– Мой отец и мать Брута, – медленно проговорила Юлия. – Невероятно! – Она засмеялась. – Но какой же он скрытный, avia! Все это время ни я, ни Брут даже не подозревали. Что он в ней нашел?
– Тебе она никогда не нравилась.
– Да, действительно.
– Что ж, это можно понять. Ведь ты – на стороне Брута, поэтому Сервилия и не может тебе понравиться.
– А тебе?
– В некоторых отношениях она мне, пожалуй, нравится.
– Но tata говорил мне, что она ему неприятна, а он не врет.
– Она определенно ему не по сердцу. Я не знаю, да, честно говоря, и не хочу знать, что привязывает его к ней. Но это «что-то» очень сильно.
– Наверное, она чрезвычайно хороша в постели.
– Юлия!
– Я уже не ребенок, – хихикнула Юлия. – И у меня есть уши.
– Чтобы слушать, что говорят в портике Маргаритария?
– Нет, чтобы слушать, что говорят в комнатах моей мачехи.
Аврелия грозно выпрямилась:
– Скоро я положу этому конец!
– Не надо, avia, пожалуйста! – воскликнула Юлия, взяв бабушку за руку. – Ты не должна винить бедную Помпею! И во всяком случае, это не она. Это ее подружки. Конечно, я еще не взрослая, но я всегда считала себя старше и умнее Помпеи. Она, как хорошенький щенок, сидит там, помахивая хвостиком, с улыбкой от уха до уха, а разговоры плывут где-то высоко над ее головой, слишком озабоченной тем, как бы всем угодить и принять во всем участие. Они ужасно мучают ее, эти Клодии и Фульвия. А Помпея даже не может понять, какие они жестокие. – Юлия стала серьезной. – Я очень люблю tata и не хочу слышать ни единого плохого слова о нем, но и он тоже с ней жесток. О, я понимаю почему! Она слишком глупа для него. Ты знаешь, им нельзя было жениться.
– Это я виновата.
– Я уверена, что имелись серьезные причины для этого, – мягко проговорила Юлия и вздохнула. – Но если бы ты выбрала кого-нибудь поумнее, чем Помпея Сулла!
– Я выбрала ее, – сердито сказала Аврелия, – потому, что мне ее предложили для Цезаря, и потому, что мне казалось, это – единственный способ обезопасить Цезаря от брака с Сервилией.
В последующие дни выяснилось, что многие сенаторы предпочли не приходить на Нижний форум и не быть свидетелями казни Лентула Суры и других.
Одним из таких был будущий старший консул Децим Юний Силан. Другим – будущий плебейский трибун Марк Порций Катон.
Силан дошел до своего дома раньше Катона, которого задерживали люди, желавшие поздравить его с очень хорошей речью и с тем, как он противостоял Цезарю.
Тот факт, что Силан сам вынужден был открывать дверь своего дома, подготовил его к тому, что он увидел внутри: пустой атрий без единого слуги. Полная тишина. Значит, все слуги уже знали о том, что случилось во время дебатов. Но знала ли об этом Сервилия? Знал ли Брут? С осунувшимся лицом, чувствуя острую боль в кишечнике, Силан с трудом распрямился и вошел в гостиную жены.
Она находилась там. Сосредоточенно изучала счета Брута. Услышав шаги, Сервилия подняла голову и с раздражением посмотрела на мужа.
– Да, да, в чем дело? – недовольно спросила она.
– Ты не знаешь, – констатировал он.
– Чего именно?
– Что твое послание Цезарю попало не в те руки.
Глаза ее стали огромными.
– Что ты хочешь сказать?
– Твой ценный слуга, которого ты так любишь посылать с поручениями, потому что он так умно подлизывается к тебе, оказался недостаточно умен, – проговорил Силан. Сервилия никогда прежде не слышала, чтобы голос мужа звучал так твердо. – Он явился в храм, даже не подумав подождать. Он передал Цезарю твою записку в наихудший момент – когда твой высокочтимый сводный брат Катон обвинял Цезаря как тайного руководителя заговора Катилины. И когда Катон увидел, что Цезарь читает только что полученную записку, он потребовал, чтобы Цезарь предъявил ее всему сенату. Видишь ли, он подумал, что она содержит доказательства измены Цезаря.
– И Цезарь прочитал записку, – монотонным голосом произнесла Сервилия.
– Успокойся, моя дорогая! Неужели после стольких лет вашей связи ты так и не узнала Цезаря? – спросил Силан, скривив губы. – Он не так прост и умеет владеть собой. Нет! Если кто-то и вышел победителем из этой ситуации, так это Цезарь. Конечно Цезарь! Он просто улыбнулся Катону и сказал, что, по его мнению, Катон предпочтет сохранить содержание записки в тайне. А затем встал и учтиво отдал записку Катону. Это было сделано красиво!
– Так как же узнали обо мне? – прошептала Сервилия.
– Катон просто не мог поверить увиденному. Ему понадобилось много времени, чтобы прочитать всего несколько слов, а мы все ждали затаив дыхание. Разобрав написанное, он смял твое послание и бросил им в Цезаря. Но конечно, расстояние было слишком велико. Филипп схватил записку с пола, а потом передал ее будущим преторам. Записка гуляла по всему залу, пока не дошла до курульного возвышения.
– И они хохотали, – проговорила Сервилия сквозь зубы. – О, это они умеют!
– Pipinna, – процитировал Силан одно из выражений.
