубже изучил римские законы времен Цицерона. И я не могу соревноваться с Лили Росс Тейлор в знании правил голосования в комициях Римской республики. Однако я провела собственные научные изыскания. Тринадцать лет до начала работы над первой книгой цикла – «Первый Человек в Риме» – и до сих пор, без перерыва (что порой побуждает меня переписать первые книги заново), я вела и веду исследования в одном и том же направлении, перечитывая все касающееся моей темы, от древних источников до работ современных авторов. Я делаю собственные выводы, но и не игнорирую мнение историков.
Обычно романист работает, исходя из простой предпосылки: сюжет должен иметь логику. Это не так легко. Характеры всех исторических персонажей нужно сделать достоверными – как с точки зрения истории, так и с точки зрения психологии. Например, ни в одном из древних источников не говорится о чудачествах Цезаря, несмотря на щегольские туники с длинными рукавами, которые он носил в молодости. О нем писали как о человеке, который всегда поступает в высшей степени разумно и обоснованно. Суд над Рабирием похож если не на каприз, то, по крайней мере, на чистое озорство со стороны Цезаря. Или же свидетельствует о даре предвидения, если, как полагают некоторые историки, был устроен для того, чтобы предупредить Цицерона, куда senatus consultum ultimum может завести старшего консула и сенат. Я не согласна с такой точкой зрения. Цезарь был гением – да, но не провидцем. Он действовал в соответствии с обстановкой.
Проблема заключается в том, что наши интерпретации исторических событий бывают неверны, поскольку нам все известно наперед. Глядя на прошлое из будущего, мы знаем то, чего люди, действующие в данный момент, знать не могут. Мы видим, как современные политики слепо бросаются от одного решения к другому, несмотря на все разумные советы и способность анализировать. Государственные деятели наделены определенной проницательностью, но даже самые великие из них не могут заглянуть в будущее. Действительно, средний политик зрит не дальше следующих выборов. Особенно справедливо это утверждение по отношению к политикам поздней Римской республики. Они жили в атмосфере постоянных войн, в их распоряжении был только год, за который они должны были успеть совершить нечто, чтобы войти в историю. Они подвергались внезапным репрессиям со стороны