твенного дома. Они также полностью заслоняли дневное солнце, которому могли бы радоваться великий понтифик и весталки. А это значило, что в Государственном доме было всегда холодно. Портик Маргаритария, расположенный вверх по склону и ориентированный по оси Форума, фактически примыкал к его задней стене и отрезал угол дома.
Однако ни один римлянин – даже мыслящий столь логически, как Цезарь, – не находил ничего странного в необычной форме зданий, в отсутствии угла здесь, в выступе там. Вместо того чтобы выстраивать фасад к фасаду по прямой линии, римляне лепили дома вокруг прежних строений, уже находившихся на том месте. И границы домов были такими древними, что, вероятно, их когда-то жрецы определили по птичьим следам. И если смотреть на Государственный дом с этой точки зрения, он не был совсем уж неправильной формы. Просто – огромный, некрасивый, холодный и сырой.
Эскорт клиентов благоговейно попятился, когда Цезарь поднялся к входной двери из бронзовых панелей с барельефами, которые рассказывали историю Клелии. Обычно этой дверью не пользовались, так как с обеих сторон здания тоже имелись входы. Но сегодня – необычный день. Сегодня новый великий понтифик вступал во владение своей резиденцией, а это торжественная церемония. Цезарь трижды постучал ладонью правой руки по правой створке двери, которая тут же открылась. Старшая весталка впустила его с низким поклоном и тотчас закрыла дверь перед вздыхающими, печальными клиентами. Те уже примирились с тем, что им придется долго ждать патрона на улице, и принялись думать, где бы им перекусить да обменяться новостями.
Перпенния и Фонтея уже несколько лет как вышли из коллегии. Теперь старшей весталкой была Лициния, двоюродная сестра Мурены и дальняя родственница Красса.
– Я хочу как можно скорее выйти из коллегии, – сказала она, сопровождая Цезаря вверх по центральному пандусу вестибула к другой красивой бронзовой двери. – Но мой кузен Мурена баллотируется на должность консула в этом году. Он просит меня остаться старшей весталкой, чтобы помочь ему собрать голоса.
Цезарь знал Лицинию как простую и приятную женщину, хотя и недостаточно энергичную, чтобы надлежащим образом исполнять свои обязанности. Как понтифик, он уже много лет имел дела со взрослыми весталками и сожалел об их судьбе с того самого дня, как Метелл Пий Свиненок стал их paterfamilias. Сначала Метелл Пий десять лет отсутствовал, сражаясь с Серторием в Испании, потом он возвратился в Рим – уже старым, не желая брать на себя заботу о шести женщинах. А он обязан был присматривать за ними, наставлять их, давать советы! Мало пользы было и от его печальной, слабосильной жены. И ни одна из трех женщин, по очереди становившихся старшей весталкой, не могла справиться с ситуацией без твердого руководства. Как следствие, коллегия весталок пришла в состояние упадка. Да, конечно, священный огонь никогда не угасал и различные празднества и церемонии проводились как положено. Но скандал с обвинениями Публия Клодия в нарушении обетов все еще тяготел над шестью женщинами, которых было принято считать воплощением удачи Рима. Ни одна из тех, кто находился в коллегии, когда это случилось, не осталась без душевных травм.
Лициния трижды ударила по двери ладонью правой руки, и Фабия впустила их в храм, низко поклонившись. Здесь, в этих освященных порталах, собрались весталки, чтобы приветствовать своего нового paterfamilias на той единственной территории внутри Государственного дома, которая была общей для великого понтифика и для весталок.
И что же сделал их новый paterfamilias? Он одарил их веселой, совсем не торжественной улыбкой и прошел прямо сквозь их строй к третьей двери в дальнем конце слабо освещенного зала!
– Останьтесь здесь, девушки! – бросил он через плечо.
В очень холодном саду перистиля он нашел укрытие, где в колоннаде рядком стояли три каменные скамьи. Казалось, без всяких усилий он поднял одну скамью и поставил перед двумя другими. Он уселся на нее в своей великолепной ало-пурпурной полосатой тоге, под которой имелась такая же ало-пурпурная полосатая туника великого понтифика. Жестом Цезарь показал, что они тоже могут сесть. Наступила пугающая тишина. Цезарь рассматривал своих новых женщин.
Фабия, объект амурных вожделений Катилины и Клодия, считалась самой привлекательной весталкой за многие поколения. Вторая по старшинству, она заменит Лицинию, когда та уйдет. Не слишком подходящая замена. Если бы коллегия была переполнена кандидатками, эта девушка вообще никогда бы туда не попала. Но у Сцеволы, который был в то время великим понтификом, не оставалось выбора. Пришлось отказаться от намерения ввести некрасивую девочку и взять этого очаровательного отпрыска старейшей (хотя теперь уже состоявшей сплошь из приемных детей) славной семьи Фабиев. Странно. У весталки Фабии и жены Цицерона Теренции была одна мать. Но в Теренции не наблюдалось ничего от красоты или покладистости Фабии, хотя Теренция была, конечно, значительно умнее. Сейчас Фабии двадцать восемь, а это значит, что в коллегии она пробудет еще лет восемь-десять.
