В первую же минуту знакомства с Изабеллой и Чарлзом Льюисами Тедди поняла, что родители Марка не совсем такие, какими их нарисовала в тот день тетя Кетти, услышав о предстоящем ужине. Они ничуть не производили впечатление барской претенциозности и не проявляли ни малейшего снобизма. Тедди они показались приятной, очаровательной парой, вполне благорасположенной и не намеренной учинить над ней судилище, хотя и проявляли к ней теплый участливый интерес. Да и вообще она сразу же почувствовала себя с ними легко и свободно.
Таким образом, вечер в ресторане Клариджа удался, и будущее перед молодыми влюбленными рисовалось ярким и радужным.
Тедди с нетерпением ожидала того дня, когда познакомит Максима с Марком, и, к счастью, вскоре это произошло. Следующий отпуск Марка на уик-энд совпадал с возвращением Максима в связи с окончанием семестра в «Колет Корт».
Сдружились они сразу, с того момента, как в переднюю дома номер сорок три вошел Марк в своей потрясающей форме летчика Королевских ВВС и пожал Максиму руку. Марк спросил мальчугана, не желает ли тот прокатиться с ветерком на автомобиле, а может, и походить под парусом по Уайтстоун Понд в Хэмпстеде, и Максим был сражен.
Весь уик-энд Тедди наблюдала, с каким удовольствием они разговаривали о самых разных вещах: о футболе, крикете, полетах, самолетах и спортивных автомобилях – и поняла, как остро должен был Максим ощущать нехватку мужского влияния в доме, пребывая только в ее и тетиной компании. И ей сразу взгрустнулось, она подумала о Зигмунде Вестхейме. Мысли о нем и об Урсуле жили отнюдь не в дальних закоулках ее памяти. Она каждодневно молила Бога о спасении четы Вестхеймов и жаждала скорейшего конца войны, чтобы они наконец смогли приехать в Англию.
В воскресенье вечером, после того как Марк уехал в свою эскадрилью, Тедди с Максимом сидели в столовой и ужинали. Они были вдвоем, так как тетя Кетти отправилась поиграть в карты к Сарре Ливайн. Вдруг Максим посмотрел на Тедди.
– Скажи, Тедди, Марк твой жених?
Ни с того ни с сего заданный вопрос смутил Тедди, и несколько секунд она сидела молча. Затем с легкой улыбкой промолвила:
– Пожалуй, ты мог бы назвать его и так.
– Значит, ты собираешься выйти за него замуж?
Глядя Максиму прямо в глаза, она ответила осторожно.
– Да не знаю, дорогой мой, он меня пока не спрашивал.
– А если бы спросил? – настаивал Максим.
– Я могла бы.
Образовалась небольшая пауза, и мальчик спросил так тихо, что она едва расслышала:
– А как же будет со мной?
– Ничего с тобой не будет! – воскликнула Тедди, выпрямившись и нахмурившись. – Ты останешься со мной. И в любом случае, если б я решила выйти замуж за Марка или за кого-то еще, я не сделала бы этого до приезда твоих родителей. Можешь в этом не сомневаться.
Максим кивнул:
– Ты всегда говоришь, что мы будем жить вместе. Ты со мной, и с мамочкой, и с папой. А если выйдешь за Марка, ты ведь, наверное, станешь жить вместе с ним, правда?
– Да. Но мы снимем дом или квартиру где-нибудь рядом с вами, мы с тобой будем видеться каждый день, и, по существу, почти ничего не изменится, – поспешила она заверить мальчика, нутром чувствуя его душевное состояние беззащитности. Она, улыбаясь, посмотрела на него с любовью и преданностью во взоре.
– Я знаю, – сказал Максим, но тем не менее грустное выражение не покидало его лица; он стал смотреть в свою тарелку.
Теперь Тедди не спускала с него взгляда. Она вдруг встревожилась за него, стала думать, как бы его отвлечь от грустных мыслей, но тут он поднял голову и уставился на нее. В глазах у него была такая покинутость, что у Тедди сжалось сердце.
– Максим, что такое? Тебе не нравится Марк Льюис?
– Нет, – пробормотал он. – Он хороший…
– Так в чем же дело, дорогой мой?
– А что, если мамочка с папой не приедут? – проговорил он тихоньким, слегка дрожащим голоском. – А что, если… если что-нибудь… – Мальчик осекся, не решаясь высказать вслух опасения насчет своих родителей, и откинулся на спинку стула, кусая нижнюю губу, борясь с внезапным наплывом чувств, комом подступившим к горлу.
Его слова встревожили Тедди не на шутку, и она тотчас вскочила и пересела на стул рядом с ним. Обняла Максима и крепко прижала к себе.
– Они живы и в безопасности, Максим. Постарайся не волноваться, – ласково проговорила она, справившись с собой. – И они приедут в Лондон, как только кончится война и прежняя жизнь вновь наладится. Но как бы и что бы ни случилось, запомни: я всегда буду здесь с тобой, буду о тебе заботиться, пока ты не станешь взрослым. Я же много раз говорила тебе это, не так ли?
– Ну да, – прошептал он ей в плечо, глотая подступившие слезы.
– Ты мой мальчик, не забывай это, и я очень тебя люблю.
30
Несколько дней длились короткие каникулы Максима после первого семестра, и он вернулся в «Колет Корт», а Тедди снова пошла добровольцем в местное учреждение Красного Креста.
