– Если бы сенату пришлось решить судьбу тех пятерых, кто у нас под охраной, и тех, кто сбежал, его члены были бы освобождены от ответственности перед законом, подобно тому как не ответил перед законом уважаемый Гай Рабирий за убийство Сатурнина! Senatus consultum ultimum освобождает всех и разрешает все. Я буду отстаивать свое мнение! Сегодня сенаторы должны решить судьбу наших пятерых узников, признавшихся в совершении преступления. Держать их до судебных слушаний, по моему мнению, значило бы подвергать Рим опасности. Давайте обсудим это сейчас и, находясь под защитой senatus consultum ultimum, немедленно решим, что нам делать с ними! Согласно этому декрету, мы можем приказать казнить их. Или приговорить к вечной ссылке, конфисковать их имущество, запретить им появляться на территории Италии до конца их жизни.
Цицерон перевел дыхание, думая о Катоне, который, конечно, будет возражать. Да, Катон сидел словно аршин проглотил, сверкая глазами. Но как плебейский трибун следующего года, он имеет право выступить лишь в самом конце списка желающих.
– Отцы, внесенные в списки, не мое это дело выносить решение по данному вопросу. Я выполнил свой долг, обрисовав вам ситуацию и информировав вас, как вы можете поступить в условиях senatus consultum ultimum. Лично я – за то, чтобы принять решение сегодня, а не ждать судебного слушания. Но я отказываюсь называть приговор, который сенат обязан вынести виновным. Лучше пусть это сделает кто-нибудь другой.
Пауза, взгляд на Цезаря, взгляд на Катона.
– Я предлагаю следующий порядок выступлений. Этот порядок не должен быть основан на занимаемой должности. Лучше будем исходить из возраста, мудрости и жизненного опыта. Поэтому я попрошу будущего старшего консула выступить первым, потом выступит его младший коллега. После этого я попрошу высказать свое мнение каждого консуляра, присутствующего здесь. По моим подсчетам, это четырнадцать человек. После этого будут говорить избранные преторы, начиная с городского претора Гая Юлия Цезаря. После будущих преторов – действующие преторы, затем будущие эдилы и действующие эдилы, сначала плебейские, потом курульные. После этого настанет очередь будущих плебейских трибунов и наконец действующих плебейских трибунов. Я не упомянул экс-преторов, поскольку уже перечислил шестьдесят выступающих, хотя, впрочем, три действующих претора посланы против Катилины и Манлия. Поэтому всего будет пятьдесят семь, без экс-преторов.
– Пятьдесят восемь, Марк Туллий.
Как он мог проглядеть Метелла Целера, городского претора?
– Разве ты не должен находиться сейчас в Пицене с армией?
– Если ты помнишь, Марк Туллий, направив меня в Пицен, ты сам поставил условие, что каждый одиннадцатый день я буду появляться в Риме и останусь в городе в течение двенадцати дней при смене трибуната.
– Да, помню. Итак, выступят пятьдесят восемь человек. Это значит, что ни у кого из выступающих нет времени, чтобы демонстрировать свое ораторское искусство. Понятно? Дебаты должны закончиться сегодня! Я хочу получить решение до захода солнца. Поэтому предупреждаю вас, почтенные отцы, что буду прерывать выступление, как только кто-нибудь начнет ораторствовать.
Цицерон посмотрел на Силана, будущего старшего консула:
– Децим Юний, тебе слово.
– Памятуя о твоем замечании относительно времени, Марк Туллий, я буду краток, – сказал Силан немного растерянно.
Предполагается, что человек, выступающий первым, задаст тон и поведет за собой всех последующих. Цицерон всегда умел добиться этого. Но Силан не был уверен, что это ему удастся, поскольку не знал, по какому пути пойдет сенат.
Цицерон ясно дал понять, что он – за смертный приговор. Но чего хотят остальные? Поэтому в конце выступления Силан пошел на компромисс, предложив формулировку «высшая мера наказания», которую все поняли как «смерть». Силан ни разу не упомянул о судебном слушании, и все поняли, что никакого судебного слушания быть не должно.
Затем настала очередь Мурены. Он тоже голосовал за высшую меру.
Цицерон, конечно, не говорил, а Гая Антония Гибриды в Риме не было. Таким образом, следующий в очереди оказался принцепс сената Мамерк, старший среди консуляров. К сожалению, он тоже выбрал высшую меру. После этого, в порядке старшинства, выступили консуляры, которые не были цензорами: Курион, оба Лукулла, Пизон, Глабрион, Волькаций Тулл, Торкват, Марций Фигул. Высшая мера наказания. Луций Цезарь воздержался.
Пока все шло по плану. Теперь наступила очередь Цезаря, а поскольку мало кто в сенате знал его взгляды так хорошо, как Цицерон, сказанное Цезарем оказалось сюрпризом для большинства, включая Катона. Вот уж кто не ожидал встретить союзника в таком неприятном человеке, как Гай Юлий Цезарь!
