Женщины Цезаря — страница 58 из 178

Его любовь к Юлии с годами росла. Он никогда не переставал восхищаться ее красотой, ее мягким отношением к его чувствам, ее добротой, живостью. И ее пониманием! О, как благодарен он был ей за это последнее качество!

Получилось так, что именно ей он рассказал о сути собрания у Метелла Сципиона, и она, самое дорогое и нежное существо, слушала его со слезами на глазах.

– Даже Метелл Сципион не чувствовал такой родительской опеки, – произнесла она в конце рассказа, – а другие уже слишком стары, чтобы помнить, каково им было жить с paterfamilias.

– С Силаном-то все в порядке, – угрюмо сказал Брут, стараясь подавить слезы, – но я так боюсь свою мать! А дядя Катон не боится никого. Вот в чем беда.

Ни один из молодых людей не имел понятия об отношениях между отцом невесты и матерью жениха. Тем более не знал об этой связи и дядя Катон. Поэтому Юлию ничто не сдерживало, когда она говорила Бруту о своей неприязни к Сервилии.

– Я понимаю, Брут, дорогой. – Она вздрогнула, побледнела. – В ней нет сострадания, она не осознает свою силу, свою способность подавлять других. Я думаю, она так сильна, что может даже затупить ножницы Атропы.

– Согласен, – вздохнул Брут.

Пора взбодрить его, заставить лучше думать о себе. Улыбнувшись, Юлия протянула руку и погладила его черные, до плеч, кудри.

– Я думаю, ты очень хорошо решаешь проблему со своей матерью, Брут. Ты стараешься не попадаться ей на глаза и не делать ничего, что раздражало бы ее. Если бы дяде Катону пришлось с ней жить, он понял бы твое положение.

– Дядя Катон с ней жил, – печально сказал Брут.

– Да, но тогда она была девочкой, – возразила Юлия, поглаживая его по голове.

Ее прикосновения вызвали у него желание поцеловать ее, но Брут сдержался, лишь коснулся тыльной стороны ее ладони, когда она перестала ласкать его волосы. Недавно ей исполнилось тринадцать лет. Хотя сквозь платье уже были различимы два замечательных маленьких острых бугорка, Брут знал, что Юлия еще не готова для поцелуев. К тому же у него было развито понятие о чести, воспитанное на чтении таких приверженцев традиций, как Катон Цензор, – и он считал неправильным вызывать в юной невесте плотское желание, которое потом осложнит их супружескую жизнь. Аврелия доверяет им и никогда не присутствует при их встречах. Поэтому Брут не мог злоупотребить этим доверием.

Конечно, было бы лучше для них обоих, если бы он все-таки поддался искушению, ибо в таком случае растущая сексуальная антипатия Юлии к нему проявилась бы намного раньше, что облегчило бы разрыв помолвки. Но поскольку он не дотронулся до нее и не поцеловал, Юлия не могла найти разумной причины пойти к отцу и умолять освободить ее от ужасного брака. Ужасного – какой бы покорной женой она ни заставляла себя быть!

Но все дело в том, что у Брута так много денег! Это было достаточно плохо в период заключения помолвки, но в сто раз хуже теперь, когда он наследовал состояние семьи своей матери. Как и все в Риме, Юлия знала историю золота Толозы. Ей было известно, на что его потратили Сервилии Цепионы. Деньги Брута будут существенной помощью ее отцу, в этом нет сомнения. Avia сказала, что ее долг как единственной дочери – сделать карьеру отца на Форуме еще более блестящей, повысить его dignitas. И имеется лишь один способ для девушки сделать это. Она должна выйти замуж за человека богатого и влиятельного. Брут мог не быть воплощением мечты о счастливом замужестве, но в отношении денег и влияния ему не найдется равных. Поэтому Юлия исполнит свой долг и выйдет замуж за того, с кем она не хочет заниматься любовью. Tata важнее.

Таким образом, когда Цезарь пришел навестить их в тот день, Юлия вела себя так, словно Брут был тем женихом, которого она видела в своих мечтах.

– Ты растешь, – сказал Цезарь, чье присутствие в этом доме было таким редким событием в эти дни, что он не мог наблюдать за тем, как постепенно развивается дочь.

– Осталось пять лет, – торжественно сказала она.

– Всего?

– Да, – сказала она, вздохнув, – всего, tata.

Он поднял ее на руки и поцеловал в макушку. Цезарь не знал, что Юлия принадлежит к тому типу девочек, которые мечтают иметь такого мужа, как их отец: мужественного, знаменитого, красивого, влиятельного.

– Какие новости? – спросил он.

– Брут приходил.

Он засмеялся:

– Это не новость, Юлия!

– Может быть, и новость, – серьезно возразила она и пересказала все, что услышала о собрании в доме Метелла Сципиона.

– Какая наглость со стороны Катона, – воскликнул он, когда она закончила рассказ, – требовать денег у двадцатилетнего мальчишки!

– Они ничего не получат благодаря его матери.

– Тебе не нравится Сервилия, да?

– Я представляю себя на месте Брута. Сервилия приводит меня в ужас.

– Почему?

Ей трудно было объяснить это отцу, который в своих суждениях всегда основывался на неоспоримых фактах.

– Это просто ощущения. Каждый раз, когда я ее вижу, я думаю о ядовитой черной змее.

Он шутливо вздрогнул:

– А ты когда-нибудь видела ядовитую черную змею, Юлия?