Еще две ровесницы, Попиллия и Аррунция. Обе обвинялись Клодием в нарушении целомудрия с привлечением к суду Катилины. Далеко не такие красивые, как Фабия, слава всем богам! Когда они пришли на судебное слушание, присяжные сразу признали их невиновными, хотя им было по семнадцать лет. Проблема! Три из этих шести уйдут друг за другом в течение двух лет. И новый великий понтифик должен будет найти трех маленьких весталок, чтобы заменить ушедших. Однако у него еще есть десять лет в запасе. Попиллия была близкой родственницей Цезаря, а Аррунция, из менее знатной семьи, не имела с ним кровной связи. Они так и не оправились от позорного обвинения. Поэтому они старались держаться друг друга и вели очень замкнутую жизнь.
Две девочки, заменившие Перпеннию и Фонтею, были еще детьми. И снова одногодки – по одиннадцать лет.
Одна была Юния, сестра Децима Брута, дочь Семпронии Тудитаны. Почему ее ввели в коллегию шести лет от роду, не было тайной. Семпрония Тудитана не выносила потенциальную соперницу, а Децим Брут оказался расточительным человеком. Большинство маленьких девочек становились весталками, будучи хорошо обеспечены своей семьей. Но Юния была бесприданницей. Ничего страшного: государство всегда предоставляло приданое тем весталкам, которых не могла обеспечить семья. Юния будет довольно привлекательной, когда преодолеет переходный возраст. И как только этим бедным существам удается справляться с муками взросления в столь узком кругу, без матери?
Другая девочка была патрицианкой из старейшей, но пришедшей в упадок семьи. Некая Квинтилия, очень толстая. Тоже бесприданница. Признак сегодняшней репутации коллегии, подумал Цезарь: никто из тех, кто может обеспечить девочке приличное приданое, чтобы найти ей подходящего мужа, не отдаст ее весталкам. Накладно для государства, да и плохой знак. Конечно, предлагали Помпею, Лукцею, даже Афранию, Лоллию, Петрею. Помпей Великий и его пиценские сторонники жаждут пустить корни в самых почитаемых институтах Рима. Но Свиненок, хоть и старый и больной, не хотел принимать никого из того стада! Намного предпочтительнее иметь детей со знатными предками, пусть и с государственным приданым. Или хотя бы с отцом, награжденным венком из трав, как, например, у Фонтеи.
Взрослые весталки знали Цезаря не лучше, чем он их. Познакомились на официальных пиршествах и в жреческих коллегиях. Поэтому знакомства эти нельзя было назвать близкими или особенно дружескими. Порой вечеринки в частных домах Рима сопровождались неумеренными возлияниями и чересчур доверительными беседами, но этого никогда не случалось на религиозных праздниках. Шесть лиц, повернутые в сторону Цезаря, скрывали… что? Понадобится время, чтобы узнать. И все же его живая и доброжелательная манера общения немного сбила их с толку. Он специально вел себя так. Он не хотел, чтобы они закрылись, как улитки в своих раковинах, или что-то утаили от него. Ни одна из этих весталок еще не родилась, когда их коллегию патронировал последний молодой великий понтифик, знаменитый Агенобарб. Поэтому очень важно дать им понять, что новый великий понтифик будет их истинным paterfamilias, к которому они могут обращаться без страха. Ни одного непристойного взгляда с его стороны, никакой фамильярности в обращении, никаких намеков. Но с другой стороны, никакой холодности, обескураживающей официальности, неловкости.
Лициния нервно кашлянула, облизала губы и отважилась заговорить:
– Когда ты переедешь сюда, domine?
Конечно, он был их господином, и он уже решил, что так они и будут к нему обращаться. Он мог называть их «своими девочками», но они не имеют права на фамильярность.
– Наверное, послезавтра, – ответил он с улыбкой, вытянув ноги и вздохнув.
– Тебе нужно будет показать все здание.
– Да, но завтра, когда я приведу свою мать.
Им было известно, что у него очень уважаемая мать. Они также были знакомы с членами его семьи, знали о помолвке его дочери с Цепионом Брутом и о сомнительных людях, с которыми общается его пустоголовая жена. Его ответ ясно показал им, кого они должны слушаться: его матери. Это было таким облегчением!
– А твоя жена? – спросила Фабия, которая считала Помпею очень красивой и соблазнительной.
– Моя жена, – холодно ответил Цезарь, – не имеет значения. Я сомневаюсь, что вы будете часто с ней видеться. Она много времени проводит с друзьями. И моя мать вынуждена заниматься в доме всем. – Последние слова он произнес с очаровательной улыбкой, подумал немного и добавил: – Мама – это бесценная жемчужина. Не опасайтесь ее и не бойтесь обращаться к ней. Хотя я ваш paterfamilias, но ведь наверняка найдутся темы, которые вы предпочтете обсудить только с женщиной. До сих пор для общения вам приходилось выходить из этого дома или ограничиваться беседами друг с другом. У моей матери богатый жизненный опыт и уйма здравого смысла. Пользуйтесь одним и учитесь другому. Она никогда не сплетничает, даже со мной.