«Завербуй меня, если сможешь!»
В окопы невидимых фронтов тайной войны, которую вел КГБ против западных спецслужб и против так называемых «диссидентствующих элементов» было рекрутировано бессчетное количество секретных помощников — агентов. Подавляющее их большинство — представители уникальной российской прослойки — интеллигенции. Золотой фонд нации. Их не встретить на пашне и у доменных печей. Они — в дипломатических миссиях и в божьих храмах, в конструкторских бюро и во всемирно прославленных театрах…
В середине 1950-х глава Второго главка КГБ СССР генерал-лейтенант О.М. Грибанов вознамерился завербовать посла Франции в Москве мсье Мориса Дежана. По решению генерала, одну из ключевых ролей в вербовочной разработке француза (сейчас уже никто не возьмется утверждать, какую именно!) должна была сыграть Фаина Георгиевна Раневская. Но для этого ее еще надо было завербовать.
«А работать без подручных то ли трудно, то ли…»
Существовало расхожее мнение, что народная артистка СССР Фаина Георгиевна Раневская, будучи рисковой женщиной, не побоялась отклонить предложение, сделанное ей генералом Грибановым. Предложение сотрудничать с органами госбезопасности.
Начнем с того, что не генерал сделал ей это предложение.
Олег Михайлович при своем маленьком росте обладал недюжинной гипнотической силой, подавляющим даром убеждения и бескомпромиссностью — неспроста подчиненные называли его «маленьким Бонапартом».
Кроме того, О.М. Грибанов был известен в интеллигентской среде как «укротитель» Будапештского восстания 1956 года, поэтому одно упоминание его фамилии априори подавляло волю собеседника.
Так что, сделай он лично предложение Фаине Георгиевне вступить в тайный орден секретных осведомителей, вряд ли бы она нашла в себе силы отказать ему, а так… Не только отказала, но и выгоду от игры с органами госбезопасности поимела!
В силу своей занятости и других обстоятельств генерал на встречу с Раневской послал молодого опера по фамилии Коршунов, у которого за душой было лишь начальное образование и двухлетнее производственное обучение на токаря на заводе «Красный Октябрь».
Предполагалось, что это будет моментальная вербовка в лоб.
Предполагал, как выяснится, Грибанов, а располагала Раневская!
Потому что она проявила себя не только гениальной сценической артисткой, но и величайшей актрисой по жизни, обведя Коршунова вокруг пальца, как мальчишку. В общем, шельма, а не женщина!
Раневская держит удар
Коршунов начал вербовочную беседу, как тогда было принято, издалека.
И о классовой борьбе на международной арене, и о происках иностранных разведок на территории СССР поведал Раневской.
Процитировал пару абзацев из новой, хрущёвской Программы КПСС, особо давил на то, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Но! Беда в том, что проклятые наймиты империализма в облике иностранных секретных служб пытаются подставить подножку нашему народу, семимильными шагами движущемуся к светлому будущему всего человечества — коммунизму.
Невзначай напомнил также и о долге каждого советского гражданина, независимо от его профессиональной принадлежности, оказывать посильную помощь органам государственной безопасности в их ратном труде по защите завоеваний социализма…
Словом, подал Коршунов себя в наихудшем свете — выступил в роли лектора сельского клуба, а не вербовщика. И великая актриса его сразу раскусила, догадалась, к чему клонит визави, но виду не подала.
Стукачество в артистической среде всегда, даже при царях, было распространенным явлением. Весь бомонд, не таясь, обсуждал его. Оно было притчей во языцех. А уж вокруг Фаины Георгиевны… Там вообще, агент на агенте сидел. Ей ли было не знать, что все ее коллеги-артисты уже давно завербованы, так что это Коршунов считал, что он ведет игру с закрытыми картами, имея старшие козыри на руках… Для нее же все его потуги были секретом Полишинеля.
…Вслушиваясь в страстный монолог Коршунова, Раневская прикидывала, как ей ловчее уйти от предложения, которое, конечно же, должно последовать в заключение пламенной речи этого трибуна из гэбэ.
Сначала она провела кинжальную разведку боем. Спросила:
— Молодой человек, а где вы были раньше, когда я еще не успела разменять шестой десяток?
