– Выше нос, муж, – сказала Теренция, которая явно радовалась, видя Цицерона более мрачным, чем обычно бывала она сама. – Это началось, и это будет продолжаться, ты просто жди и смотри. Скоро все сомневающиеся, от Метелла Непота до Цезаря, будут вынуждены признать, что ты был прав.
– Цезарь мог бы помочь мне и больше, – откликнулся Цицерон, очень недовольный.
– Он послал Квинта Аррия, – напомнила Теренция, которая теперь хвалила Цезаря, потому что ее сводная сестра, весталка Фабия, была очень довольна новым великим понтификом.
– Но он не поддерживает меня в сенате. Он все время клюет меня за то, как я трактую senatus consultum ultimum. Мне кажется, он все еще думает, что Катилину обвинили напрасно.
– Катул тоже так думает, но о них с Цезарем никак нельзя сказать, что они уж очень любят друг друга, – сказала Теренция.
Через два дня в Рим пришло очередное известие: Катилина и Манлий наконец объединили силы. У них теперь два полных легиона хороших, опытных солдат плюс еще несколько тысяч обучаются. Фезулы еще не захвачены, поэтому арсеналы этого города до сих пор не разграблены, и ни один другой крупный город в Этрурии не согласился отдать Катилине содержимое своих арсеналов. Это говорило о том, что большая часть Этрурии не верит в Катилину.
Трибутное собрание утвердило сенаторский декрет и объявило Катилину и Манлия врагами народа. Это значило, что они лишены гражданства и его привилегий, включая суд за измену, если их арестуют. Гай Антоний Гибрида наконец вернулся в Рим – с распухшим большим пальцем на ноге. Цицерон сразу приказал ему возглавить войска, набранные в Капуе и Пицене, – все ветераны прежних войн – и выступить против Катилины и Манлия у Фезул. На тот случай если распухший палец будет продолжать препятствовать ему выполнять консульские обязанности, старший консул предусмотрительно дал Гибриде отличного помощника – Марка Петрея, замечательного воина. Сам Цицерон взял на себя ответственность за оборону Рима и теперь начал скупо выдавать оружие – но только не тем, кого он, Аттик, Красс или Катул (теперь перешедший на их сторону) считали подозрительными. Никто не знал, что сейчас замышлял Катилина, хотя Манлий послал письмо триумфатору Рексу, находящемуся в Умбрии. Удивительно, что Манлий вообще написал письмо, но это ничего не могло изменить.
В это время, когда Рим приготовился отбить атаку с севера, а Помпей Руф в Капуе и Метелл Козленок в Апулии собирались дать отпор всем врагам Рима на юге, от гладиаторов до восставших рабов, – в это самое время Катон вдруг вознамерился расстроить военные замыслы Цицерона и помешать городу справиться с трудностями после предстоящей смены консулов. Ноябрь подходил к концу, когда Катон поднялся в сенате и объявил, что он возбудит судебное дело против вновь избранного младшего консула Луция Лициния Мурены, поскольку тот добился избрания с помощью подкупа. «Я – плебейский трибун, – кричал Катон, – и не могу тратить время и сам вести слушание!» Поэтому по предложению Катона обвинителем выступит потерпевший поражение кандидат Сервий Сульпиций Руф. Вторым обвинителем будет его сын (едва достигший совершеннолетия), а третьим – патриций Гай Постумий. Слушание состоится в суде по делам о взятках, поскольку все обвинители были патрициями и поэтому не могли использовать Катона и Плебейское собрание.
– Марк Порций Катон, ты не можешь этого сделать! – воскликнул пораженный Цицерон, вскакивая со своего места. – Сейчас совершенно не важно, виновен Луций Мурена или невиновен. На нас обрушилось восстание! Мы не можем позволить себе войти в грядущий год только с одним консулом! Почему ты собрался выдвинуть обвинение именно сейчас, в самом конце года?
– Человек должен выполнять свой долг, – невозмутимо ответил Катон. – Только сейчас было получено доказательство, а я несколько месяцев назад поклялся в этом зале: если я узнаю, что кандидат на должность консула давал взятки, то лично прослежу, чтобы его судили. Для меня не имеет никакого значения, какая ситуация сложится в Риме к новому году! Взятка есть взятка. Она должна быть искоренена любой ценой.
– Ценой может оказаться падение Рима! Отложи это слушание!
– Никогда! – взревел Катон. – Я не намерен быть марионеткой ни в твоих руках, ни в чьих-либо еще! Я знаю свой долг и выполню его!
– Нет сомнения, ты будешь выполнять свой долг и привлекать к суду какого-нибудь беднягу, пока Рим на твоих глазах будет тонуть в Тирренском море!
– Да, я буду выполнять мой долг, пока меня самого не поглотит Тирренское море!
– Пусть боги охранят нас от таких, как ты, Катон!
– Рим станет только лучше, если найдется больше таких, как я!
– Еще пара таких же, как ты, – и Риму конец! – возопил Цицерон, воздев руки, словно царапая небо. – Когда колеса такие чистые, что скрипят, Марк Порций Катон, их начинает заедать. Они катятся намного быстрее, если на них есть немного грязного жира!
– И в самом деле, – усмехнулся Цезарь.
– Отложи слушание, Катон, – устало попросил Красс.
– Теперь уже это не в моей власти, – самодовольно отозвался Катон. – Сервий Сульпиций непреклонен.
