– Но это ведь неправильно – аннулирование долгов, да? – спросила она, вытирая глаза.
– Да, очень неправильно, и ты хорошо сделала, что пришла ко мне. Но необходимы доказательства, – повторил Цицерон.
– Лучшее, что я могу предложить тебе, – это несколько имен.
– Тогда назови их.
– Два человека, которые раньше были центурионами Суллы, – Гай Манлий и Публий Фурий. У них есть земли в Этрурии. И они говорили о людях, которые намерены приехать в Рим на выборы. И если Катилина и Кассий станут консулами, долги перестанут существовать.
– Фульвия! И как же я должен связать двух экс-центурионов Суллы с Катилиной и Кассием?
– Я не знаю!
Вздохнув, Цицерон поднялся:
– Хорошо, Фульвия, я искренне благодарю тебя за то, что ты пришла ко мне. Попытайся точно разузнать, что происходит, и, как только у тебя появится реальное свидетельство, что нечто нехорошее просочилось перед выборами на Марсово поле, скажи мне. – Он улыбнулся ей, надеясь, что это выражение симпатии выглядит достаточно платонически. – Продолжай действовать через мою жену, а она сообщит мне.
Когда Теренция увела посетительницу, Цицерон снова уселся и погрузился в раздумья. Но наслаждаться такой роскошью ему дали недолго. Через несколько минут Теренция поспешила вернуться.
– И что ты об этом думаешь? – осведомилась она.
– Если бы я знал, дорогая.
– Ну, – она нетерпеливо наклонилась вперед, потому что больше всего на свете ей нравилось давать мужу политические советы, – я скажу тебе, что я думаю! А я думаю, что Катилина замышляет революцию.
– Революцию? – взвизгнул Цицерон.
– Правильно. Революцию.
– Теренция, революция не имеет ничего общего с предвыборной кампанией, основанной на обещании всеобщего аннулирования долгов! – возразил он.
– Ты не прав, Цицерон. Как могут законно избранные консулы инициировать такую революционную меру, как всеобщее аннулирование долгов? Ты очень хорошо знаешь, что такие замыслы появляются у людей, которые хотят свергнуть правительство. Таким был Сатурнин. Таким же был Серторий. Это диктаторы и всадники восемнадцати первых центурий. Как могут консулы провести подобную меру законным путем? Даже если они предложат ее народу в трибах, по крайней мере один плебейский трибун непременно наложит на нее вето уже на сходке, не говоря уже об официальном обнародовании законопроекта. И ты думаешь, что те, кто выступает за всеобщее аннулирование долгов, не понимают всего этого? Конечно понимают! Любой, кто проголосует за кандидатов, пропагандирующих такую политику, будет считаться революционером.
– О-о, это уже пахнет кровью, – медленно произнес Цицерон. – О Теренция, только не в мое консульство!
– Ты должен помешать Катилине баллотироваться, – сказала Теренция.
– Я не могу этого сделать, не имея доказательств.
– Тогда нам нужно их найти, – объявила Теренция, направляясь к двери. – Кто знает? Может быть, мы с Фульвией сможем убедить Квинта Курия дать показания.
– Это помогло бы, – сухо произнес Цицерон.
Семя было заронено. Катилина замышляет революцию. И хотя события последующих месяцев, казалось, подтверждали это, Цицерон так и не узнал, когда у Луция Сергия Катилины появилась идея революции: до или после тех роковых выборов.
Старший консул стал усиленно собирать всю информацию, какую только мог найти. Он послал агентов в Этрурию и в другой традиционный очаг мятежей – самнитскую Апулию. И конечно, все они сообщили: да, действительно, ходят слухи, что, если Катилина и Луций Кассий станут консулами, они проведут закон о всеобщем аннулировании долгов. Что касается более существенных доказательств надвигающейся революции, как, например, сбор оружия или тайная вербовка солдат, – такого не обнаружено. Однако Цицерон решил, что у него уже достаточно свидетельств, чтобы попытаться что-то предпринять.
Курульные выборы консулов и преторов были намечены на десятый день квинтилия. Девятого квинтилия Цицерон отложил их на одиннадцатое число, а десятого созвал заседание сената.
Конечно, все сенаторы явились на это заседание, любопытствуя, что же случилось. Все, кто не был болен и находился в это время в Риме, пришли очень рано и убедились, что многоуважаемый Катон уже сидит с пачкой свитков у ног, держа в руках развернутый свиток и читая его медленно и сосредоточенно.
– Отцы, внесенные в списки, – обратился старший консул после завершения необходимых ритуалов и формальностей, – я собрал вас здесь, в курии, а не на септе для голосования, чтобы вы помогли мне разобраться в одном непонятном деле. Я прошу прощения у тех из вас, кому я тем самым причинил беспокойство, и могу лишь надеяться, что результат нашего собрания даст возможность провести завтрашние выборы.