– Нет, только на рисунках. И Медузу. – Юлия закрыла глаза и уткнулась в его плечо. – Тебе она нравится, tata?

На этот вопрос Цезарь мог ответить ей честно:

– Нет.

– Ну вот, и тебе тоже, – сказала его дочь.

– Ты права, – согласился Цезарь, – и мне тоже.


Естественно, Аврелия удивилась, когда Цезарь пересказал ей услышанное от Юлии.

– Сознайся, приятно думать, что даже их отвращение к тебе не может подавить амбиции Катона и Ватии Исаврийского? – спросила мать, чуть улыбаясь.

– Катон прав: если они оба будут выставляться, то разделят голоса. Пусть мне известно мало, – во всяком случае, теперь я точно знаю, что они подтасуют жребии. В этих выборах не будет выборщиков от трибы Фабия.

– А их трибы будут голосовать.

– С этим я справлюсь, если они оба выставят свои кандидатуры. Некоторые из их сторонников уступят силе моих доводов. Я постараюсь убедить их быть объективными и не голосовать ни за одного из двоих.

– О-о, умно!

– Предвыборная кампания, – задумчиво продолжал Цезарь, – вовсе не ограничивается вопросом о взятках, хотя никто из дураков не может этого понять. Взятка – лишь инструмент, которым я не осмелюсь воспользоваться, даже если бы у меня были желание и деньги. Когда я сделаюсь кандидатом, полсотни сенаторских волков возжаждут моей крови, и ни один голос, ни одна запись, ни один чиновник не останутся непроверенными. Но существует много других уловок.

– Жаль, что семнадцать триб будут выбраны непосредственно перед голосованием, – сказала Аврелия. – Если бы их определили за несколько дней до выборов, ты мог бы ввести несколько сельских выборщиков. Для любого сельского выборщика имя Юлий Цезарь значит намного больше, чем имя Лутаций Катул или Сервилий Ватия.

– Тем не менее, мама, кое-что сделать можно. Должна быть по меньшей мере одна городская триба – и Луций Декумий окажется здесь неоценим. Красс заручится поддержкой своей трибы, если ее выберут. И Магн тоже. А я имею влияние и в других трибах, помимо Фабии.

Наступила пауза. Лицо Цезаря помрачнело. Если Аврелия и собралась что-то сказать, одного взгляда на лицо сына было достаточно, чтобы она промолчала. Он мысленно решал вопрос: заговорить ли на менее приятную тему. И ее сдержанность повышала шансы, что он все-таки заговорит. А какая тема может быть менее приятна, чем денежная? Поэтому Аврелия промолчала.

– Красс приходил ко мне сегодня утром, – сказал наконец Цезарь.

Но Аврелия опять промолчала.

– Мои кредиторы беспокоятся.

Аврелия как воды в рот набрала.

– Счета растут с тех пор, как я побывал курульным эдилом. Мне не удалось выплатить ничего из того, что я занимал.

Она опустила глаза, стала рассматривать столешницу.

– Теперь уже приходится платить проценты с процентов. Они говорят, что цензоры должны проверить мое состояние, даже если один из них – мой дядя. А цензоры поступят так, как предписывает закон. Я потеряю место в сенате, и все принадлежащее мне будет распродано, включая и мои земли.

– Красс что-нибудь предлагает? – наконец спросила она.

– Я должен стать великим понтификом.

– Сам он не даст тебе денег?

– Это последнее средство. Красс – большой друг, но не напрасно у него сено на обоих рогах. Он дает деньги без процентов, зато ему надлежит отдавать долг по первому требованию. Помпей Магн вернется еще до того, как я стану консулом, и мне нужно, чтобы Магн был на моей стороне. Но Красс ненавидит Магна со времен их совместного консульства. И я должен балансировать между ними. А это значит, что мне не следует брать взаймы ни у кого из них.

– Понимаю. Справится ли с этим великий понтифик?

– Очевидно, имея таких серьезных соперников, как Катул и Ватия Исаврийский. Победа скажет моим кредиторам, что я буду претором и старшим консулом. А когда я поеду в свою провинцию, я возмещу мои потери. Может быть, даже и раньше. И если не в начале, то в конце срока я все выплачу. Хотя сложный процент совершенно жуткий и должен быть объявлен вне закона, он имеет одно преимущество: кредиторы, требующие сложных процентов, получают огромные прибыли, когда долг выплачивается, даже если и по частям.

– В таком случае тебе необходимо стать великим понтификом.

– Я тоже так думаю.


Выборы нового великого понтифика и нового члена коллегии понтификов должны были состояться через двадцать четыре дня. Кто станет этим новым лицом – все знали: единственным кандидатом был Метелл Сципион. А Катул и Ватия Исаврийский объявили себя кандидатами на должность великого понтифика.

Цезарь вступил в предвыборную кампанию энергично и с удовольствием. Как и Катилине, имя и предки оказали ему огромную помощь, несмотря на тот факт, что никто из двух других кандидатов также не являлся «новым человеком». Должность обычно переходила к тому, кто уже побывал консулом, но это преимущество, которым обладали Катул и Ватия Исаврийский, было в некоторой степени сведено на нет. Хотя бы их возрастом: Катулу – шестьдесят один год, Ватии Исаврийскому – шестьдесят восемь. В Риме вершиной всех способностей гражданина считался возраст в сорок три года – срок вступления в консульскую должность. После этого у человека наблюдается спад, какими бы огромными ни были его