– Какое чудесное слово – Glücksritter! – воскликнула Урсула. – Гораздо красивее, чем солдат удачи.
– Правда? – сказала Гудрун. – Я бы отправилась скитаться по миру с Glücksritter[71]. Но иметь дом, установленные порядки! Урсула, только подумай, что это значит! Подумай!
– Я понимаю, – сказала Урсула. – У меня уже был один дом – и этого мне достаточно.
– Вполне достаточно, – сказала Гудрун.
– «Маленький серый домик на западе», – иронично процитировала Урсула.
– Это даже звучит как-то серо, не находишь? – мрачно сказала Гудрун.
Их разговор был прерван звуком машины. Приехал Биркин. Урсула удивилась, что в ней сразу же загорелся огонь, что все проблемы с серыми домиками на западе сразу же остались в стороне.
Они услышали, как его каблуки затопали по полу прихожей.
– Есть здесь кто-нибудь? – позвал он и его голос живым эхом пронесся по дому.
Урсула улыбнулась про себя. Ему тоже было не по себе в этом месте.
– Есть! Мы здесь, – крикнула она вниз.
И они услышали, как он быстро побежал вверх по ступенькам.
– Похоже, здесь живут призраки, – сказал он.
– В таких домах призраки не живут – ведь у этих домов никогда не было индивидуальности, а призраки обитают только там, где есть что-то особенное.
– Согласен. Итак, вы тут оплакивали прошлое?
– Да, – мрачно сказала Гудрун.
Урсула рассмеялась.
– Мы оплакиваем не то, что оно прошло, а то, что оно вообще было, – сказала она.
– А! – с облегчением сказал он.
Он на минуту присел. Урсула подумала, что в его внешности было что-то очень светлое и живое. От этого даже бессыдная пустота этого дома становилась незаметной.
– Гудрун говорит, что даже думать боится о том, что выйдет замуж и ей придется жить в одном и том же доме, – со значением сказала Урсула – они понимали, что это относилось к Джеральду.
Он умолк на несколько мгновений.
– Ну, – сказал он, – если ты заранее знаешь, что это тебе невыносимо, то ты в безопасности.
– В полной! – ответила Гудрун.
– Почему каждая женщина считает, что цель ее жизни – найти мужа и обрести маленький серый домик на западе? Почему это цель ее жизни? Разве должно быть так? – спросила Урсула.
– Il faut avouir le respect de ses betises[72], – сказал Биркин.
– Но не обязательно уважать betise прежде, чем ты свяжешь себя ими, – рассмеялась Урсула.
– В таком случае, des betises du papa?[73]
– Et de la maman[74], – насмешливо добавила Гудрун.
– Et des voisins[75], – сказала Урсула.
Они засмеялись и поднялись с места. Темнело. Они перенесли вещи в машину. Гудрун заперла опустевший дом. Биркин зажег фары. Во всем этом чувствовалась какая-то радость, словно они отправлялись в путешествие.
– Остановитесь у «Коулсонз». Мне нужно оставить там ключ, – сказала Гудрун.
– Хорошо, – сказал Биркин, и они отправились в путь.
Они притормозили на главной улице. В магазинах начали зажигать свет, запоздавшие шахтеры спешили домой по мостовым – едва заметные тени в серой одежде, покрытой пылью шахт, двигались в голубой дымке. Но их ноги, шаркая по мостовым, создавали многоголосый резкий звук.
С какой радостью Гудрун вышла из магазина и села в машину и унеслась прочь вниз по холму от осязаемого заката, вместе с Урсулой и Биркиным! Каким захватывающим приключением казалась ей в это мгновение жизнь! Как глубоко и как неожиданно она позавидовала Урсуле! Жизнь для нее была такой быстрой, точно открытая дверь, такой беззаботной, словно не только этот мир, но и мир прошлого и будущего ничего для нее не значили. О, если бы только она могла быть такой, ей не осталось бы ничего желать. Потому что всегда, кроме моментов волнения, она чувствовала в себе пустоту. Она была не уверена в себе. Она чувствовала, что сейчас, наконец-то, когда Джеральд любил ее так сильно и страстно, она жила полной и законченной жизнью. Но когда она сравнивала себя с Урсулой, в ее душе появлялась зависть, неудовлетворенность. Она не была удовлетворена, вот что, – и ей никогда не суждено было стать удовлетворенной.
Чего ей не хватало сейчас? Брака – восхитительной стабильности брака. Она хотела этого, чтобы там она ни говорила, она говорила неправду. Старая идея брака нравилась ей даже теперь – брака и семейного очага. И в то же время ее рот кривился, когда она произносила эти слова. Она думала о Джеральде и Шортландсе – брак и дом! Ладно, хватит. Он много значил для нее, но… Возможно, она не из тех, кто хочет жить в браке. Она была одной из отверженных в этой жизни, перекати-поле, у которого нет корней. Нет, нет, так не могло быть. Она внезапно представила себе залитую розовым светом комнату, себя в красивом платье и представительного мужчину во фраке, который обнимал ее перед камином и целовал ее. Эту картину она назвала «Семейный очаг». Ее вполне можно было бы выставить в Королевской Академии.
