– Значит, – продолжил Рулл, – ты считаешь, что senatus consultum ultimum, действующий в данный момент, не может запретить трибуну воспользоваться правом вето на этом собрании нынешним утром?
– Да, я так считаю! – крикнул Целер.
Поскольку волнение в толпе нарастало, Отон подошел ближе к Руллу и Метеллу Целеру.
– Марк Цицерон прав! – громко провозгласил он. – Марк Цицерон – величайший юрист наших дней!
– Марк Цицерон – говно! – ответил ему кто-то.
– Диктатор Говно! – завопил новый голос. – Диктатор Говно!
– Цицерон – говно! Цицерон – говно! Цицерон – говно!
– Тихо! Я призываю вас к порядку! – заорал Цицерон, начиная бояться толпы.
– Цицерон – говно, Цицерон – говно! Диктатор Говно!
– Тихо! Тихо!
– Порядок будет восстановлен, – ответил Рулл громогласно, – когда плебейским трибунам разрешат осуществлять свои права без вмешательства старшего консула! – Он прошел к краю ростры и посмотрел вниз, в колодец. – Квириты, я предлагаю издать указ, предписывающий исследовать природу senatus consultum ultimum, которым наш старший консул так удачно пользуется последние несколько дней! Из-за этого senatus consultum ultimum умерли люди! Теперь нам говорят, что из-за него плебейские трибуны не могут использовать свое право вето! Нам говорят, что плебейские трибуны – опять ничто, как во времена Суллы и его законов! Неужели сегодняшняя катастрофа – это прелюдия еще к одному Сулле в лице этого краснобая, который пытается навязать нам свой всесильный senatus consultum ultimum? Он размахивает им, как волшебной палочкой! Фьють! – и любые препятствия исчезают! Введи senatus consultum ultimum – и можешь заковать в цепи и заставить молчать людей, которых ты не приговорил к смерти! Лишить римлян права собираться в своих трибах, чтобы проводить законы или накладывать на них вето! Совсем запретить судебные процессы! Пять человек умерли без суда, еще одного человека сейчас судят на Марсовом поле, а наш Диктатор Говно, наш старший консул, использует свой гнилой senatus consultum ultimum, чтобы извратить правосудие и всех нас сделать рабами! Мы правим миром, но Диктатор Говно хочет править нами! Я имею право вето, которое мне дали римляне, но Диктатор Говно заявляет, что у меня нет такого права! – Он резко повернулся к Цицерону, зло глядя на него. – Что еще ты приготовил для нас, Диктатор Говно? Меня отправят в Туллианскую тюрьму и свернут мне там шею без суда? Без суда, без суда, без суда, БЕЗ СУДА!
Кто-то в комиции подхватил эти слова, и потрясенный Цицерон увидел, что даже фракция Катула присоединилась к кричавшим.
– Без суда!
Эти слова настигали его снова, снова и снова…
Но насилия не было. Вспыльчивые Гай Пизон и Агенобарб давно бы уже ввязались в драку, но вместо этого они стояли ошеломленные. Квинт Лутаций Катул в ужасе смотрел на них и на Бибула, осознав наконец, какого масштаба достиг протест против казни заговорщиков. Не понимая, что делает, он протянул правую руку к Цицерону на ростре, как бы приказывая ему замолчать, отступить.
Цицерон так быстро шагнул вперед, что чуть не упал. Он протянул вперед руки ладонями вниз, призывая к тишине. Когда шум утих настолько, что его могли услышать, старший консул облизнул губы и сглотнул.
– Praetor urbanus! – громко крикнул он. – Я согласен с тем, что ты главный в толковании законов! Пусть будет принято твое мнение! Senatus consultum ultimum не влияет на право вето плебейского трибуна в деле, не имеющем ничего общего с восстанием в Этрурии и с заговором в Риме!
Пока он, Цицерон, жив, он не перестанет бороться. Но в этот момент Цицерон понял, что проиграл. Онемевший и беспомощный, Цицерон принял предложение, которое Цезарь велел выдвинуть Руллу. Он не знал, почему дальше все пошло так легко. Рулл даже согласился с отменой предварительных обсуждений и семнадцатидневного периода ожидания, согласно lex Caecilia Didia. Но неужели эти идиоты в толпе не понимают, что если senatus consultum ultimum не распространяется на право вето, то не может он также отменить ни contiones, ни семнадцатидневного периода ожидания? О да, конечно, во всем происходящем заметна рука Цезаря – зачем же иначе Цезарю потребовалось быть судьей на слушании апелляции Рабирия? Но чего именно добивается Цезарь?
– Не все против тебя, Марк, – сказал Аттик, когда они шли по улице Альта-Семита к великолепному дому Аттика, расположенному на самом верху Квиринала.
– Но слишком многие против, – печально сказал Цицерон. – О Тит, мы ведь должны были избавиться от тех несчастных заговорщиков!
– Я знаю.
Аттик остановился. Огромное пространство ничем не занятой земли открывало замечательный вид на Марсово поле, изгиб Тибра, Ватиканскую долину и холм за ней.
– Если суд над Рабирием все еще идет, мы увидим его отсюда.
Но покрытое травой поле у септы уже опустело. Какой бы ни оказалась судьба Рабирия, она была решена.
– Кого ты послал послушать обоих Цезарей? – спросил Аттик.
– Моего раба Тирона. В тоге.
