ию, в добровольную ссылку. Другие тоже бежали, включая сенаторов Квинта Анния Хилона, братьев Сулл и Публия Автрония. Он назвал много имен – всадников, банкиров, мелких сошек, паразитов. К концу его показаний оказалось, что в заговор серьезно вовлечены двадцать семь римлян, от Катилины до него самого (а племянник диктатора Публий Сулла – не названный обличителем! – при этом покрылся испариной).
Затем принцепс сената Мамерк сломал печати на письмах и прочитал их. Это немного разрядило напряжение.
Желая сыграть роль великого юриста, стремившегося докопаться до истины, Цицерон сначала стал задавать вопросы Гаю Цетегу. Но, увы, Цетег сломался и сразу же признался во всем.
Следующим был Статилий – результат тот же.
После этого наступила очередь Лентула Суры, который также во всем публично покаялся, даже не ожидая, пока ему зададут вопросы.
Габиний Капитон некоторое время сопротивлялся, но раскололся, едва Цицерон приступил к допросу.
И наконец настала очередь Марка Цепария, который вдруг разрыдался так, что еле смог говорить.
Хотя это далось Катулу тяжко, но, когда все закончилось, он поблагодарил столь блестящего и бдительного старшего консула Рима. Чувствовалось, что ему трудно говорить, но слова звучали ясно, отчетливо – не менее четко, чем признания Цепария.
– Я приветствую тебя как pater patriae, отца отечества! – вдруг воскликнул Катон.
– Он это серьезно или насмехается? – спросил Силан Цезаря.
– С Катоном ничего определенного сказать нельзя.
Цицерону дали полномочия арестовать заговорщиков, которые отсутствовали. После этого присутствующих заговорщиков предстояло распределить под охрану сенаторов.
– Я возьму Лентула Суру, – печально сказал Луций Цезарь. – Он мой зять. Он приходится родственником другому Лентулу, но по праву должен находиться у меня.
– Я возьму Габиния Капитона, – сказал Красс.
– Я – Статилия, – сказал Цезарь.
– Дайте мне Цетега-младшего, – сказал старый Гней Теренций.
– А как мы поступим с действующим претором, который также оказался изменником? – спросил Силан, совсем посеревший в духоте.
– Он должен снять с себя знаки отличия и распустить своих ликторов, – распорядился Цицерон.
– Не думаю, что это законно, – возразил Цезарь немного устало. – Никто не может досрочно освободить от должности курульного магистрата. Строго говоря, ты не можешь его арестовать.
– Мы можем это сделать в соответствии с senatus consultum ultimum! – резко ответил уязвленный Цицерон. Почему Цезарь всегда придирается – законно, незаконно? – Если ты предпочитаешь строгую законность, не называй это снятием с должности! Считай это досрочным лишением курульных атрибутов!
Здесь Красс, утомленный теснотой и мечтающий выйти поскорее из храма, прервал этот язвительный обмен репликами и предложил устроить публичный праздник благодарения в честь бескровного раскрытия заговора в стенах города, не упомянув при этом имени Цицерона.
– Раз уж ты выдвинул такое предложение, Красс, почему ты не предложишь заодно гражданский венок нашему дорогому Марку Туллию Цицерону? – съязвил Попликола.
– Ну уж это – явная ирония, – сказал Силан Цезарю.
– О-о, хвала богам, наконец-то он распускает собрание, – был ответ Цезаря. – Неужели он не мог устроить разбирательство в храме Юпитера Статора или Беллоны?
– Завтра здесь, во втором часу дня! – крикнул Цицерон под всеобщий стон, а затем быстро вышел из храма, взошел на ростру и произнес успокоительную речь перед огромной толпой, жаждавшей известий.
– Я не знаю, почему он так спешит, – сказал Красс Цезарю, пока они стояли, разминая затекшие мускулы и полной грудью вдыхая свежий воздух. – Ведь он не может сейчас вернуться домой. Его жена сегодня хозяйка праздника в честь Благой Богини.
