Цицерон был дилетантом, к тому же претенциозным, разбрасывающимся и непостоянным в своих пристрастиях. Поэтому он не ценил – да и не мог ценить – деньги так, как они того заслуживают.
Третьим в списке друзей Цицерона шел Публий Нигидий Фигул из семьи такой же древней и уважаемой, как и семья Аттика (прозвище Фигул означает «Гончар», хотя каким образом получил это имя первый Фигул, семья не знала). Как и Аттик, Нигидий Фигул отрекся от политической карьеры. В случае Аттика политическая карьера означала бы отказ от коммерческой деятельности, а Аттик любил коммерцию больше, чем политику. В случае Нигидия Фигула карьера погубила бы его самую большую любовь – эзотерические аспекты религии. Признанный главным экспертом в искусстве предсказаний – тех, что практиковали давно исчезнувшие этруски, – он знал о печени овцы больше, чем любой мясник или ветеринар. Он мог прорицать по полету птиц, вспышке молнии, звуку грома или движению земли, числам, шаровым молниям, падающим звездам, затмениям, обелискам, стоячим камням, пилонам, пирамидам, сферам, курганам, обсидиану, кремнию, форме и цвету пламени, священным цыплятам, извилинам кишечника у животных.
Он был, конечно, одним из хранителей римских книг предсказаний и кладезем информации для коллегии авгуров, ни один из членов которой не считался авторитетом в вопросах гаданий, поскольку жрецы-авгуры были лишь религиозными служащими, которых назначали в результате выборов и которые были вынуждены всякий раз обращаться к таблицам, прежде чем объявить знаки благоприятными или неблагоприятными. Самым большим желанием Цицерона было стать авгуром (у него хватало ума понять, что понтификом его никогда не изберут). Он поклялся, что если сделается авгуром, то будет осведомлен в искусстве прорицания куда больше, чем любой из коллег, когда-либо выбранных или назначенных на религиозную должность только потому, что их семьи имели на это право.
Сначала Цицерон искал дружбы с Нигидием Фигулом из-за его знаний, но вскоре поддался очарованию его натуры, спокойной и доброй, кроткой и чувствительной. Отнюдь не заносчивый, несмотря на свое социальное превосходство, Фигул любил находиться среди остроумных и веселых людей и с удовольствием проводил иногда вечер с Цицероном, знаменитым острословом, умеющим поддержать компанию. Как и Аттик, Нигидий Фигул был холостяком, но в отличие от Аттика он выбрал безбрачие по религиозным соображениям. Он твердо верил, что женщина разрушит его мистические связи с миром невидимых сил. Женщина – это земное существо. Нигидий Фигул – небесный человек. А воздух и земля никогда не смешиваются, они не усиливают друг друга, но поглощают силу друг друга. Он до жути боялся крови, если это не была кровь жертвенного животного. А женщины – это всегда кровь. Поэтому все его рабы были мужчинами, а свою мать он отослал к сестре с мужем.
На следующий день после курульных выборов Цицерон намеревался повидаться только с одним Аттиком, но вмешались семейные дела. Брат Квинт стал претором. Естественно, это решили отметить, тем более что, по примеру своего старшего брата, он был избран in suo anno, как раз в положенном возрасте (ему исполнилось тридцать девять лет). Этот второй сын скромного землевладельца из Арпина жил в доме в Каринах, который старик купил, когда первый раз привез семью в Рим, чтобы предоставить Марку все необходимые преимущества, которых требовал его выдающийся интеллект. Итак, Цицерон с семьей отправился с Палатина в Карины незадолго до часа обеда, но эта братская обязанность отнюдь не отменяла разговора с Аттиком. Он тоже должен был прийти, потому что Квинт был женат на сестре Аттика – Помпонии.
Цицерон с братом были очень похожи, но Цицерон-оратор был симпатичнее. Во-первых, выше ростом и лучше сложен, а Квинт – низенький и худощавый. Во-вторых, у Цицерона остались волосы, а у Квинта образовалась большая плешь. Уши у Квинта выглядели оттопыренными куда сильнее, чем у старшего брата, хотя это была иллюзия: просто у Цицерона голова больше, что зрительно уменьшало размеры ушей. Оба были кареглазые, с каштановыми волосами и очень смуглой чистой кожей.
В одном отношении они имели много общего: оба женились на богатых мегерах, чьи родственники уже теряли всякую надежду выдать их замуж. Теренция славилась тем, что ей невозможно угодить. У нее был настолько тяжелый характер, что никто, как бы он ни нуждался в деньгах, не мог собраться с силами и сделать ей предложение. Она сама выбрала Цицерона. Что касается Помпонии, Аттик уже дважды воздевал руки к небесам, приходя от нее в отчаяние! Она была безобразна, свирепа, груба, злобна, язвительна, мстительна и умела быть очень жестокой. Заняв прочное место на коммерческой лестнице благодаря поддержке Аттика, ее первый муж развелся с ней сразу же, как только отпала необходимость в этой поддержке, и привел ее обратно в дом к Аттику. Хотя причиной развода было названо ее бесплодие, весь Рим считал (и правильно), что настоящая причина кроется в отсутствии желания сожительствовать с подобной особой. Именно Цицерон посоветовал брату Квинту жениться на ней, и они с Аттиком убедили его совершить сей поступок. Это случилось тринадцать лет назад. Жених был значительно моложе невесты. Через десять лет после свадьбы Помпония развеяла миф о своем бесплодии, родив сына, тоже Квинта.
