Тедди не скоро удалось совладать с собой и успокоиться. Она протянула руку за рюмкой и немного отпила.
– Как погибла Рената фон Тигаль? – тихо, послушным голосом поинтересовалась она. – Причина была… та же самая? Вы знаете, да?
– Ренату жестоко избивали. Но умерла она от аппендицита. Ее не лечили, развился перитонит, и – скоропостижная смерть. Это произошло спустя несколько месяцев после гибели Урсулы.
Тедди кусала губу и глядела в сторону, потом вдруг собралась с духом и спросила:
– А что с Рейнхардом фон Тигаль?
– Нам ни разу не удалось узнать о его судьбе.
– Стало быть, возможно, он жив, – предположила Тедди с оживающей надеждой.
– Очень сомневаюсь. Рената говорила Марии Ланген в Равенсбрюке о том, что они вчетвером уехали из замка Тигаль, потому что были предупреждены о грозящем аресте. Зиги и Урсула из-за того, что евреи, Рената с Рейнхардом – за укрывательство евреев. И еще за то, что гестапо подозревало его в участии в одной из групп Сопротивления, а он-таки участвовал.
– И они не скрылись в надежном месте, – спокойно констатировала Тедди.
– Да, так оно и было. Они успели добраться только до Потсдама, когда их взяли. Ренату с Урсулой отправили в Равенсбрюк. Они так никогда и не узнали, куда загнали Рейнхарда и Зиги.
– Но почему же их имен нет ни в одном из агентств, где я побывала? – удивилась Тедди, смотря на Ирину и хмурясь в бессильном недоумении.
– Даже не знаю, – ответила Ирина, очень медленно качая головой и беспомощно пожимая плечами. – Нам известно, с каким прилежанием наци фиксировали имена всех, кого арестовывали, составляли списки номеров, вытатуированных на руках жертв. Но столь же старательно они и уничтожали эти списки, когда их поражение стало неизбежным и когда союзники начали один за другим освобождать лагеря. – Она повторила: – Просто не нахожу этому объяснения, Тедди. Должно быть, их имена оказались в тех списках, что были уничтожены нацистами.
– Да. – Теперь Тедди смотрела на Ирину очень жестко. – Ваша соратница из группы, Мария Ланген… возможно… я не могла бы сходить повидаться с ней? Быть может, она смогла бы рассказать мне больше…
– К несчастью, она умерла в начале этого года. Одному Богу известно, как ей удалось дожить до этих дней. Бедная Мария подверглась таким мучениям, что потом так никогда и не оправилась от них.
Тедди откинулась на спинку дивана и молчала.
Как-то само собой получилось, что говорить стало больше не о чем.
Она закрыла глаза и ушла в свои воспоминания; ей предстало милое лицо Урсулы, послышался ее приятный негромкий голос, и в горле Тедди зародился вопль. Она подавила его, запихнула в глубь себя и сжала веки, вдавливая обратно слезы. Было невыносимо думать об ужасающе мучительной смерти, выпавшей на долю Урсулы, – смерти от пыток и побоев. И она знала, что уже никогда не сможет отрешиться от мыслей о предсмертных страданиях Урсулы. Они будут преследовать ее до могилы.
37
– Здесь вам, мисс Штейн, будет вполне удобно, – сказал мистер Джонсон в «Росситер Мерчант банк», проводив ее в небольшой кабинет. – Будьте любезны поставить свою подпись вот на этой карточке, и я незамедлительно принесу ваш личный сейф.
– Благодарю вас, мистер Джонсон. – Тедди присела к столу, подписала лежавший перед ней бланк и вручила ему.
Он мило улыбнулся ей и вышел. В ожидании его возвращения Тедди устроилась на стуле поудобней и стала смотреть на картину на противоположной стене, но навряд ли видела ее. Ее мысли были заняты только что состоявшимся разговором с Генри Росситером.
Мистер Росситер был глубоко опечален трагической новостью, привезенной ею из Берлина, но теперь она поняла, что он вовсе не был чрезмерно удивлен вестью о гибели Вестхеймов. Принеся ей свои соболезнования, он сообщил, что отныне Тедди является опекуном Максима до достижения мальчиком двадцати одного года.
– Такова была воля миссис Вестхейм, – пояснил директор банка. – И в письме на мое имя, привезенном вами в Англию в тридцать девятом году, содержалось подтверждение телефонного разговора по этому поводу, который состоялся за неделю до вашего приезда. Я полагаю, что вы хотели бы сейчас же познакомиться с этим письмом. – Генри Росситер протянул ей листок, она быстро пробежала его глазами и вернула.
– Вам все понятно? – спросил он, и она утвердительно кивнула.
После этого она сказала, что хотела бы и впредь пользоваться его рекомендациями относительно инвестирования капиталов Вестхеймов, поблагодарила за полезное руководство ее делами доныне. Он улыбнулся своей обычной доброй улыбкой, заверил Тедди в намерении и в дальнейшем помогать ей в меру сил и возможностей и согласился взять на себя контроль над финансовыми средствами Максима.
Течение мыслей Тедди было прервано, когда открылась дверь кабинета и на пороге появился мистер Джонсон. Он вошел быстро, неся ее личный депозитный сейф, и поставил его на стол.
– Извольте, мисс Штейн, – сказал он и удалился раньше, чем она успела его поблагодарить.