– Да, конечно, – вздохнул Цезарь. – Мои жена и мать тоже там, не говоря уж о весталках. Думаю, и Юлия с ними. Она становится взрослой.
– Вот бы и Цицерон тоже повзрослел.
– Перестань, Красс! Наконец-то он в своей стихии! Дай ты ему насладиться его маленькой победой. Фактически это был не очень крупный заговор, и шансов на успех у него было не больше, чем у Пана в состязании с Аполлоном. Буря в бутылке, не больше.
– Пан против Аполлона? Но ведь Пан победил, не так ли?
– Только потому, что судьей был Мидас, царь Фригии. И за это Аполлон наградил его ослиными ушами.
– Судит всегда Мидас, Цезарь.
– Власть золота.
– Именно.
Они направились в верхнюю часть Форума. Их нисколько не интересовала речь Цицерона, обращенная к народу.
– Разумеется, и в твоей семье кто-то в этом замешан, – сказал Красс, когда Цезарь не пошел по Священной улице, а направился вместе с ним к Палатину.
– Ты прав. Одна глупая кузина и ее трое здоровенных неотесанных сынков.
– Ты думаешь, она будет в доме Луция Цезаря?
– Конечно нет. Луций Цезарь тщательно соблюдает формальности. У него сейчас под охраной находится муж его родной сестры. Поскольку моя мать на празднике в доме Цицерона, думаю, я загляну к Луцию и скажу ему, что иду навестить Юлию Антонию.
– Не завидую тебе, – усмехнулся Красс.
– Поверишь ли: я сам себе не завидую!
Цезарь услышал голос Юлии Антонии, еще не успев постучать в дверь очень красивого дома Лентула Суры, и расправил плечи. Ну почему именно сегодня понадобилось отмечать праздник Благой Богини? Все подруги Юлии Антонии собрались в доме Цицерона. Благая Богиня – не такое божество, которым можно пренебречь ради бедствующей подруги.
Трое сыновей Антония Критского ухаживали за своей матерью с терпением и добротой, удивившей Цезаря. Увидев Цезаря, она проворно вскочила и бросилась ему на грудь.
– О кузен! – зарыдала она. – Что мне делать? Куда я пойду? Они конфискуют все имущество Суры! У меня даже не будет крыши над головой!
– Оставь его в покое, мама, – сказал Марк Антоний, ее старший сын, отрывая пальцы матери, вцепившиеся в Цезаря, и усаживая ее обратно в кресло. – Сиди и постарайся держать себя в руках. Это не поможет нам выйти из создавшегося положения.
Юлия Антония повиновалась, вероятно, потому, что совсем выбилась из сил. Ее младший сын Луций, толстый и неуклюжий парень, сел в кресло рядом с ней, взял ее руки в свои и стал успокаивать.
– Теперь его очередь, – кратко пояснил Антоний и повел Цезаря в перистиль, где к ним присоединился средний сын Гай.
– Жаль, что Корнелии Лентулы составляют сейчас большинство из Корнелиев в сенате, – сказал Цезарь.
– И никому из них не хочется признаваться, что в семье появился изменник, – угрюмо отозвался Марк Антоний. – А он – изменник?
– Без всякого сомнения, Антоний.
– Ты уверен?
– Я только что это сказал! В чем дело? Беспокоишься, что тебя тоже сочтут замешанным? – спросил Цезарь, вдруг почувствовав тревогу.
Антоний густо покраснел, но ничего не ответил. За него ответил Гай, топнув ногой:
– Мы в этом не участвуем! Почему все – даже ты! – всегда думают про нас самое плохое?
– Это называется «заработать репутацию», – терпеливо объяснил Цезарь. – У вас троих ужасная репутация: игра, вино, проститутки. – Он с иронией посмотрел на Марка Антония. – А иногда даже и мальчики.
– Это неправда – то, что говорят обо мне и Курионе, – смущенно сказал Антоний. – Мы только делаем вид, что мы любовники, чтобы позлить отца Куриона.