Другая женщина дрогнула бы, но только не Сервилия. Она зарычала:
– Дураки!
– Было так весело, что Цицерона едва услышали, когда он попросил приступить к голосованию.
Даже в столь критический момент Сервилия выказала интерес к политике:
– По какому вопросу?
– Чтобы решить судьбу наших узников-заговорщиков, бедняг. Казнь или ссылка. Я голосовал за казнь, и в этом виновата твоя записка. Цезарь выступал за ссылку, и весь сенат был на его стороне – до тех пор, пока не выступил Катон. Катон убедил всех в том, что казнь необходима. И голосование показало, что большинство – за казнь. Это произошло из-за тебя, Сервилия. Если бы твоя записка не заткнула рот Катону, он говорил бы до захода солнца и голосовать пришлось бы на следующий день. А там сенаторы увидели бы смысл в аргументах Цезаря. На месте Цезаря, моя дорогая, я разрезал бы тебя на куски и скормил волкам.
Сервилия смутилась, но ее презрение к Силану было так велико, что она решила проигнорировать его мнение.
– Когда состоится казнь?
– Она совершается как раз в этот момент. Я решил пойти домой и предупредить тебя прежде, чем придет Катон.
Она вскочила:
– Брут!
Чувствуя удовлетворение, Силан навострил уши, прислушался к шуму в атрии и кисло улыбнулся:
– Слишком поздно, дорогая, слишком поздно. Катон уже здесь.
Сервилия направилась к двери и резко остановилась перед ней. Катон ворвался в комнату, держа Брута за ухо.
– Входи! Полюбуйся на нее, на свою мать-проститутку! – рявкнул он, отпуская ухо Брута и так толкнув его в спину, что тот полетел вперед и упал бы, если бы его не подхватил Силан.
«Парень так ошарашен, что, кажется, даже не понимает, что происходит», – подумал Силан, отходя в сторону.
«Почему у меня такое странное ощущение? – спросил себя Силан. – Почему в каком-то тайном уголке души я так доволен этим? Почему я чувствую себя совершенно свободным? Сегодня мой мир узнал о том, что я рогоносец! И все же я нахожу, что не так важен этот факт, как восхитительно возмездие. Моя жена давно заслужила это. Не могу винить Цезаря. Это все она, я знаю, это была она. Его не интересуют жены тех, кто не раздражает его на политической арене. А я его не раздражал. Это она, я знаю, это была она. Она хотела его, она бегала за ним. Поэтому она отдала Брута его дочери! Чтобы держать Цезаря в семье. Он не женился бы на ней, вот она и переборола свою гордость. Какой подвиг для Сервилии! А теперь Катон, человек, которого она ненавидит больше всех на свете, знает об обеих ее страстях – Брут и Цезарь. Дни мира и спокойствия для Сервилии кончились. Отныне начнется отвратительная война, как это происходило в ее детстве. О, она победит! Но кто из нас доживет до ее триумфа? Уж я-то точно не доживу, чему очень рад. Молю богов, чтобы я ушел первым».
– Смотри на нее, на свою мать-шлюху! – снова заорал Катон, отвесив Бруту подзатыльник.
– Мама, мама, о чем он? – захныкал Брут. В ушах у него звенело, в глазах стояли слезы.
– «Мама, мама»! – передразнил Катон, ухмыляясь. – «Мама, мама»! Какой же ты тупой, Брут, комнатная собачонка, пародия на мужчину! Брут младенец, Брут олух! «Мама, мама»!
И он опять сильно стукнул Брута по голове.
Сервилия метнулась к Катону, как готовая ужалить змея. Она подскочила так внезапно, что тот не успел заметить этого, встряла между мужчинами и вонзила острые когти в лицо Катона, как вилы. Если бы он инстинктивно не зажмурился, она ослепила бы его. Ее ногти пропороли его лицо от лба до подбородка, с обеих сторон, потом разодрали ему шею и плечи.
Даже такой воин, как Катон, отступил, крик нестерпимой боли замер у него на губах, когда, открыв глаза, он увидел Сервилию – зрелище, страшнее которого было только лицо мертвого Цепиона. Сервилию, чьи губы растянулись в страшной улыбке, обнажив стиснутые зубы. В ее глазах он увидел смерть. Потом на глазах у сына, мужа и сводного брата она поднесла ко рту окровавленные пальцы и стала слизывать с них кровь Катона. Силана чуть не вырвало, и он убежал. Брут потерял сознание. Катон остался стоять, глядя на сестру сквозь стекавшую ручьями кровь.
– Уходи и больше никогда не возвращайся, – тихо сказала она.
– Я отберу у тебя сына, так и знай!
– Если ты только попытаешься, Катон, то, что я сделала с тобой сегодня, покажется тебе поцелуем бабочки.
– Ты – чудовище!
– Убирайся, Катон!
И Катон ушел, прикрывая складками тоги лицо и шею.
– И почему я не сообразила сказать ему, что это я убила Цепиона? – удивилась она, опускаясь возле неподвижно лежавшего сына. – Ничего, – продолжала она, вытирая с пальцев кровь Катона, прежде чем дотронуться до сына. – Это удовольствие я приберегу для другого раза.
Сознание медленно возвращалось к юноше. Вероятно, потому, что теперь в нем поселился ужас перед матерью, которая могла с таким наслаждением пожирать плоть Катона. Но в конце концов, у Брута не было выбора. Он открыл глаза и посмотрел на Сервилию.