Было видно – все ждут объяснения. На этот раз Цицерон не стал испытывать терпение аудитории. Он надеялся выяснить все и сразу и заставить Катилину и Луция Кассия понять: их замысел провалился – теперь, когда он стал известен всем. Цицерон рассчитывал уничтожить в зародыше любые планы, которые мог лелеять Катилина. Ни мгновения Цицерон не предполагал, что та революция, которую предвидела Теренция, представляет собой нечто более серьезное, чем болтовню после выпитого вина, и некоторые экономические меры, к которым чаще призывают мятежники, чем законопослушные консулы. После Мария, Цинны, Карбона, Суллы, Сертория и Лепида даже Катилина должен был понять, что разрушить Республику не так-то просто. Он был скверным человеком, Луций Сергий Катилина, – все это знали, но, пока его не выбрали консулом, у него не было властных полномочий, у него не было ни империя, ни армии. Да и клиентов в Этрурии у него гораздо меньше, чем было их у Мария или Лепида. Поэтому Катилина просто стремился напугать всех, чтобы с ним захотели сотрудничать.
Никто, думал старший консул, оглядывая ряды сената, не догадывается, в чем дело. Красс сидит с равнодушным видом, Катул постарел, а его зять Гортензий имеет довольно потрепанный вид, у Катона волосы торчат дыбом, как шерсть у злой собаки. Цезарь поглаживает макушку, чтобы убедиться, что редеющие волосы все еще прикрывают его череп. Мурена несомненно нервничает из-за этой задержки. А Силан не так здоров и бодр, как утверждают его доверенные лица. И наконец среди консуляров величаво восседает великий Луций Лициний Лукулл, триумфатор. Цицерон, Катул и Гортензий пустили в ход все свое красноречие, чтобы убедить сенат разрешить Лукуллу триумф. А это означало, что настоящий завоеватель Востока теперь мог пересечь померий и занять свое законное место в сенате и в колодце комиция.
– Луций Сергий Катилина, – обратился Цицерон с курульного возвышения, – я был бы благодарен тебе, если бы ты поднялся.
Сначала Цицерон намеревался обвинить также и Луция Кассия, но, подумав, решил, что лучше сосредоточиться на одном Катилине, который теперь стоял, недоумевая. Какой красивый мужчина! Высокий, хорошо сложенный, с головы до пят патриций-аристократ. Как же Цицерон ненавидел их, этих Катилин и Цезарей! Почему его в высшей степени приличное плебейское происхождение делает его в глазах окружающих каким-то вредным наростом на теле Рима?
– Я стою, Марк Туллий Цицерон, – тихо напомнил Катилина.
– Луций Сергий Катилина, тебе известны люди по имени Гай Манлий и Публий Фурий?
– Так зовут двух моих клиентов.
– Тебе известно, где они сейчас находятся?
– Надеюсь, в Риме! Как раз сейчас они должны были быть на Марсовом поле и голосовать за меня. А вместо этого, думаю, сидят где-нибудь в таверне.
– А где они были совсем недавно?
Черные брови Катилины взлетели вверх.
– Марк Туллий, я не требую от своих клиентов, чтобы они мне докладывали обо всех своих передвижениях! Я знаю, что ты – ничтожество, но неужели у тебя так мало клиентов, что ты даже не имеешь понятия об отношениях между клиентом и патроном?
Цицерон густо покраснел:
– И ты не удивишься, узнав, что Манлия и Фурия недавно видели в Фезулах, Волатеррах, Клузии, Сатурнии, Ларине и Венузии?
Катилина удивленно моргнул:
– А почему это должно меня удивить, Марк Туллий? У них обоих имеются земли в Этрурии, а у Фурия есть еще земля и в Апулии.
– Тогда, может быть, тебя удивит то, что и Манлий, и Фурий говорили всем, кто имеет право голосовать в центуриатных комициях, что ты и твой предполагаемый коллега Луций Кассий намерены узаконить всеобщую отмену долгов, если вы станете консулами?
Катилина расхохотался. Успокоившись, он уставился на Цицерона, словно тот вдруг сошел с ума.
– Вот это действительно меня удивило! – сказал он.
Как только Цицерон произнес эти ужасные слова – «всеобщая отмена долгов», некоторое шевеление в сенате переросло в явный ропот. Конечно, среди присутствующих были и те, кто отчаянно нуждался в столь радикальной мере (включая и Цезаря, нового великого понтифика), особенно теперь, когда ростовщики требовали выплатить долги полностью. Но имелись и такие, кто не одобрял ужасных экономических последствий, которые могла повлечь за собой подобная мера. Несмотря на вечные денежные проблемы, члены сената были прирожденными консерваторами в тех случаях, когда дело касалось радикальных перемен любого рода, включая структуру капиталовложений. И на каждого сенатора, попавшего в трудное финансовое положение, приходились трое, кто мог потерять от всеобщего аннулирования долгов значительно больше, чем выиграть. Такие, как Красс, Лукулл, отсутствующий Помпей Магн. Поэтому неудивительно, что и Цезарь, и Красс с нетерпением подались вперед, словно рвущиеся с цепи собаки.
– Я навел справки в Этрурии и Апулии, Луций Сергий Катилина, – продолжал Цицерон, – и, к сожалению, должен сказать, что слухи подтвердились. Я считаю, что в твои намерения входит аннулирование долгов.
Катилина смеялся долго, до слез. Он держался за бока, героически пытался сдерживать веселье, но это ему никак не удавалось. Сидящий недалеко от него Луций Кассий, весь красный, предпочел принять возмущенный вид.
– Чушь! – крикнул Катилина, когда наконец ему удалось совладать со своим смехом, вытирая лицо складкой тоги, потому что не смог вспомнить, где его платок. – Чушь, чушь, чушь!