— Что вы, что вы, Фаина Георгиевна! — вскричал, покрывшись мурашками страха Коршунов, которому показалось, что пароход уходит от причала прямо на его глазах. — Вы просто девочка по сравнению с другими артистками вашего театра… Вам больше тридцати никто не дает, поверьте!
— Это я еще сегодня плохо выгляжу! — мгновенно отреагировала актриса и, закурив очередную «беломорину», тоном маршала Жукова, принимающего капитуляцию Германии, продекламировала:
— Мне с вами, молодой человек, всё ясно… Как, впрочем, и со мной… Без лишних слов, заявляю: я ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству и предложат сотрудничать! Как сказал один сбитый летчик: «ты всегда в ответе за тех, кого приручил». Так вот органы давно приручили меня целиком и полностью. Я даже не знаю, как это у меня хватило ума так глупо прожить жизнь без гэбэ… Вы не поверите, но до вашего визита я чувствовала себя пианистом, которому отрубили руки… Поэтому, товарищ Коршман, то есть товарищ Коршунов, я готова разоблачать происки империалистических выползней и получать награды не по потребности, а по способности… Можно сказать, что это — мечта всей моей жизни. Но… Есть одно маленькое «но». Я бы даже сказала, абсолютно не кошерная ситуация!
Во-первых, я живу в коммунальной квартире, а во-вторых, что важнее, я громко разговариваю во сне. Вот и давайте, коллега, а по-другому я вас, молодой человек, и не мыслю, с тех пор как мы встретились. Да, вы — мой коллега, и я вас масштабно уважаю! Так вот, давайте вместе, по-чекистски, поразмыслим.
Представьте, вы даете мне секретное задание, и я, будучи человеком обязательным и ответственным, денно и нощно обдумываю, как лучше его выполнить, а мыслительные процессы, как вы, конечно, знаете из психологии, в голове интеллектуалов происходят беспрерывно — и днем и ночью… И вдруг! И вдруг ночью, во сне, я начинаю сама с собой обсуждать способы выполнения вашего задания. Называть фамилии, имена, клички объектов, явки, пароли и прочее… А вокруг меня соседи, которые, будто вертухаи на зоне, неотступно за мной следят. Да они у меня под дверью круглосуточно, как сторожевые псы лежат, чтобы услышать, о чем и с кем это там Раневская по телефону говорит?! И что? Я, вместо того чтобы принести свою помощь на алтарь органов госбезопасности, предаю вас! Я пробалтываюсь, потому что громко говорю во сне… Нет-нет, я просто кричу обо всём, что у меня в голове… Я говорю вам о своих недостатках заранее и честно… Ведь между нами, коллегами, не должно быть недомолвок, как вы считаете? Вы поймите меня правильно. Я хочу, чтобы наше с вами будущее сотрудничество развивалось на принципах взаимного доверия и искренности, или я ошибаюсь? Если я ошибаюсь — поправьте меня, уберегите меня от совершения в будущем роковой ошибки! Я бы даже сказала — от непредумышленного предательства… Но что делать, если я родилась с таким пороком — громко разговаривать во сне? Я уже обращалась к врачам, к светилам медицины — всё пустое, ничего поделать не могут… Никакие снотворные и транквилизаторы не помогают… Может быть, у госбезопасности имеются какие-то спецпрепараты, чтобы не выбалтывать секреты во сне? Ну, шо вы замолкли, товарищ Коршман, то есть, товарищ Коршунов… как фаршированная рыба об лед?!
В комнате стало тихо, как в морге после отбоя, а Раневская со счастливым лицом, словно с облегчением после запора, молча смотрела на визави.
«Критические дни»
Страстный монолог Раневской потряс Коршунова. Такого удара судьбы в пах он не ожидал. С явки он ушел подавленный и напрочь разбитый железными аргументами кандидатки на вербовку.
Доложив о состоявшейся вербовочной беседе Грибанову, он в заключение сказал:
— Баба согласна работать на нас, я это нутром чую, Олег Михайлович! Но… Есть объективные сложности, выражающиеся в особенностях ее ночной физиологии.
— Что еще за особенности? — спросил Грибанов, — мочится в постель, что ли?
— Нет-нет! Громко разговаривает во сне… Да и потом, Олег Михайлович, как-то несолидно получается… Негоже всё-таки, нашей прославленной артистке занимать комнату в коммунальной квартире… Полагаю, что ради того, чтобы привлечь Раневскую к секретному сотрудничеству и эффективно ее использовать в наших интересах, надо бы ей выделить отдельную квартиру… У меня — всё!
