Одна обязанность, которая ложилась на всех четверых, была самой тягостной: зерно и все, что с ним связано, от момента выгрузки с барж до исчезновения в мешках жителей города, которые потащат его домой. Эдилы также отвечали за закупку, плату, регистрацию по прибытии и сбор денег с населения за хлеб. У них имелся список граждан, которые могли покупать государственное зерно по низким ценам. Иными словами, эдилы владели копией списка римских граждан. В помещении, расположенном в портике Метеллов на Марсовом поле, они раздавали талоны на получение зерна, а само зерно хранилось в огромных хранилищах, вырубленных в скалах Авентинского холма вдоль улицы Тройных ворот.
Два плебейских эдила того года (старшим в их паре был младший брат Цицерона, Квинт) не могли соперничать с курульными эдилами.
– Денег на игры от них ждать не приходится, – сказал Цезарь Бибулу, вздохнув при этом. – Кажется, они вообще не собираются заниматься городом.
Бибул с мрачной неприязнью посмотрел на своего коллегу:
– Не жди рвения и от курульного эдила, Цезарь. Я могу потратиться на хорошие игры, но на грандиозные мероприятия меня не хватит. И деньги свои я не буду мотать так, как это делаешь ты. К тому же я не намерен инспектировать сточные трубы или патрубки вдоль каждой водоводной трубы. А также перекрашивать храм Кастора и бегать по рынкам, проверяя там все весы.
– А что же ты намерен делать? – презрительно спросил Цезарь.
– Только необходимое, и ничего сверх того.
– Разве ты не считаешь, что весы необходимо проверять?
– Не считаю.
– Ладно, – отозвался Цезарь, злобно ухмыляясь. – Не случайно мы располагаемся в храме Кастора. Если ты хочешь быть Поллуксом – давай, валяй. Но не забывай о его судьбе. В памяти людей она не запечатлелась, и никто его даже не упоминает.
Такой старт нельзя было назвать хорошим. Всегда слишком занятый, чтобы беспокоиться о тех, кто заявил о своем нежелании сотрудничать, Цезарь стал выполнять свои обязанности так, словно был единственным эдилом в Риме. У него имелась отличная сеть помощников, которые докладывали ему о любых правонарушениях. Он сделал своими информаторами Луция Декумия и его братьев из общины перекрестка. Эти люди сообщали Цезарю о торговцах, которые недовешивают или недомеривают покупателям; о строителях, которые нарушают границы выделенного под застройку участка или используют некачественный материал; о землевладельцах, которые обманывают водные компании, отводя на свои земли от главных водоводов трубы большего диаметра, чем предписывает закон. Цезарь немилосердно штрафовал нарушителей, и штрафы были крупные. Никто не избежал наказания, даже его друг Марк Красс.
– Ты начинаешь надоедать мне, – ворчал Красс уже в начале февраля. – Ты обошелся мне в целое состояние! Слишком мало цемента в строительном растворе, слишком мало балок в той инсуле, которую я возвожу на Виминале, – и, что бы ты ни говорил, она не залезает на общественную землю! Пятьдесят тысяч сестерциев штрафа просто потому, что я подключился к сточной трубе и сделал туалеты в моих новых квартирах в Каринах? Это же два таланта, Цезарь!
– Нарушаешь закон – плати штраф, – ответил Цезарь, совершенно не раскаиваясь в содеянном. – Мне нужен каждый сестерций, который я могу положить в мой штрафной сундук, и я не собираюсь освобождать от этого моих друзей.
– Если ты будешь продолжать в таком духе, у тебя не останется друзей.
– Раз ты так говоришь, Марк, значит ты – ненадежный друг, – произнес Цезарь не вполне справедливо.
– Нет, это не так. Но если тебе необходимы деньги, чтобы финансировать зрелища, тогда займи их! Не жди, пока все деловые люди в Риме оплатят штрафами твои общественные феерии! – воскликнул Красс, задетый словами Цезаря. – Я дам тебе денег и не возьму процентов.
– Благодарю, но не надо, – твердо отказался Цезарь. – Если бы я это сделал, я тоже был бы ненадежным другом. Когда мне нужны будут деньги, я пойду к ростовщику и возьму у него.
– Ты не можешь этого сделать. Ты – сенатор.
– Могу, даже если я сенатор. Если меня выкинут из сената за то, что я занял денег у ростовщика, Красс, со мной придется уйти еще пятидесяти сенаторам. – Глаза Цезаря блеснули. – А ты можешь кое-что сделать для меня.
– Что?
– Сведи меня с каким-нибудь неболтливым торговцем жемчугом, который захотел бы купить самые красивые жемчужины, какие он когда-либо видел. Впоследствии он перепродаст их за сумму много большую, чем заплатит мне.
– Ого! Что-то я не помню, чтобы ты декларировал жемчуг, когда регистрировал свои пиратские трофеи!
– Я его не декларировал. Точно так же, как ничего не сказал о тех пятистах талантах, которые взял себе. Моя судьба – в твоих руках, Марк. Ты можешь подать на меня в суд, и со мной покончено.
– Я не сделаю этого, Цезарь, если ты перестанешь меня штрафовать, – хитро ответил Красс.
– В таком случае тебе лучше сейчас же пойти к городскому претору и назвать мое имя, – смеясь, молвил Цезарь, – потому что так ты меня не купишь!
