– Мы с нетерпением ждем ее появления, – официальным тоном произнесла Лициния.
– Что касается вас, девочки, – сказал Цезарь, обращаясь к детям, – моя дочь не намного старше вас, и она – еще одна бесценная жемчужина. У вас появится подружка для игр.
Девочки застенчиво улыбнулись, но не произнесли ни слова. Ему и его семье, понял он, вздохнув, долго придется ждать, пока эти несчастные жертвы mos maiorum смогут прийти в себя и принять новое положение вещей.
Некоторое время Цезарь еще продолжал говорить, чувствуя себя совершенно свободно, потом поднялся.
– Ну хорошо, девушки, на сегодня хватит. Лициния, ты можешь провести меня по Государственному дому.
Он начал с того, что вышел на середину темного сада перистиля, куда не попадали солнечные лучи, и огляделся.
– Это общественный двор, – пояснила Лициния. – Ты знаешь это по мероприятиям, на которых присутствовал.
– Но у меня никогда не было времени и возможности побыть одному, чтобы рассмотреть его как следует, – отозвался Цезарь. – Когда нечто принадлежит тебе, ты смотришь на это совсем другими глазами.
Нигде высота Государственного дома не была так заметна, как с середины этого главного перистиля, с четырех сторон обнесенного стенами до самых крыш и окруженного крытой колоннадой из темно-красных дорических колонн. Полукруглые окна верхнего этажа были закрыты ставнями и находились над красиво расписанными стенами. На красном фоне были изображены знаменитые весталки и их деяния. Лица весталок имели портретное сходство, потому что старшие весталки обладали собственными imagines – расписанными восковыми масками, с париками того же цвета, что и волосы у живого человека. Эти маски и послужили образцами для художников.
– Мраморные статуи все изваяны Лисиппом, а бронзовые – Стронгилионом, – пояснила Лициния. – Это подарки одного из моих предков, великого понтифика Красса.
– А бассейн? Очень недурен.
– Его сделал великий понтифик Сцевола, domine.
Садом явно кто-то занимался. И Цезарь уже знал, кто будет здесь новым садовником, – Гай Матий. Он повернулся, чтобы осмотреть заднюю стену, и увидел сотни окон, глядевших вниз с Новой улицы, и в большинстве их белело чье-то лицо. Все знали, что сегодня новый великий понтифик введен в должность и явится сюда, чтобы осмотреть резиденцию и увидеть своих подопечных, весталок.
– Вы совершенно лишены уединения, – сказал Цезарь, показывая на окна.
– Да, domine, со стороны главного перистиля. Но великий понтифик Агенобарб устроил нам собственный перистиль. Он возвел такие высокие стены, что нас никто не видит. – Она вздохнула. – Увы, это скрывает от нас солнце.
Они прошли в единственное общедоступное помещение, cella – маленький храм. Хотя в нем не было статуй, он был украшен фресками и обильной позолотой. К сожалению, там было недостаточно светло, чтобы оценить качество работы. Внизу с каждой стороны был выставлен ряд миниатюрных храмов на дорогих подставках – ларцов, в которых находились imagines старших весталок. Всех – с тех самых пор, как в далекие дни ранних царей Рима был учрежден их институт. Бесполезно пытаться открыть, чтобы взглянуть, какого цвета была кожа Клавдии или как она укладывала свои волосы. Слишком темно.
– Надо подумать, что можно сделать, – сказал Цезарь, возвращаясь в вестибул.
Здесь, понял внезапно Цезарь, лучше всего ощущалась древность этого места. Оно было таким старинным, что даже Лициния многого не знала. Она не могла сказать ему определенно, почему или с какой целью вестибул был построен именно так. От входных дверей храма пол поднимался на десять футов тремя отдельными пандусами, и каждый из них покрывали сказочно красивые мозаичные плитки со спиралевидными абстрактными узорами – стеклянные или фаянсовые, насколько мог судить Цезарь. Отделяли пандусы один от другого и придавали им изгиб две так называемые amygdalae – бассейны миндалевидной формы, выложенные почерневшими от времени блоками туфа. В середине каждого водоема имелся черный каменный пьедестал, на котором стояли половинки полого сферического камня с вкраплениями кристаллов граната, сверкавшими, как капли крови.
Стены и потолок вестибула относились к более позднему времени. Их отличало изобилие гипсовых цветов и решеток, выкрашенных разными оттенками зеленого и отделанных позолотой.
– Священная колесница, на которой мы увозим наших умерших, легко спускается по любому боковому пандусу. Весталок везут по одной стороне, великого понтифика – по другой. Но неизвестно, кто пользовался центральным пандусом и для чего. Может быть, по нему съезжала похоронная колесница царя, но в точности я этого не знаю. Это тайна, – сказала Лициния.
– Где-то должны быть ответы, – предположил Цезарь. Он вопросительно посмотрел на старшую весталку. – Куда теперь?
– Какое крыло дома ты предпочитаешь посмотреть сперва, domine?
– Давай начнем с вашего.