– Но ведь все это работает на вашу репутацию, Антоний. Ты и твои братья скоро поймете это. Каждая собака в сенате будет принюхиваться к вашим задницам, поэтому советую, если вы в этом деле замешаны, пусть даже косвенно, сказать мне об этом сейчас.
Все трое сыновей Марка Антония Критского давно уже сделали вывод, что именно у этого Цезаря самый колючий взгляд из всех, кого они знали, – пронизывающий, холодный, всеведущий. Они не любили его, потому что его глаза всегда заставляли их защищаться и чувствовать, что на самом деле они куда хуже, чем милые шалопаи, которыми все трое себя считали. Цезарь никогда не ругал их за незначительные проступки. Он появлялся только тогда, когда все действительно обстояло плохо. Вот как сейчас. Поэтому его появление всегда предваряло неприятное разбирательство и лишало их способности обороняться.
Марк Антоний нехотя ответил:
– Мы даже косвенно не принимали в этом участия. Клодий сказал, что Катилина проиграет.
– А Клодий всегда прав, да?
– Обычно – да.
– Согласен, – неожиданно кивнул Цезарь. – Он проницательный человек.
– Что будет? – вдруг спросил Гай Антоний.
– Вашего отчима будут судить за измену и осудят, – сказал Цезарь. – Он признался. Вынужден был признаться. Преторы Цицерона захватили аллоброгов с двумя его письмами. Уверяю вас, это подлинные письма.
– Тогда мама права. Она все потеряет.
– Я попытаюсь что-нибудь предпринять. И многие меня поддержат. Пора Риму перестать наказывать всю семью за преступления одного ее члена. Когда я буду консулом, то запишу такой закон на таблицах. – Он повернулся в сторону атрия. – Лично я ничем не могу помочь вашей матери, Антоний. Она нуждается в женском обществе. Как только моя мать вернется с праздника Благой Богини, я пришлю ее сюда. – В атрии Цезарь еще раз огляделся. – Жаль, что Сура не собирал предметов искусства. Вы могли бы припрятать несколько вещей, прежде чем придут чиновники описывать имущество. Я сделаю все возможное, чтобы то немногое, что есть у Суры, не конфисковали. Мне кажется, он принял участие в заговоре в надежде увеличить состояние семьи.
– Несомненно, – согласился Антоний, провожая Цезаря к выходу. – Он все время жаловался, что исключение из сената разорило его и что он этого не заслужил. Он всегда утверждал, что цензор Лентул Клодиан имеет на него зуб. Какая-то семейная ссора, когда Клодиана усыновили Лентулы.
– Вы его любите? – спросил Цезарь, уже перешагивая через порог.
– О да! Сура – замечательный человек, самый лучший!
«Интересно, – думал Цезарь, возвращаясь на Форум и в Государственный дом. – Не всякий отчим сможет добиться, чтобы его полюбили трое таких парней!» Они – типичные Антонии. Беззаботные, необузданные, импульсивные, склонные потворствовать своим желаниям любого рода. Ни одной политической головы на этих широких плечах! Все трое – тупоголовые и некрасивые, впрочем именно такая внешность обычно привлекает женщин. Какая от них будет польза сенату, когда они достигнут квесторского возраста? Разумеется, при условии, что у них будет для этого достаточно средств. Антоний-старший покончил с собой, чтобы смыть позор, и никто не предложил обвинить его посмертно за преступления против государства. Его можно было обвинить в отсутствии здравого смысла или собственного мнения, но не в измене Риму. Его поместье было в полном упадке, когда Юлия Антония вышла замуж за Лентула Суру, у которого не было своих детей да и приличного состояния тоже. У Луция Цезаря имелись сын и дочь, так что с той стороны Антониям не на что было рассчитывать. Значит, Цезарю необходимо увеличить состояние Антониев. Он не имел понятия, как добьется этого, но он сделает э