– Сенат и народ Рима, которые составляют Республику, не допускают наказания своих граждан без суда, – произнес Цезарь своим высоким, чистым, громким голосом. – Пятнадцать человек только что вынесли смертный приговор, и ни один не упомянул о судебном процессе. Ясно, что члены сената решили аннулировать Республику, чтобы вернуться назад, в древность Рима. Отцы-сенаторы намерены самолично решить судьбу двадцати одного гражданина Республики, включая бывшего консула, который фактически на данный момент является законно избранным претором. Поэтому я не буду занимать время этого уважаемого органа, восхваляя Республику или суд, и требовать проведения процессов, на которые имеет право каждый гражданин, прежде чем равные по положению смогут вынести ему тот или иной приговор. Вместо этого, поскольку мои предки Юлии были сенаторами во время правления царя Тулла Гостилия, я ограничусь замечаниями о том, как это происходило во время правления царей.
Сенаторы встрепенулись. Цезарь продолжал:
– Независимо от признания своей вины, смертный приговор – это не по-римски. При царях римляне так не поступали, хотя цари многих убивали, как делаем это сегодня и мы, – во время гражданских волнений, когда царит насилие. Будучи воинственным человеком, царь Тулл Гостилий тем не менее не решался официально одобрить смертный приговор. Смертная казнь – неприятное зрелище, и он понимал это так ясно, что посоветовал Горацию подать апелляцию, когда дуумвиры приговорили его к смерти за убийство своей сестры Горации. Сто сенаторов – предшественники нашего республиканского сената – не желали быть милосердными, но они поняли царский намек, тем самым явив прецедент: сенат Рима не смеет приговаривать римлян к смерти. Когда римляне приговариваются к смерти членами правительства – кто не помнит Мария и Суллу? – это значит, что законное правительство перестало существовать, что государство деградирует. Почтенные отцы, у меня мало времени, поэтому скажу лишь одно: не будем возвращаться ко временам царей, если это означает казнь! Казнь – это не наказание. Казнь – это смерть, а смерть – просто вечный сон. В ссылке любой человек страдает куда больше! Каждый день ему приходится вспоминать о том, что он больше не гражданин великого Рима, что он беден, что его презирают, что он канул в безвестность. Его статуи будут уничтожены, его imago нельзя будет выносить на публику – ни во время похорон его родственников, ни в иных случаях. Он – изгой, опозоренный, он уже не аристократ. Его сыновья и внуки не посмеют ходить с гордо поднятой головой, его жена и дочери проведут жизнь в слезах. И все это он знает, ибо он все еще живет, он все еще человек, со всеми чувствами и слабостями. Он – сильный мужчина, но эта сила принесет ему мало пользы, разве что будет мучить его. Жизнь мертвеца – это бесконечно хуже, чем смерть реальная. Я не боюсь смерти, если она будет внезапной. Чего я боюсь, это какой-нибудь политической ситуации, которая может привести к вечной ссылке, к потере моего dignitas. И пусть я больше ничего собой не представляю, я все же до последней косточки римлянин. Венера произвела меня, и Венера произвела Рим.
Силан выглядел смущенным, Цицерон – сердитым, остальные задумались, даже Катон.
– Я принимаю во внимание все то, что наш ученый старший консул сказал о senatus consultum ultimum, коль скоро он настаивает на таком названии. Под охраной данного декрета действие всех обычных законов и процедур приостанавливается. Я понимаю, что главная забота старшего консула – спокойствие Рима и что он считает продолжительное пребывание этих предателей в стенах нашего города губительным. Он хочет как можно скорее покончить с такой ситуацией. Ну что ж, я тоже этого хочу! Но не с помощью смертного приговора. Меня не беспокоит наш ученый старший консул или кто-нибудь из четырнадцати блестящих консуляров. Меня не тревожат ни консулы, избранные на следующий год, ни преторы нынешнего года – никто из тех, кто сидит здесь и уже побывал претором и рассчитывает сделаться консулом.
Цезарь помолчал, вид у него был очень серьезный.
– Меня тревожит какой-нибудь консул, который появится лет через двадцать. Какой прецедент он усмотрит в нашем сегодняшнем решении? Действительно, на какой прецедент ссылается наш ученый старший консул, когда вспоминает Сатурнина? В тот день незаконно, без суда, казнили римских граждан. Самовольные палачи осквернили только что введенный в действие храм, ибо курия Гостилия есть не что иное, как храм! Самый Рим был осквернен. Вот это да! Какой чудный пример! Меня тревожит не наш ученый старший консул! Меня тревожит менее скрупулезный и менее ученый консул, который возглавит римское правительство в отдаленном будущем. Давайте сохраним головы ясными и посмотрим на происходящее открытыми глазами, без эмоций. Существуют другие способы наказания помимо смерти. Другие формы наказания, кроме ссылки в столь прекрасные города, как Афины или Массилия. А что, если это будет Корфиний, или Сульмон, или какой-нибудь укрепленный город в горах Италии? Куда в течение столетий мы ссылаем наших пленных царей. Так почему бы не поступить так же с римлянами, врагами государства? Конфисковать их имущество, чтобы очень хорошо заплатить такому городу за неудобство и одновременно быть уверенными, что они не убегут. Заставьте их страдать – да! Но не убивайте их!