На той половине Государственного дома, где обитали весталки, располагались также хранилища и кабинеты. Это сразу бросилось в глаза, едва только Лициния провела Цезаря в длинную комнату. Атрий, или приемная обычного дома, превратился у весталок, которые были официальными хранительницами завещаний римлян, в хранилище. Помещение было хорошо оборудовано для этой цели. До самого потолка тянулись полки с ящиками для книжных корзин или свитков; повсюду стояли столы и стулья, лестницы и скамеечки. Имелось также несколько стоек, с которых свешивались большие листы пергамента, аккуратно сшитые из маленьких прямоугольников.
– Вон там мы принимаем завещания на хранение, – пояснила старшая весталка, указывая на уголок комнаты возле входной двери, через которую входили все желающие оставить свое завещание в атрии Весты. – Как видишь, оно отделено стеной от остального помещения. Хочешь посмотреть, domine?
– Спасибо, я хорошо знаю это место, – сказал Цезарь, которому много раз приходилось выполнять роль душеприказчика.
– Сегодня feriae, поэтому двери закрыты и никто не дежурит. Но завтра там будут работать.
– А в этой части комнаты находятся завещания?
– О нет! – ахнула Лициния. – Здесь мы только регистрируем их, domine!
– Так это регистрационная комната?
– Да. Мы записываем каждое завещание, которое нам приносят. Учитывается все: имя завещателя, его триба, адрес, возраст, время, когда принесено завещание, и так далее. Когда завещание входит в силу, мы выдаем его. Но записи о нем оставляем у себя навечно и никогда не уничтожаем.
– Значит, все эти корзины с книгами и ящики набиты записями о бывших здесь некогда завещаниях, и больше ничем? Только записями?
– Да.
– А это? – спросил Цезарь, подходя к одной из стоек, чтобы сосчитать количество пергаментных листов, свисавших с нее.
– Это наши справочники. Здесь указано, как найти все: от вопроса принадлежности того или иного гражданина к той или иной трибе до списков municipia по всему миру, – все, что находится у нас на хранении. Имеется здесь и полный список римских граждан.
На стойке висели шесть пергаментных листов шириной в два фута и длиной в пять. И каждый исписан с двух сторон. Почерк отчетливый, красивый, буквы читаются легко. Ничем не хуже почерка любого натренированного грека-писаря, известного Цезарю. Он оглядел комнату и насчитал тридцать стоек:
– Здесь наверняка есть и еще кое-что.
– Да, domine. Мы записываем и храним все, что можем. Нам это нравится. Первая весталка Эмилия была достаточно умна, чтобы понять: повседневных обязанностей весталки недостаточно, чтобы полностью занять ее ум и помочь сохранить в чистоте помыслы и обеты. Мы призваны поддерживать священный огонь Весты и носить воду из колодца – во дни Эмилии это был фонтан Эгерии, который находится от нас значительно дальше, чем источник Ютурны. Все равно этого мало для молодой девушки. Мы сделались хранительницами завещаний еще с тех пор, когда весталками становились только царские дочери. При Эмилии мы расширили нашу деятельность и начали собирать архив.
– Следовательно, здесь я вижу кладезь достоверной информации о семьях Рима?
– Да, domine.
– И сколько же завещаний хранится у вас?
– Около миллиона.
– И все записаны здесь, – проговорил Цезарь, показывая рукой на высокие, заставленные полками стены.
– И да и нет. Списки действующих завещаний лежат в ящиках. Нам легче посмотреть в открытый список, чем каждый раз рыться в корзинах. Мы следим, чтобы не было пыли. В корзинах мы держим записи о завещаниях, которых у нас уже нет.
– И когда же вы начали регистрировать завещания, Лициния?
– Со времени двух младших дочерей царя Анка Марция, хотя и не так подробно, как потом установила Эмилия.
– Я начинаю понимать, почему этот новатор великий понтифик Агенобарб провел вам водопровод и превратил хождения к колодцу Ютурны в простой ритуал, сводящийся к наполнению водой единственного кувшина. У вас нашлась более важная работа. Хотя когда Агенобарб вводил свои новшества, это вызвало скандал.
– Мы никогда не устанем благодарить великого понтифика Агенобарба, – молвила Лициния, направляясь к лестнице. – Он добавил еще этот этаж. Условия проживания стали более здоровыми и комфортными. А кроме того, он выделил помещение для хранения самих завещаний. Сначала мы держали их в подвале – больше негде было. Кстати, сейчас хранение опять стало проблемой. Прежде мы заботились только о завещаниях римских граждан. По большей части – граждан, проживающих в самом Риме. А сейчас принимаем завещания от граждан и от неграждан, независимо от того, где они проживают.
Дойдя до верхней ступени, Лициния закашлялась и стала шумно дышать. Она открыла дверь в большое помещение с окнами только с одной стороны – со стороны храма Весты.
Цезарь понял, почему весталка начала задыхаться. Хранившаяся здесь бумага истлела до такой степени, что в комнате висела сухая бумажная пыль.