– Это все, что ты взял себе, – пятьсот талантов и горсть жемчужин?
– Это все.
– Я не понимаю тебя.
– Ничего страшного, меня никто не понимает, – сказал Цезарь, собираясь уходить. – Но поищи все-таки для меня торговца жемчугом, будь умницей. Я бы сделал это сам, если бы знал, с чего начать. Можешь взять одну жемчужину в качестве комиссионных.
– Да не нужны мне твои жемчужины! – презрительно фыркнул Красс.
Цезарь оставил себе одну жемчужину, огромную, размером с клубничину и такого же цвета. Почему он это сделал, он не знал. Наверное, потому, что она стоила вдвое дороже тех пятисот талантов, которые он получил за все остальные. Просто какой-то инстинкт нашептал ему поступить так – и это произошло после того, как жаждавший приобрести жемчужину покупатель видел ее.
– Я бы дал за нее шесть или семь миллионов сестерциев, – сказал этот человек с легкой завистью.
– Нет, – отозвался Цезарь, подбрасывая жемчужину на ладони, – думаю, я сохраню ее. Фортуна подсказывает мне, что я должен оставить ее себе.
Легко относящийся к деньгам, Цезарь тем не менее умел их считать. И когда к концу февраля он их пересчитал, сердце его упало. В сундуке эдила собралось всего пятьсот талантов. Бибул дал понять, что внесет сто талантов на их первые игры, ludi Megalenses, празднество в честь матери богов Кибелы в апреле, и двести талантов на большие игры, ludi Romani, которые состоятся в сентябре. Цезарь вынужден был выложить тысячу талантов личных средств – это все, что у него было, кроме его бесценной земли, с которой он не мог расстаться. Благодаря этой земле он сохранял место в сенате.
Согласно подсчетам Цезаря, ludi Megalenses обойдутся в семьсот талантов, а ludi Romani – в тысячу семьсот. Тысяча семьсот талантов – почти все, что у него было. Дело в том, что Цезарь намеревался устроить больше двух игр. Каждый курульный эдил должен организовывать игры, и чем грандиознее окажутся эти игры, тем больше почета заслужит эдил. Цезарь хотел еще провести на Форуме погребальные игры в честь своего отца. Он полагал, что они обойдутся ему в пятьсот талантов. Придется занять денег, затем обидеть всех, кто голосовал за него, продолжая штрафовать нарушителей для пополнения фонда. Неразумно! Марк Красс вытерпел все это только потому, что, несмотря на скупость и глубокое убеждение в том, что человек обязан помогать своим друзьям даже за счет государства, он действительно любил Цезаря.
– Ты можешь взять у меня все сбережения, Павлин, – сказал Луций Декумий, присутствовавший при подсчете.
Усталый и немного обескураженный, Цезарь тепло улыбнулся этому странному старику, который составлял важную часть его жизни.
– Что ты, отец! На то, что у тебя есть, не нанять и пару гладиаторов.
– У меня почти двести талантов.
Цезарь присвистнул:
– Я понял, что выбрал не ту профессию! И это ты сумел скопить за все годы, что обеспечивал покой и защиту жителей между Священной дорогой и спуском Фабрициев?
– Вроде того, – смиренно ответил Луций Декумий.
– Придержи их, отец. Не давай мне.
– Но где же ты собираешься достать остальные деньги?
– Я займу их в счет того, что заработаю пропретором в хорошей провинции. Я уже написал Бальбу в Гадес, и тот согласился дать мне рекомендательные письма нужным людям здесь, в Риме.
– А ты не можешь занять у него?
– Нет. Он – друг. Я не могу занимать у своих друзей, отец.
– Да, ты странный человек! – сказал Луций Декумий, качая седой головой. – Ведь для этого и существуют друзья.
– Только не в моем случае, отец. Если что-то произойдет и я не смогу вернуть долг, пусть лучше это будут незнакомые люди. Мне невыносима сама мысль о том, что мой идиотизм может стать причиной банкротства моих друзей.
– Если ты не сможешь вернуть деньги, Павлин, тогда я скажу, что с Римом покончено.
Цезарь вздохнул с некоторым облегчением.
– Согласен, отец. Я верну деньги, не тревожься. Тогда о чем же я сам-то беспокоюсь? – радостно продолжал он. – Я займу денег столько, сколько надо, чтобы стать величайшим эдилом в истории Рима!
И Цезарь начал занимать. В конце года у него накопилось тысяча талантов долга. Тысяча, а не пятьсот, как он предполагал. Немного помог Красс, пошептав ростовщикам, что у Цезаря блестящее будущее, так что не стоит заламывать большие проценты. Бальб тоже помог, сведя его с людьми благоразумными и не очень жадными. Легальная ставка – десять процентов. Единственное условие – Цезарь должен был начать выплачивать долг в течение года, иначе процент изменится с простого на сложный. И тогда он должен будет выплачивать проценты с тех процентов, под которые он занимал, а также с занятого капитала.
Ludi Megalenses были первые игры года и с религиозной точки зрения наиболее торжественные. Вероятно, потому, что они возвещали приход весны (в те годы, когда календарь совпадал с сезонами). И появились они после второй войны, которую Рим вел с Карфагеном. Именно тогда Ганнибал прошел по всей Италии. Именно тогда поклонение Великой Матери, великой азиатской богине земли, было введено в Риме. Храм ее возд