После этого настала пора обедать. К ним присоединились успокоившаяся Помпония с Теренцией и примирительницей Туллией, которая лучше всех умела ладить со своей теткой.
– Так когда же свадьба? – спросил Аттик.
Он не видел Туллию так давно, что удивился тому, насколько она повзрослела. Такая хорошенькая девушка! Мягкие каштановые волосы, кроткие карие глаза, очень похожа на отца и, как он, довольно остроумна. Она уже несколько лет была помолвлена с молодым Гаем Кальпурнием Пизоном Фруги. Хорошая пара – не только с точки зрения денег и влияния. Пизон Фруги был самым привлекательным членом семьи, куда более знаменитой мерзостью и жестокостью, нежели чуткостью и мягким нравом.
– Еще два года, – ответила Туллия со вздохом.
– Долго ждать, – сказал Аттик сочувственно.
– Слишком долго, – опять вздохнула Туллия.
– Ну-ну, – весело заметил Цицерон, – посмотрим, Туллия. Может быть, мы сможем немного ускорить это событие.
При этих словах все три женщины бросились в гостиную Помпонии готовиться к свадьбе.
– Ничто так не радует женщин, как свадебные хлопоты.
– Она влюблена, Марк, а это редкость, когда браки организуются заранее. Как я догадываюсь, Пизон Фруги чувствует то же самое. Так почему бы им не образовать семью до восемнадцатилетия Туллии? – предложил Аттик, улыбаясь. – Сколько ей сейчас? Шестнадцать?
– Почти.
– Тогда пожени их в конце этого года.
– Я согласен, – угрюмо сказал брат Квинт. – Приятно видеть их вместе. Они так хорошо ладят, что стали друзьями.
Никто не прокомментировал этого замечания, и для Цицерона представился удобный случай сменить тему. Со свадьбы разговор переключился на Катилину, что было и проще, и интереснее.
– Ты считаешь, что он действительно собирался ликвидировать долги? – с любопытством спросил он Аттика.
– Не то чтобы я верил этому, Марк, но я определенно не мог это проигнорировать, – честно ответил Аттик. – Обвинение достаточно тяжкое, чтобы напугать многих деловых людей, особенно в такой момент, когда так трудно получить кредит, а проценты подскочили. Конечно, многие будут это приветствовать, но таковые всегда останутся в меньшинстве, и они редко занимают ведущее положение в финансовых кругах. Всеобщая отмена долгов наиболее привлекательна для маленьких людей и людей с небольшим капиталом, которым не хватает оборотных средств.
– Ты хочешь сказать, что первый класс отвернулся от Катилины и Луция Кассия из осторожности, – сказал Цицерон.
– Именно.
– Тогда Цезарь был прав, – вставил Квинт. – Ты фактически обвинил Катилину в сенате без серьезных доказательств. Другими словами, ты пустил слух.
– Нет, это не так! Не так! – крикнул Цицерон, стукнув локтем по валику. – Я не поступил бы столь безответственно! Почему ты так глуп, Квинт? Те двое планировали свергнуть хорошее правительство либо в качестве консулов, либо устроив революцию! Как правильно сказала Теренция, люди не планируют всеобщую отмену долгов, если они не заигрывают с представителями низших классов. Это типичная схема для тех, кто хочет установить диктатуру.
– Сулла был диктатором, но он не аннулировал долгов, – упрямо сказал Квинт.
– Нет, он лишь умертвил две тысячи всадников! – воскликнул Аттик. – Конфискация их имений пополнила казну, множество новичков разжирели на проскрипциях. И прочие экономические меры стали необязательными.
– Тебя он не проскрибировал, – ощетинился Квинт.
– Да уж! Сулла был жесток, но он не дурак.
– Хочешь сказать, я дурак?
– Да, Квинт, ты дурак, – подтвердил Цицерон, избавив Аттика от необходимости искать тактичный ответ. – Почему ты всегда такой агрессивный? Неудивительно, что вы с Помпонией не можете поладить: вы похожи как две горошины!
– Грр! – прорычал Квинт, затихая.
– Да, Марк, определенный вред причинен, – сказал Аттик миролюбиво, – и есть шанс, что ты был прав, поступив так до выборов. Я думаю, что твой источник информации ненадежен, поскольку немного знаком с этой дамой. Но с другой стороны, готов поспорить, что ее экономические познания уместятся на головке булавки. Выдернуть из воздуха фразу вроде всеобщего аннулирования долгов? Невозможно! Нет, я считаю, что ты имел основания так поступить.
– Что бы ни случилось, – воскликнул Цицерон, вдруг осознав, что обоим его собеседникам слишком многое известно о Фульвии Нобилиор, – никогда никому не упоминайте ее имени. Даже не намекайте, что у меня есть шпион в лагере Катилины! Я хочу и дальше использовать ее.
Даже Квинт увидел смысл в этой просьбе, и все согласились не заговаривать о Фульвии Нобилиор. Аттик, человек здравомыслящий, вообще считал необходимым постоянно следить за тем, что делается вокруг Катилины.
– Может статься, что сам Катилина и не имеет к этому отношения, – сказал наконец Аттик, – но определенно его окружение заслуживает нашего внимания. Со времен Италийской войны Этрурия и Самний находятся в постоянном волнении, и падение Гая Мария только обострило ситуацию. Не говоря уже о мерах Суллы.
