Юлии переселились в Рим, когда Нума Помпилий был еще на троне. Они были изгнаны из Альбы Клелием, который отнял у них Альбанское царство. Что касается Валериев, – Луций Цезарь пожал плечами, – они исполняли жреческие обязанности, а значит, они тоже не могут быть присяжными и судьями.
– Признаю свою ошибку, – хихикнул развеселившийся Целер, – но ведь, в конце концов, я только Цецилий!
– Иногда, – сказал Цезарь, отражая удар, – выгодно выбирать себе предков, Квинт. Удача Цезаря – в том, что ни одна каналья, от Цицерона до Катона, не сможет оспаривать твой выбор судей.
– Это вызовет фурор, – с удовлетворением заметил Лабиен.
– Непременно, Тит.
– И Рабирий последует примеру Горация – подаст апелляцию.
– Конечно. Но сначала мы покажем замечательное представление с полным набором всего древнего арсенала реквизитов: крест, сделанный из несчастливого дерева, раздвоенный столб для порки, три ликтора с фасциями и топорами, представляющие три первоначальные римские трибы, покров для головы Рабирия и ритуальные оковы для его запястий. Великолепное представление!
– Но, – заметил опять помрачневший Лабиен, – они будут продолжать выискивать предлоги, чтобы откладывать рассмотрение апелляции в центуриях в ожидании, когда утихнет общественное возмущение. Дело Рабирия не будет слушаться, пока кто-нибудь еще помнит о судьбе Лентула Суры и остальных.
– Они не смогут этого сделать, – сказал Цезарь. – Древний закон имеет преобладающую силу, поэтому апелляция должна быть рассмотрена немедленно. Апелляция Горация тоже была рассмотрена сразу.
– Я так понял, что мы будем судить Рабирия, – сказал Луций Цезарь, – но главного я все же не понимаю, кузен. В чем суть твоей затеи?
– Во-первых, наш суд будет очень отличаться от современного, установленного Главцией. Нынешним римлянам он покажется фарсом. Судьи будут решать, какие свидетельства они хотят услышать, и они же будут решать, когда выслушали уже достаточно. Что мы и сделаем, когда Лабиен представит нам свой иск. Мы не разрешим обвиняемому представлять какие-нибудь доказательства в свою пользу. Очень важно, чтобы все видели: справедливости не было! Ибо о какой справедливости можно было говорить вчера, когда казнили тех пятерых?
– А во-вторых? – спросил Луций Цезарь.
– Во-вторых, апелляция подается немедленно, то есть когда центурии еще не успокоились. И Цицерон запаникует. Если центурии осудят Рабирия, он рискует своей шеей. Цицерон – не дурак, знаешь, просто он теряет голову, когда тщеславие и уверенность в собственной правоте берут верх над его рассудительностью. Как только он услышит, что́ мы делаем, он поймет, почему мы это затеяли.
– В таком случае, – сказал Целер, – если Цицерон обладает здравым смыслом, он сразу направится в Плебейское собрание и проведет закон, по которому древняя процедура будет объявлена недействительной.
– Да, думаю, он так и поступит. – Цезарь посмотрел на Лабиена. – Я заметил, что вчера в храме Согласия Ампий и Рулл голосовали на нашей стороне. Как ты думаешь, они будут сотрудничать с нами? Мне необходимо вето в плебейском собрании, но ты будешь занят на Марсовом поле с Рабирием. Готовы ли Ампий и Рулл наложить вето от нашего имени?
– Ампий – определенно, потому что он связан со мной, а мы оба связаны с Помпеем Магном. Думаю, что и Рулл тоже будет с нами. Он сделает все, что, по его мнению, будет во вред Цицерону и Катону. Он винит их в провале его законопроекта о земле.
– Тогда пусть это сделает Рулл, а Ампий его поддержит. Цицерон попросит трибутное собрание утвердить lex rogata plus quam perfecta, чтобы он мог законно наказать нас за то, что мы воспроизвели древнюю судебную процедуру. Добавлю, что он вынужден будет обратиться к своему драгоценному senatus consultum ultimum, чтобы как можно быстрее провести закон, тем самым сосредоточив общественное внимание на senatus consultum ultimum как раз в тот момент, когда сам он будет желать, чтобы тот сгорел ярким пламенем и о нем все забыли. После этого я хочу, чтобы Рулл отвел Цицерона в сторону и предложил ему компромисс. Наш старший консул – такая пугливая душа! Он ухватится за любое предложение, которое поможет избежать насилия на Форуме. Лишь бы сам Цицерон получил при этом хотя бы половину из того, к чему он стремится.
– Тебе нужно было послушать, что говорил Магн о Цицероне во время Италийской войны, – презрительно заметил Лабиен. – Наш героический старший консул терял сознание при одном только виде меча.
– Что требуется от Рулла? – спросил Луций Цезарь, хмуро глянув на Лабиена, присутствие которого он считал неизбежным злом.
– Во-первых, чтобы закон, который будет проталкивать Цицерон, не позволил впоследствии обвинить нас. Во-вторых, чтобы апелляция Рабирия была подана в центурии на следующий день. Тогда Лабиен сможет продолжить обвинение, все еще оставаясь плебейским трибуном. В-третьих, чтобы апелляция была рассмотрена в соответствии с правилами Главции. В-четвертых, чтобы смертный приговор был заменен ссылкой или штрафом. – Цезарь глубоко вдохнул. – И в-пятых, чтобы судьей по рассмотрению апелляции в центуриях назначили меня и чтобы Целер был моим личным custos.