Они постоянно ругались и теперь уже использовали ребенка как орудие в нескончаемой борьбе за право воспитывать сына, вырывая друг у друга несчастного малыша. Это беспокоило и Аттика (сын сестры являлся его наследником), и Цицерона. Но никому не удавалось убедить враждующие стороны, что единственный, кто страдает от их вражды по-настоящему, был маленький Квинт. Если бы Квинт-старший был столь же бесхарактерным, как Цицерон, и старался бы ублажить жену и не привлекать к себе ее внимания, их брак мог бы сложиться даже лучше, чем брак Цицерона и Теренции, ибо Помпония хотела лишь одного – верховенства, в то время как Теренция настойчиво лезла в политику. Но, увы, Квинт больше походил на отца, чем Цицерон-оратор. Несмотря ни на что, он будет хозяином дома!
Война не кончалась. Это сразу бросилось в глаза, едва Цицерон, Теренция, Туллия и двухгодовалый Марк вошли в дом. Управляющий отвел Туллию и маленького Марка в детскую. Помпония была слишком занята – она орала на Квинта, а Квинт, не уступая жене, старался перекричать ее.
– Хорошо, – рявкнул Цицерон своим самым громким голосом, каким говорил на Форуме, – что рядом храм богини Теллус! Иначе больше соседей стало бы жаловаться.
Остановило ли их это? Ничуть. Они продолжали вопить, словно не замечая гостей. Это длилось до тех пор, пока не прибыл Аттик. Его способ прекратить сражение был весьма прост. Он вышел вперед, схватил сестру за плечи и стал трясти ее так, что у нее зубы застучали.
– Уйди, Помпония! – резко приказал он. – Возьми Теренцию, отправься с ней куда-нибудь. Там, вдали от нас, можешь поделиться с ней всеми своими бедами.
– Я ее тоже трясу, – печально сказал брат Квинт, – но это не помогает. Она просто пинает меня коленкой сам знаешь куда.
– Если бы она пнула меня, я убил бы ее, – мрачно сказал Аттик.
– А если бы я ее убил, меня судили бы за убийство.
– Правда, – усмехнулся Аттик. – Бедный Квинт! Я еще раз поговорю с ней и посмотрю, что можно сделать.
Цицерон не участвовал в этом разговоре, он ретировался еще до прибытия Аттика и теперь вышел из кабинета Квинта с развернутым свитком в руках.
– Снова пишешь, брат? – спросил он, подняв голову.
– Трагедия в стиле Софокла.
– А ты делаешь успехи. Написано хорошо.
– Надеюсь, у меня уже получается лучше. В нашей семье ты монополизировал все, что касается речей и поэзии, а мне приходится выбирать из оставшегося – истории, комедии и трагедии. У меня нет времени на исторические исследования, а трагедия мне дается легче, чем комедия, если учесть, в какой атмосфере я живу.
– Я бы подумал, что ваша домашняя обстановка скорее тянет на фарс, – с серьезным видом заметил Цицерон.
– О-о, заткнись!
– Есть еще философия и естественные науки.
– Философия моя проста, а естественная наука – слишком трудна, значит остаются история, комедия и трагедия.
Аттик отошел и теперь говорил с дальнего конца атрия.
– Что это, Квинт? – спросил он, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
– Ты уже нашел! А я сам хотел показать тебе! – крикнул Квинт, торопясь к нему. – Теперь, когда я претор, это разрешено.
– Да, действительно, – серьезно проговорил Аттик, только глаза его смеялись.
Цицерон, сохраняя торжественное выражение лица, встал на некотором расстоянии, чтобы полностью охватить картину взглядом. Он смотрел на гигантский бюст Квинта. Изображение было настолько больше натуральной величины, что его нигде нельзя было бы выставить на публике, ибо только боги могли столь превзойти размеры реального человека. Мастер сначала сделал его из глины, потом обжег и раскрасил. Для бюста это оказалось и хорошо и плохо. Хорошо – потому что стала особенно заметна схожесть черт, краски были подобраны отлично, а плохо – потому что глина – это все-таки дешевка, которая могла разбиться на множество черепков. Никто не знал лучше, чем Цицерон и Аттик, что кошелек Квинта не выдержит мрамора или бронзы.
– Конечно, этот бюст лишь временный, – объяснил сияющий Квинт, – но пока этого достаточно, а потом я могу его использовать как форму для отливки из бронзы. У меня есть мастер, который изготавливает для меня imago. Он сделает и бюст. Нехорошо, когда твое восковое подобие скрыто в шкафу и никто не может его видеть.
Он взглянул на Цицерона, который продолжал восхищенно рассматривать бюст.
– Что ты думаешь, Марк? – спросил он.
– Я думаю, – осторожно сказал Цицерон, – что впервые в своей жизни вижу половину, которой удалось стать больше целого.
Это оказалось для Аттика уже слишком. Он захохотал так, что, обессилев, сел на пол. Цицерон последовал его примеру. Бедняге Квинту оставалось лишь обидеться или составить компанию смеющимся. Недаром он был братом Цицерона – он выбрал веселье.