В секстилии Квинт Цицерон проводил женщин обоих семейств вместе с их отпрысками на побережье, а Марк Цицерон остался в Риме следить за развитием ситуации. Семейство Курия не имело средств для отдыха в Кумах или Мизене, так что Фульвия Нобилиор вынуждена была переносить летнюю жару в Риме. Для Цицерона это тоже оказалось тяжело, но ради важной цели стоило пострадать.
Миновали сентябрьские календы. По традиции первого сентября следовало созвать заседание сената, что и было сделано. После этого большинство сенаторов возвратились к морю, поскольку календарь настолько обогнал сезоны, что самая жаркая пора была еще впереди. Цезарь оставался в городе. Остались и Нигидий Фигул, и Варрон – по одной и той же причине. Новый великий понтифик объявил о находке «Каменных анналов» и «Хроник царей». После созыва коллегии жрецов в последний день секстилия, чтобы информировать их и дать им возможность осмотреть таблицы и манускрипт, он выступил на собрании сената первого сентября, где показал отцам-сенаторам свои находки. Большинство зевали (в том числе и некоторые жрецы), но Цицерон, Варрон и Нигидий Фигул посчитали это интересным и провели первую половину сентября, знакомясь с древними документами.
Все еще не привыкший к простору и роскоши своего нового дома, Цезарь устроил обед в иды этого месяца (тринадцатого сентября), пригласив Нигидия Фигула, Варрона, Цицерона и еще двоих, с кем он служил в качестве младшего военного трибуна под стенами Митилены, – Филиппа-младшего и Гая Октавия. Филипп был на два года старше Цезаря и тоже должен был в следующем году стать претором, а Октавий был на год младше Филиппа, и это значило, что возможность стать претором появится у него лишь через год, – и все потому, что по закону Суллы патриций Цезарь имел право занять курульную должность на два года раньше любого плебея.
Старший Филипп, опасный и беспринципный, знаменитый главным образом бесчисленными переходами из одной фракции в другую, был все еще жив и даже посещал собрания сената, но те дни, когда он обладал силой и влиянием, давно миновали. А сын и в подметки отцу не годился, считал Цезарь, ни в отношении беспринципности, ни в отношении влияния. Молодой Филипп был слишком рьяным эпикурейцем. Он предавался чревоугодию, любил рыбу, с удовольствием выполнял свои обязанности в сенате и поднимался по cursus honorum, потому что имел на это право, не враждуя ни с одной политической фракцией. Он ухитрялся ладить и с Катоном, и с Цезарем, хотя предпочитал компанию Цезаря компании Катона. Он был женат на Геллии, а после ее смерти решил больше не жениться, чтобы не навязывать мачеху сыну и дочери.
У Цезаря и Гая Октавия был еще один побудительный мотив для дружбы: после смерти первой жены Октавия (то была некая Анхария из богатой преторской семьи) он просил руки племянницы Цезаря Атии, дочери младшей сестры Цезаря. Ее отец Марк Атий Бальб спрашивал мнение Цезаря об этом союзе, потому что Гай Октавий происходил из незнатной семьи, просто очень богатой, из города вольсков Велитры в Южном Лации. Помня лояльность Октавия в Митилене и зная, что он без ума от красавицы Атии, Цезарь посоветовал согласиться на брак. У Октавия осталась дочь от первой жены – к счастью, милая добрая девочка. Но сына не было, так что никто не смог бы лишить наследства сына, которого родила бы своему мужу Атия. Их поженили, и Атия въехала в один из красивейших домов Рима, расположенный на Палатине, в конце аллеи под названием Бычьи Головы. И в октябре позапрошлого года Атия родила своего первого ребенка – увы, девочку.
Естественно, разговор вертелся вокруг «Каменных анналов» и «Хроник царей», хотя из уважения к Октавию и Филиппу Цезарь очень старался отвлечь внимание своих более ученых гостей от этой темы.
– Конечно, ты – признанный авторитет по древним законам, – сказал Цицерон, готовый уступить превосходство в области, которую он считал не самой важной в современном Риме.
– Благодарю, – серьезно отозвался Цезарь.
– Жаль, что больше нет информации о том, как функционировал царский суд, – сказал Варрон, только что вернувшийся после длительного пребывания на Востоке, где находился при Помпее в качестве знатока естественных наук и по совместительству – его биографа.
– Да, но из этих двух документов мы теперь имеем абсолютно ясную картину процедуры суда за perduellio, и это само по себе уже поразительно, – сказал Нигидий Фигул, – учитывая maiestas.
– Maiestas – это изобретение Сатурнина, – сказал Цезарь.
– Он изобрел maiestas только потому, что никого нельзя было обвинить в измене в прежнем смысле, – быстро заметил Цицерон.
– Жаль, что Сатурнин не знал о существовании твоих находок, Цезарь, – мечтательно произнес Варрон. – Двое судей без присяжных – и совсем другой результат судебного процесса!
– Чушь! – воскликнул Цицерон, выпрямляясь на ложе. – Ни сенат, ни комиции не разрешат слушания в уголовном суде без присяжных!