– Рискованно для Тирона.
– Да, но я ему доверяю. Он даст мне всеобъемлющий отчет. Я не могу сказать так о ком-нибудь еще, кроме тебя. Ты нужен мне был в трибутных комициях. – Цицерон хмыкнул – в его смешке звучала боль. – Трибутные комиции! Какой фарс!
– Ты должен признать, что Цезарь умен.
– Признаю! Но зачем ты мне говоришь это сейчас, Тит?
– Его условие: наказание в центуриях будет изменено. Вместо казни – ссылка и штраф. Теперь, когда им не придется смотреть, как Рабирия выпорют и обезглавят, я думаю, центурии проголосуют за его осуждение.
Теперь остановился Цицерон:
– Они этого не сделают!
– Сделают. Суд, Марк, суд! Люди вне стен сената не обладают настоящим политическим чутьем. Они понимают политику, когда она влияет на их шкурные интересы. Поэтому они не имеют понятия, насколько опасно было бы для Рима судить заговорщиков на Форуме. Зато соображают другое: когда казнят римлян – пусть даже признавшихся предателей! – без суда и права на апелляцию, это угрожает им лично.
– Мои действия спасли Рим! Я спас свое отечество!
– И многие согласны с тобой, Марк, поверь мне. Подожди, пока страсти улягутся, и ты увидишь. А в данный момент эти страсти работают на настоящих мастеров, от Цезаря до Публия Клодия.
– Публия Клодия?
– Да, да, именно так. Он набирает себе сторонников, разве ты не знал? Конечно, он специализируется на привлечении низкого сословия, но он также пользуется некоторым влиянием и у среднего класса, – сказал Аттик.
– Но он даже еще не в сенате!
– Через двенадцать месяцев он там будет.
– Должно быть, помогут деньги Фульвии.
– Так оно и есть.
– Почему ты так много знаешь о Публии Клодии? Через твою дружбу с Клодией? И кстати, почему ты дружишь с Клодией?
– Клодия – одна из тех женщин, которых я называю профессиональными недотрогами. При виде мужчины они неровно дышат, дрожат, надувают губки. Но как только мужчина попытается посягнуть на их добродетель, они с криком убегают к дураку-мужу. Поэтому они предпочитают общаться с мужчинами, которые не представляют опасности для их целомудрия. Например, гомосексуалистами вроде меня.
Цицерон судорожно сглотнул, тщетно стараясь не покраснеть. Он не знал, куда девать глаза. Впервые он слышал от Аттика это слово. Впервые Аттик признал, что это относится к нему.
– Не смущайся, Марк, – засмеялся Аттик. – Сегодня необычный день, вот и все. Забудь, что я сказал.
Теренция не была многословной. И все слова, которые она использовала в своей краткой речи, были исключительно из тех, что дозволены женщинам, занимающим ее положение.
– Ты спас отечество, – резко заключила она.
– Нет, пока мы не победим Катилину.
– Как ты можешь думать, что вы не победите Катилину?
– Ну, мои армии определенно сейчас не в форме! Гибрида только и думает что о своей подагре. Рекс очень удобно устроился в Умбрии. Одни боги знают, что сейчас делает в Апулии Метелл Критский, а Метелл Целер подкладывает дрова в костер Цезаря здесь, в Риме.
– К новому году все закончится. Подожди и увидишь.
Больше всего Цицерону хотелось сейчас уткнуться в грудь жены и плакать, пока от слез не заболят глаза. Но он понимал, что ему не позволят этого. Поэтому он прикусил дрожащую губу и глубоко вдохнул, боясь взглянуть на Теренцию, чтобы она не заметила подозрительного блеска его глаз и не высказалась по этому поводу.
– Тирон уже сообщил тебе о случившемся в септе? – спросила она.
– Да. Оба Цезаря вынесли Рабирию смертный приговор, продемонстрировав при этом фанатичную приверженность интересам своей узкой фракции, самую постыдную в истории Рима. Лабиену позволили выступить с обличительной речью. Он даже притащил туда актеров в масках Сатурнина и его дяди Квинта. Оба выглядели похожими скорее на девственных весталок, нежели на предателей, каковыми они являлись. И еще с ним были два сына дяди Квинта. Обоим за сорок, а они плакали, как малые дети, потому что, видите ли, Гай Рабирий лишил их tata! Аудитория громко выражала им симпатию и бросала цветы. Ничего удивительного! Блестящее представление! Оба Цезаря предложили скандировать: «Иди, ликтор, свяжи ему руки! Иди, ликтор, привяжи его к столбу и выпори его! Иди, ликтор, распни его на несчастливом дереве!»
– Но Рабирий подал апелляцию.
– Конечно.
– И завтра утром ее будут рассматривать в центуриях. Согласно правилам Главции, как я слышала. Но состоится только одно слушание из-за отсутствия свидетельских показаний. – Теренция фыркнула. – Если отсутствие свидетелей само по себе не может сказать присяжным, что обвинение – сплошная чушь, то я вообще теряю веру в римское благоразумие!
– А я уже потерял в него веру, – криво улыбнулся Цицерон, вставая и чувствуя себя очень старым. – Если ты извинишь меня, дорогая, я не буду есть. Я не голоден. Уже скоро солнце зайдет. Лучше я пойду и увижусь с Гаем Рабирием. Я буду его защищать.