– Поехали, выпьешь с нами чаю! Поехали! – предложила Урсула, когда они подъехали к коттеджу Гудрун в Виллей-Грин.
– Большое спасибо, но мне нужно домой, – сказала Гудрун, хотя ей очень хотелось поехать дальше с Урсулой и Биркиным.
Это казалось ей истинной жизнью. Однако какая-то нерешительность не позволила ей.
– Пойдем! Это было бы здорово, – упрашивала Урсула.
– Мне ужасно жаль – мне бы очень хотелось, но я не могу, правда, не могу.
Она торопливо вышла из машины, вся дрожа.
– Ну почему? – донесся до нее разочарованный голос Урсулы.
– Нет, я правда не могу, – раздались в темноте жалобные, полные горечи слова.
– С тобой все будет в порядке? – спросл ее Биркин.
– Конечно! – сказала Гудрун. – Спокойной ночи!
– Спокойной ночи! – попрощались они.
– Приходи в любое время, мы всегда будем тебе рады, – сказал Биркин.
– Большое спасибо, – отозвалась Гудрун странным голосом в нос, в котором слышалась горесть одиночества, что очень озадачило его.
Она повернулась к воротам своего коттеджа, а они поехали дальше. Но она мгновенно развернулась и проводила взглядом машину, которая, уезжая, постепенно растворялась в дымке. И когда она шла по дорожке к своему чужому для нее дому, ее сердце было наполнено непонятной горечью.
В прихожей стояли напольные часы, а в циферблат было вмонтировано круглое, румяное, радостное лицо с глазами-прорезями, которое наклонялось в одну сторону, когда тикали часы, и которое самым странным образом строило ей глазки, и возвращалось в исходное положение с тем же самым нежным выражением, когда маятник снова колебался. Это глупое гладкое румяно-коричневое лицо всегда пристально пялилось на нее с нежностью. Несколько минут она стояла и разглядывала его, пока ее не охватило ужасное чувство отвращения и она засмеялась сама над собой бессмысленным смехом. А лицо все раскачивалось и строило ей глазки то с одной стороны, то с другой, то с одной, то с другой. О, как же несчастна она была! В самом эпицентре своего наиболее ощутимого счастья, какой же несчастной она была!
Она взглянула на стол. Варенье из крыжовника и все тот же домашний пирог, в котором было слишком много соды! Хотя варенье из крыжовника было вкусным, его не часто удавалось достать.
Она весь вечер хотела пойти на мельницу. Но она отказывала себе в этом. Вместо этого она пошла туда на следующий день. Она была рада, что застала Урсулу одну. В доме была чудесная, интимная, укромная атмосфера. Они говорили бесконечно, получая наслаждение от разговора.
– Мне кажется, ты здесь очень счастлива, – сказала Гудрун сестре, взглянув на свои яркие глаза в зеркало.
Она всегда завидовала, иногда даже с отвращением, странной положительной наполненности, которая царила вокруг Урсулы и Биркина.
– Как красива эта комната, – громко сказала она. – Это покрытие с грубым плетением – у него такой чудесный цвет – цвет холодного света!
Оно казалось ей совершенным.
– Урсула, – через некоторое время спросила она ничего не выражающим голосом, – ты знаешь, что Джеральд Крич предложил, чтобы мы все вместе уехали на Рождество?
– Да, он говорил об этом с Рупертом.
Жаркий румянец залил щеки Гудрун. Она какое-то время молчала, словно ошарашенная, не зная, что сказать.
– А тебе не кажется, – сказала она наконец, – что это удивительно дерзко?
Урсула рассмеялась.
– Вот за это-то я его и люблю, – сказала она.
Гудрун замолчала. Было очевидно, что хотя ее и убивало, что Джеральд осмелился сделать такое предложение Биркину, эта идея ей необычайно нравилась.
– Мне кажется, в Джеральде есть чудесная простота, – сказала Урсула, – и в то же время он отрицает все и вся! О, мне кажется, что он очень милый.
Гудрун несколько мгновений ничего не отвечала. Она должна была преодолеть оскорбление, которое было нанесено ей таким вольным распоряжением ее свободы.
– А ты знаешь, что ему ответил Руперт? – спросила она.
– Он сказал, что это было бы удивительно весело, – сказала Урсула.
Гудрун вновь опустила глаза и замолчала.
– Ты думаешь, что так и будет? – осторожно спросила Урсула.
Она никогда не была уверена, как много оборонительных сооружений возвела вокруг себя Гудрун.
Гудрун с трудом подняла голову, но продолжала смотреть в сторону.
– Мне кажется, что это может быть необычайно весело, как ты и говоришь, – ответила она. – Но ты не считаешь, что это уж слишком большая вольность – разговаривать о таких вещах с Рупертом, который всего-навсего… понимаешь, что я имею в виду, Урсула – это напоминает, как двое мужчин организуют развлечения с какими-то маленькими type[76], которых они сняли. О, я считаю, что это совершенно непростительно!
Она так и сказала по-французски – type.