За работой недели замелькали с такой скоростью, что не успела Тедди опомниться, как наступил декабрь, и Максим опять вернулся домой на каникулы. За последние много лет Рождество и Новый год на этот раз были самыми лучшими – таков был их единодушный вывод. Причина была не только в присутствии Марка – он был с ними вместе все время праздников и души не чаял в них обоих, – но еще и потому, что известия с театров военных действий день ото дня становились все лучше, и это вселяло надежды.
На смену январю 1945 года пришел февраль, войска союзников одержали победы в Европе, и англичане заключали пари, что весной наступит мир.
Однажды, ближе к концу апреля, когда Тедди на кухне готовила завтрак для себя и тети Кетти, ей вспомнилось и засело в голову предсказание мистера Трентона. А ведь прав был отец Корешка! Все британские газеты наперебой предвещали крах нацистской Германии не далее, как через несколько недель, а Артур Трентон не раз говорил ей и мальчикам о том, что праздновать победу они будут до дня рождения Максима, а ему исполнялось одиннадцать лет в июне.
Тедди вздохнула, расставляя чашки и блюда на большом деревянном подносе. С ней не раз бывало, как нынешним утром: ожидание становилось просто невыносимым… Вестхеймы постоянно не выходили у нее из головы. Как давно это было… Шесть лет минуло с того дня, когда Урсула посадила Максима и Тедди на поезд в Париже, доставивший их на вокзал Виктория. Как бы она и Зигмунд сегодня гордились своим Максимом! Каким воистину незаурядным мальчуганом он стал! Блестящий ученик в школе, однако ничуть не воображала, не хвастает своими успехами в науках и остается таким славным, обыкновенным нормальным мальчиком. На Рождество, впервые увидев Максима, мать Марка сказала, что он – маленький джентльмен, и эти слова наполнили Тедди беспредельной радостью и гордостью за него. Родители Максима при виде сына наверняка будут приятно поражены. За последнюю пару лет он подрос больше, чем обычно, был высок для своего возраста и выглядел старше.
Тедди услышала шорох в дверном почтовом ящике и подумала, что, должно быть, принесли и просунули в щель почту или газеты. Отнеся поднос с чайной посудой в столовую, она прошла к наружной двери; утренние газеты были на полу, она подобрала их вместе с лежавшей под ними корреспонденцией.
Рано пришел сегодня почтальон, подумала она, засовывая под мышку газеты и перебирая конверты в надежде обнаружить письмо от Марка. Лицо ее просияло при виде адреса, надписанного его рукой, и она, не мешкая, поспешила обратно на кухню, кинула на стол газеты и все прочее и надорвала конверт с его письмом. Оно, как всегда, было проникнуто любовью и романтикой, полно планов на очередное увольнение, на уик-энд и на будущее. Она перечитала его дважды и, мечтательно улыбаясь, спрятала в карман.
Тедди повернулась к столу, чтобы наполнить чайник, и ее взгляд упал на «Дейли экспресс», лежавшую на столе. Улыбка в момент застыла на ее лице. Она схватила газету, взгляд уставился на заголовки и фотографии; глаза ее расширились от ужаса, а лицо онемело от жути.
С газетной страницы рвались названия мест. Ордруф… Белзен… Бухенвальд. Страшные слова вонзаются ей в глаза: «Лагеря смерти… зверства… бесчеловечность… унижение… миллионы убитых… евреев… геноцид».
Она опустила глаза на снимки, еще более потрясшие и ужаснувшие ее отвратительными изображениями неописуемого насилия и жестокости, страшных свидетельств бесчеловечных пыток и массовых убийств безвинных людей.
Руки Тедди задрожали, и ей пришлось положить газету на стол. Она зажмурилась, не желая больше ничего видеть или читать, но потом все же заставила себя раскрыть глаза: она обязана знать больше.
Она стояла со склоненной над столом головой, глаза пробегали по фотоснимкам: полуголые люди, до того истощенные, что в них трудно было признать человеческие существа; живые скелеты, безволосые, с провалившимися глазами, безучастно взиравшими из-за колючей проволоки концлагерей. И еще фотографии: газовые душегубки и камеры пыток, бесчисленные груды мертвых тел, беспорядочно сваленных в ямы массовых захоронений, экспериментальные медицинские лаборатории, абажуры из человеческой кожи, горы искусственных зубов и очков, обуви и снова тела мужчин и женщин, маленьких детей и даже младенцев – жертвы нацистской машины смерти.
Тедди поднесла руки ко рту, когда первое рыдание вырвалось из ее горла. Жаркие слезы покатились по лицу и закапали на газету, она обхватила себя руками за плечи и, раскачиваясь, запричитала:
– О Боже, нет! О Боже мой, нет! Такое невозможно! Этого просто не может быть… такое не могло случиться!
Но она знала: случилось.
Ноги у нее подкосились, и она рухнула, скорчившись от боли, на стул, вновь зажала рукой рот, силясь подавить крик гнева и страдания, готовый вырваться из ее горла.
Через некоторое время Тедди более или менее удалось успокоиться, чтобы просмотреть другие газеты. Она вполне отдавала себе отчет, что продолжать читать обо всем этом было бы нестерпимой мукой, но она потребовала от самой себя узнать все, что надлежало знать.