— Что ж, подумаем…
Ответил неопределенно Грибанов, но через месяц Раневская праздновала новоселье в высотке на Котельнической набережной.
И тогда Коршунов вновь пошел на приступ, стал названивать в театр Моссовета, где работала Раневская, чтобы, значит, встретиться с нею и формально узаконить состоявшуюся вербовку отбором подписки о добровольном сотрудничестве, неразглашении и т. д. Ну, в общем, соблюсти все формальности.
Однако каждый раз выяснялось, что Фаина Георгиевна пока не может с ним встретиться либо по причине своей занятости, либо состояния здоровья — то она готовится к премьере, то у нее сплин, то насморк.
Когда же наконец в телефонной трубке он услышал ее воркующий голос, очень доверительно сообщивший ему, как коллеге и товарищу по борьбе, что у нее начались какие-то «критические дни», и поэтому она просит вновь перенести свидание, он рассвирепел и в сердцах бросил ей, что послезавтра приедет к ней домой, в новую отдельную квартиру для окончательного расчета.
Не знал молодой лейтенант с начальным школьным образованием, с кем столкнула его судьба и какой прожженной бестией оказалась обхаживаемая им «кандидат на вербовку».
Таинственный податель заявления
На следующий после разговора Коршунова с Раневской день, рано утром, в приемной КГБ при Совете Министров СССР появился какой-то мужчина с испитой рожей и неопределенного возраста — от пятнадцати до восьмидесяти пяти — и попросил принять от него заявление. Настаивал, чтобы оно было непременно зарегистрировано, потому как дело чрезвычайной государственной важности.
Коллективное заявление жильцов высотки на Котельнической набережной, где уже месяц проживала Раневская, через час лежало на столе у Грибанова, потому что ему и было адресовано.
В своем обращении квартиросъемщики (всего десять подписей), проживавшие над квартирой Раневской, просили органы госбезопасности разобраться с некой артисткой (фамилия Раневской в заявлении не указывалась), которая ночи напролет вопит о происках империалистических разведок. Рассуждает, как разделается с ненавистными супостатами и какую кузькину мать она им покажет, едва только ее примут в органы госбезопасности внештатным сотрудником.
Через час Коршунов стоял по стойке «смирно» в генеральском кабинете. Грибанов отдал ему заявление со словами:
— На Фаине поставь крест, ищи кого-нибудь другого… Молчащего во сне. Всё! Свободен!
По прошествии некоторого времени Коршунову от агентуры, окружавшей Раневскую в театре им. Моссовета, стали известны подробности создания пресловутого «коллективного заявления».
Артистка за две бутылки водки соблазнила на эту акцию сантехника из ЖЭКа, того самого заявителя с испитым лицом.
Но… поезд уже ушел, и квартира осталась за Раневской!
…Фаина Георгиевна, приглашая своих коллег (среди них было немало агентов КГБ, которые по ней и работали, что для нее секретом не являлось) на чашку чая в свою новую квартиру на Котельнической набережной, еще долго вспоминала свое общение с Коршуновым и, как бы оправдывая свой дьявольски изощренный трюк с «коллективным заявлением», неизменно повторяла:
— Девочки, вы должны меня понять. Я отказала гэбэ лишь по одной причине. Дать много органам госбезопасности я не могу, а мало мне не позволяет совесть — проклятое воспитание!
В «медовую западню» Мориса Дежана загнала Лариса (Лора) Кронберг-Соболевская, разведенная красавица актриса, которая сыграла в своей жизни главную, а в жизни посла — роковую роль. Исполнила она ее с блеском, за что была награждена Грибановым швейцарскими часами, выполненными из золота и бриллиантов.
Генерал-лейтенант Грибанов, один из самых ловких «рыцарей плаща и кинжала» всех спецслужб мира, после того как перебежчик-горемыка капитан Носенко оказался в США, в 1964 году был отправлен в отставку, несмотря на то что в системе властных координат Комитета занимал одно из ведущих мест. Звание генерал-полковника, к которому он так стремился, ему не присвоили из-за предательства и бегства за границу капитана Носенко. После увольнения Грибанов бесследно сгинул в недрах Совета Министров СССР. Но это — уже совсем другая история.