Тедди сегодня впервые вскрывала свой личный депозитный сейф за долгие шесть лет с тех пор, как получила его в свое распоряжение и заперла содержимое на ключ. Она сидела и долго смотрела на металлическую коробку, прежде чем достать из кошелька ключ и отпереть ее.
Сейф был заполнен ювелирными украшениями Урсулы Вестхейм. Предметы были вложены в отделанные изнутри бархатом специальные футляры, купленные Урсулой в Париже в 1939 году в один из тех дней, когда они вместе ходили по магазинам. Тедди раскрыла один футляр и стала рассматривать широкий браслет с бриллиантами, ярко засверкавший под лучами лампы.
Она прикоснулась к браслету, вспоминая, когда видела его в последний раз на Урсуле в Берлине, и у нее перехватило горло. Это было на скромном обеде в особняке на Тиргартенштрассе в 1937 году, и Урсула никогда не выглядела красивей, чем в тот раз. Тогда на ней был вечерний туалет из панбархата цвета бургундского, оттенявший ее светлую кожу, белокурые волосы, ее эфирную красоту. Тедди почувствовала подступающие к глазам слезы, но сморгнула их и подавила скорбь.
С того дня, как княжна Ирина Трубецкая неделю тому назад рассказала Тедди о смерти Урсулы, кошмарные видения преследовали ее; ей редко удавалось закрыть глаза без того, чтобы не увидеть лицо Урсулы, обезображенное и в кровоподтеках, или Урсулу, избитую и замученную нацистскими палачами в Равенсбрюке. Лишь в последние несколько дней она начала понимать, что единственным способом избавиться от этой пытки было помнить Урсулу во всей ее привлекательности и обаянии; именно такой ее следовало держать перед мысленным взором. Но слишком часто иные, приводившие Тедди в ужас картины навязчиво заявляли о себе, и тогда, представляя себе предсмертные муки, сквозь которые должна была пройти Урсула, она сама всякий раз проходила через эти мучения. Она не знала, сумеет ли когда-нибудь заглушить в воображении эти видения. Я должна, говорила она себе, ради Максима, ради своего собственного здравомыслия и ради Марка и нашей будущей совместной жизни.
Закрыв футляр с браслетом и отложив его в сторону, Тедди пересмотрела остальные драгоценности и наконец дошла до письма, лежавшего на дне сейфа.
Урсула Вестхейм отдала его ей в Париже, когда провожала их с Максимом на поезд, отбывавший в Англию. Поперек большого коричневого конверта Урсула напечатала заглавными буквами:
ЛИЧНО И КОНФИДЕНЦИАЛЬНО: ВСКРЫТЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ ЗИГМУНДА И УРСУЛЫ ВЕСТХЕЙМ.
Под этой строкой Урсула добавила: Мисс Теодоре Штейн.
Мисс, повторила про себя Тедди и подумала: она уже тогда сделала из меня англичанку. Девушка, торопясь, распечатала коричневый конверт. Внутри были два белых поменьше: на одном стояло ее имя; другой был адресован Максиму.
Тедди вскрыла свое письмо и увидела, что оно было написано в Париже, на бланке отеля «Плаза Атэн».
Париж. Март, 10,1939
Моя дорогая Тедди!
Если ты читаешь это письмо, значит, мой муж и я мертвы. Я возвращаюсь в Берлин, отдавая себе отчет, сколь велика вероятность того, что ни он, ни я, ни кто-либо из семьи Вестхеймов не спасутся от преследований Третьего рейха. И если мы не погибнем от рук нацистов, то всегда есть большая вероятность для нас быть убитыми в войне между Германией и западными союзниками, которая, как мы все знаем, теперь неизбежна. И посему я чувствую, что должна написать о чрезвычайно важном деле, касающемся моего сына, Максимилиана. Знаю, что то, о чем я поведу речь, приведет тебя в большое смущение, возможно, даже шокирует, но я хочу, чтобы кто-то знал всю правду на тот случай, если мне не суждено спастись. И таким человеком можешь быть только ты. Прежде чем перейти к сути, должна тебе сказать, что то, что я собралась написать, предназначено только для твоих глаз. Больше никто и никогда не должен узнать содержание этого письма, кроме, разумеется, Максима, если ты пожелаешь ему рассказать, когда он станет достаточно взрослым, чтобы все понять. Однако я предоставляю тебе самой это решить. Ты должна употребить свое благоразумие и можешь почесть более мудрым, чтобы он никогда об этом не узнал.
Быть может, я не права, обременяя тебя такой ответственностью, но мне больше некому доверить эту тайну. Тебе же, Тедди, я доверяю беспредельно. Я не могу давать тебе совет, боюсь, я никогда не была уверена по-настоящему, что смогу сама это сделать, когда Максим достаточно вырастет для понимания правды. Ты же – сильная, умная, и я уверена, принятое тобой решение будет верным для моего сына, которого, я знаю, ты очень, очень любишь, так же, как я.
Для того чтобы я могла начать мой рассказ, мне придется вернуться в 1931 год. Тогда…
Глаза Тедди внимательно пробегали строчку за строчкой, столь тщательно написанные Урсулой в Париже шесть лет тому назад. Письмо имело продолжение на следующей странице, и, дочитав до конца, Тедди откинулась на спинку стула. Она была ошеломлена, она не поверила прочитанному.