Целер захохотал:
– Юпитер! Цезарь, это умно!
– А зачем менять приговор? – спросил Лабиен, все еще сохраняя мрачный вид. – Центурии не выносили приговора на основании обвинения в perduellio с тех самых пор, как Ромул был еще ребенком.
– Ты слишком пессимистичен, Тит. – Цезарь положил на стол сложенные руки. – Нам необходимо раздуть чувства, уже тлеющие во многих из нас. В тех, кто видел, как сенат лишил римлян их неотъемлемого права на суд. Как следствие – первый и второй классы не согласятся следовать примеру сената, даже среди восемнадцати центурий у сенаторов не найдется сторонников. Senatus consultum ultimum дает сенату слишком много власти, и нет ни одного всадника или просто состоятельного человека, который не понимает этого. Война между сословиями идет со времен братьев Гракхов. Рабирия не любят, он – старый негодяй. Поэтому для голосующих в центуриях его судьба не будет много значить. Их больше заботит собственное право на суд. Я думаю, центурии осудят Гая Рабирия.
– И сошлют его, – немного печально добавил Целер. – Я знаю, Цезарь, он старый негодяй, но он старый. Ссылка убьет его.
– Не убьет, если приговора не будет, – ответил Цезарь.
– Как же – не будет?
– Это целиком зависит от тебя, Целер, – сказал Цезарь, хитро улыбаясь. – Как городской претор, ты отвечаешь за протокол заседаний, проходящих на Марсовом поле. Включая наблюдение за красным флагом, который ты должен водрузить на холме Яникул, когда центурии будут находиться вне стен города. Просто на тот случай, если появятся захватчики.
Целер опять засмеялся:
– Цезарь, нет!
– Дорогой мой человек, мы – в условиях действия senatus consultum ultimum, потому что Катилина – в Этрурии с армией! Проклятый декрет не имел бы силы, не будь у Катилины армии, и те пятеро были бы сегодня живы. В обычных условиях никто даже не подумал бы посмотреть на Яникул. И меньше всего – городской претор. Ведь он очень занят внизу. Но когда Катилина с армией может напасть на Рим в любой день – как только спустят флаг, поднимется паника. Центурии откажутся голосовать и разбегутся по домам вооружаться против захватчиков, как во дни этрусков и вольсков. Я предлагаю, – спокойно продолжал Цезарь, – кому-нибудь засесть на Яникуле и быть готовым спустить красный флаг. Нужно организовать нечто вроде сигнальной системы: если солнце еще не сядет, то развести костер, а если сядет, то взять мигающий фонарь.
– Все это очень хорошо, – сказал Луций Цезарь, – но каким будет финал столь извилистой цепи событий, если Рабирия не приговорят и senatus consultum ultimum останется в силе, пока не побьют Катилину и его армию? Какой урок ты на самом деле хочешь преподать Цицерону? Катон – не в счет, он слишком туп, чтобы извлечь урок из чего-либо.
– Насчет Катона ты прав, Луций. Но Цицерон совсем другой. Как я уже сказал, он – пугливая душа. Сейчас он упивается успехом. Он хотел кризиса во время своего консульства, и он получил кризис. Но он еще не понял, что осталась возможность испытать личное крушение. И если мы дадим ему понять, что центурии готовы признать Рабирия виновным, он поймет намек, поверь мне.
– Но какой именно намек, Гай?
– Что ни один человек, действующий под защитой senatus consultum ultimum, на самом деле не защищен от возмездия, которое может настигнуть его в будущем. Что ни один старший консул не может обманом заставить такой важный орган, как сенат Рима, санкционировать казнь римских граждан без суда, не говоря уже об апелляции. Цицерон все поймет, Луций. Каждый человек в центуриях, который проголосует за осуждение Рабирия, на самом деле будет говорить Цицерону, что он и сенат – не властители судеб римлян. И еще они скажут ему, что, казнив Лентула Суру и других без суда, он потерял их доверие и восхищение. И это последнее для Цицерона будет намного хуже, чем любой другой результат всего этого дела, – ответил Цезарь.
– Да он возненавидит тебя! – воскликнул Целер.
Красивые брови взметнулись вверх.
– А что мне до этого? – спросил Цезарь.
Претор Луций Росций Отон раньше был плебейским трибуном на службе у Катула и boni. Он вызвал к себе нелюбовь почти всех римлян, когда возвратил всадникам восемнадцати первых центурий привилегию занимать передние четырнадцать рядов в театре, расположенных непосредственно за местами для сенаторов. Его симпатия к Цицерону возникла в тот день, когда театр, полный народа, освистал и ошикал Отона за то, что он не позволял простым людям занимать эти хорошие места. Тогда Цицерон обратился к сердитой толпе и назвал горлопанов низшими существами.
Будучи претором по делам иноземцев, Отон присутствовал на Нижнем форуме. Он увидел, как очень сердитый Тит Лабиен подошел к трибуналу Метелла Целера и что-то настойчиво стал говорить ему. Любопытный Отон быстро подошел поближе и услышал, что Лабиен требует осудить Гая Рабирия за государственную измену в соответствии с законом, действующим со времени царствования Тулла Гостилия. Когда Целер взял толстую диссертацию Цезаря о древних законах и стал проверять обоснованность утверждений Лабиена, Отон решил, что пора заплатить часть своего долга Цицерону, немедленно сообщив ему о происходящем.