– Подумать только, когда-то я был хорошего мнения о Сервии Сульпиции! – сказал Цицерон Теренции в тот вечер.
– Катон втянул его в это дело, нет сомнения.
– Чего добивается Катон? Он хочет увидеть падение Рима – и все это лишь потому, что возникла срочная потребность кого-то наказать? Неужели он не замечает, насколько опасно вводить в должность лишь одного консула в первый день нового года? Да еще столь больного, как Силан? – Цицерон взмахнул руками. – Я начинаю думать, что сотня Катилин не будет такой угрозой Риму, как один Катон!
– В таком случае ты должен проследить, чтобы Сульпиций не добился обвинительного приговора Мурене, – предложила практичная Теренция. – Защищай Мурену сам, Цицерон, и возьми себе в помощь Гортензия и Красса.
– Действующие консулы обычно не защищают консулов, выбранных им на смену.
– Тогда создай прецедент. Ты умеешь это делать. И, как я заметила, всегда успешно.
– Гортензий все еще в Мизене с больной ногой.
– Верни его, даже если придется его похитить.
– И покончить с этим делом раз и навсегда. Ты права, Теренция. Валерий Флакк – судья – патриций, значит нам просто нужно надеяться, что у него хватит ума встать на мою сторону.
– Ума у него хватит, – сказала Теренция. – Он не Сульпиция будет винить, а Катона. Ни один патриций не встанет на сторону Катона, разве только если считает, что его обманным путем лишили консульства. Как Сервий Сульпиций.
Глаза Цицерона лукаво блеснули.
– Интересно, когда я вытащу Мурену из неприятности, насколько весомой окажется его благодарность? Может быть, он преподнесет мне великолепный новый дом?
– Даже не думай об этом, Цицерон! Это Мурена тебе нужен, а не ты – Мурене. Подожди, пока подвернется кто-нибудь в более отчаянном положении, прежде чем требовать такого гонорара.
Цицерон воздержался и не стал намекать Мурене, что ему нужен новый дом. Он защищал будущего консула всего за прелестную небольшую картину, написанную лет двести назад каким-то греком. С жалобами и стенаниями Гортензий все-таки вернулся из Мизены, и Красс вступил в сражение с присущими ему тщательностью и терпением. Они составили триумвират в защите, слишком грозный для огорченного Сервия Сульпиция Руфа, и добились оправдания Мурены, не прибегая даже к подкупу присяжных. У них и в мыслях этого не было – Катон следил за каждым их движением.
«Что еще может случиться после этого?» – думал Цицерон, шагая домой с Форума, чтобы проверить, прислал ли Мурена обещанную картину. Какую хорошую речь он произнес! Последняя речь перед тем, как жюри вынесло свой вердикт. Одним из величайших преимуществ Цицерона была его способность менять тональность своего обращения в соответствии с настроением присяжных, которых большей частью он знал хорошо. К счастью, жюри Мурены состояло из людей, которые не прочь были посмеяться над удачной шуткой. Поэтому свою речь Цицерон щедро уснащал остротами. Он получал большое удовольствие, высмеивая приверженность Катона совершенно непопулярному стоицизму, изобретенному ужасным старым греком Зеноном. Присяжные ловили каждое слово, каждый нюанс. Особенно смешило их блестящее копирование оратором Катона, от голоса и позы до его огромного носа. Но когда Цицерону удалось вывернуться из своей туники, все присяжные попадали на землю от хохота.
– Какой отменный комедиант наш старший консул! – громко крикнул Катон, когда прозвучал приговор ABSOLVO, что заставило жюри смеяться еще громче, радуясь проигрышу Катона.
– Это напоминает мне историю, которую я слышал о пребывании Катона в Сирии после того, как умер его брат Цепион, – сказал Аттик за обедом в тот же вечер.
– Какую историю? – вежливо осведомился Цицерон.
В действительности его не интересовал Катон, но у него имелась причина быть благодарным Аттику, возглавлявшему жюри присяжных.
– Он шел по дороге как нищий – три раба плюс Мунаций Руф и Афинодор Кордилион, когда вдалеке показались ворота Антиохии. У стен города Катон увидел огромную толпу, которая приближалась к нему, издавая радостные вопли. «Видите, как моя слава бежит впереди меня? – похвастался он Мунацию Руфу и Афинодору Кордилиону. – Вся Антиохия вышла мне навстречу, потому что я – замечательный пример настоящего римлянина: скромный, бережливый, ярый сторонник mos maiorum». Мунаций Руф – он поведал мне эту историю, когда мы встретились в Афинах, – сказал ему, что сильно сомневается в этом, но старый Афинодор Кордилион поверил каждому слову великого патрона и начал отвешивать ему почтительные поклоны. Затем к путникам приблизилась толпа, в руках люди несли гирлянды, девушки бросали лепестки роз им под ноги. Этнарх вопросил чужаков: «Кто из вас великий Деметрий, вольноотпущенник блистательного Гнея Помпея Магна?» Мунаций Руф и трое рабов хохотали до упаду, и даже Афинодор Кордилион, взглянув на лицо Катона, засмеялся. Но Катон ужасно рассердился! Он не видел в этом ничего смешного. Особенно если учесть, что вольноотпущенник блистательного Магна великий Деметрий – такой надушенный сутенер!