Кстати, благородства образу Демидовой добавляет одна, казалось бы, маленькая, но весьма характерная деталь. Когда Любимову удалось-таки уломать Золотухина взять роль Гамлета, Демидова «сочла за лучшее не участвовать в репетициях»[367].
Монолог принца Датского Алла выучила, еще будучи студенткой. С тех пор дух Гамлета ее преследовал, словно тень.
В конце концов, спустя много лет, руководитель театра «А» — Алла Демидова — все же поставила своего «Гамлета». Это был моноспектакль. Все роли были ее. И даже все театральные костюмы были придуманы ею. Она говорила: «Для меня главный вопрос в «Гамлете»: как меняется сознание после встречи с иррациональным миром, с Призраком? Он же, Гамлет, был веселым студентом, своих ближайших приятелей, Розенкранца и Гильденстерна, очень радостно встречает, а как потом его сознание перевернулось, что он воспринимает их врагами. Он становится философом, который в себе соединяет абсолютное знание действительности с потусторонним, таинственным. Когда соприкасаешься с другим миром, сознание меняется, по-иному все чувствуешь…»[368]
Хотя в своем давнишнем интервью журналисту «Недели» Э. Церковеру она говорила: «…теперь я понимаю: Гамлет — хотя и весьма эффектно для женщины, но даже мужчина далеко не всякий осилит эту роль…»
А всякому ли мужчине-актеру по плечу женская роль?..
Олегу Табакову — да («Всегда в продаже» в «Современнике»). Александру Калягину — тоже (в телефарсе «Здравствуйте, я ваша тетя!»). Но Высоцкий? Оказывается, тоже был «грешен». В его списке театральных удач была роль тети Моти из спектакля «Берегите ваши лица!» Андрей Вознесенский рассказывал: «В образе тети Моти Высоцкий исполнял мое стихотворение «Время на ремонте». Эти стихи были центром композиции спектакля… Когда он их играл и пел, он понимал, что следующей песней будет «Охота на волков» и, как делал часто, сознательно шел на гротеск. В образе тети Моти, в дурацком и таком узнаваемом платочке, он был уморителен и упоителен.
Стихи эти цензура все время снимала. Власти потребовали изменить первоначальный текст, снять все бытовые подробности. Мое стихотворение начиналось так:
«Как архангельша времен,
На часах над Воронцовской
Баба вывела «Ремонт»
И спустилась за перцовкой.
Верьте тете Моте —
Время на ремонте».
Со сцены же звучал совсем другой текст:
«Как архангельша времен,
На ночных часах над рынком,
Баба вывела «Ремонт»,
Снявши стрелки для починки».
А строчки про тетю Мотю вообще запретили. Но все в зале знали, какие произвели изменения и, конечно, животики надрывали. Высоцкий очень хорошо понимал всю серьезность этого стихотворения. Не случаен рефрен: «Прекрасное мгновение, не слишком ли ты подзатянулось?» — он не пел, а произносил, не заговаривал, а специально выговаривал, осознавая точность и важность этих слов. «Время остановилось. Время ноль-ноль. Как надпись на дверях»…
На разборке спектакля в ЦК партии требовали, помимо прочего, снять как раз место с «Прекрасным мгновением». Там много чего требовали: отказаться от «Охоты на волков» и от Высоцкого вообще. Как они говорили: «Давайте снимем Высоцкого, и тогда будет легче разговаривать»…[369]
Спустя несколько лет Алла Демидова вновь испытала себя в роли принца Датского в спектакле «Гамлет-урок». Постановку в форме мастер-класса осуществил греческий режиссер Теодорос Терзопулос. Этот спектакль не совсем по Шекспиру. Традиционный текст здесь был перетасован, и повествование о мести Гамлета убийце отца превращен в рассказ о поединке принца с собственной совестью. «Мне многие персонажи не нужны были, — рассказывала актриса. — Мне совершенно не интересен Клавдий. Мне не интересено, что творится в его грязной душе. Мне не интересен Полоний, Розенкранц и Гиде-льстерн и так далее. Их нет у меня. Но я играю, например, сцену «Гамлет и Гертруда», «Гамлет и Офелия», и сумасшествие Офелии, и монологи Гамлета. Я взяла то, что мне интересно. И получился спектакль довольно-таки забавный».
Кстати, инсценировала Шекспира сама Демидова, в поисках своего ритма по многу раз переписывая в тетрадь все монологи. При этом она брала пример со своего умершего партнера: «Высоцкий… играя Гамлета, использовал разные переводы и даже сам что-то добавлял…»[370] А что? «Володя Высоцкий… за десять лет существования нашего «Гамлета» очень менялся. Поначалу для него не существовало проблемы «Быть ли не быть?» Только — «Быть!» А в конце жизни его Гамлет — мудрый усталый философ, перед ним встают вечные вопросы, на которые нет ответа. В последние годе он играл Галета гениально!..»[371]
У Демидовой с Высоцким, естественно, были общие гастроли, какие-то поездки, совместные концерты, несостоявшиеся проекты, дружеские компании. Теплоту чувств к Владимиру, родственность их душ выдают некоторые дневниковые записи Аллы Сергеевны: «После Енгибарова был концерт Высоцкого в первый раз. Тогда, сидя в зале, я услышала все его песни, часа два он именно нам их все исполнял как артист. Это тогда меня тоже потрясло… Я помню, я тогда к нему после этого концерта подошла и вот так расцеловала, и так для него это было неожиданно…»[372] И дальше она рассказывала: «Когда читаешь стихи, всегда выбираешь заинтересованное лицо в зале и пытаешься удержать возникающую энергетическую связь. Так, в антракте, через щелку, мы с Высоцким искали нужные нам лица на «Гамлете»…[373]
Или еще. «Однажды, после душного летнего спектакля «Гамлет», мы, несколько человек, поехали купаться в Серебряный бор. У нас не было с собой ни купальных костюмов, ни полотенец, мы вытирались Володиной рубашкой… Через несколько лет во Франции мы с Володей были в одной актерско-писательской компании и вместе с французами поехали в загородный дом под Парижем. Когда подъехали к дому, выяснилось, что хозяин забыл ключ. Не ехать же обратно! Мы расположились на берегу реки, ку-пались, также вытирались чьей-то рубашкой… Мы с Володей обсудили интернациональное качество творческой интеллигенции — полную бесхозяйственность и вспомнили Серебряный бор…»
У рассудительной, обстоятельной, склонной к аналитическому мышлению Аллы Сергеевны была своя точка зрения на толкование явления «Высоцкий»: «Для нас, живших и работавших с ним рядом, он всегда был «Володей, Володечкой», близким, родным и понятным человеком, а вся страна знала его «Высоцким», воспринимала чуть ли не мифом каким-то. Фамилия эта для многих была окружена ореолом загадочности, полудозволенности, устойчивого полупризнания-полузапрета…»[374]
Светлана Светличная с ревностью замечала, что часто «в последнее время… видела его с Аллой Демидовой… В последний год я видела его с ней…» Хотя тут все объяснимо, и нет никаких интимных секретов. Переводчик и театральный критик Виталий Вульф вспоминал, как еще в 1976 году они втроем — Высоцкий, Демидова и он — начинали проект по пьесе Теннесси Уильямса «Крик, или Игра для двоих». Высоцкий, уже знавший себе цену, непременно хотел, чтобы постановщиком был сам автор. Потом возникла очередная, опять-таки явно нереальная идея — привлечь к работе Анджея Вайду. «В итоге, — рассказывает Вульф, — поскольку он никого не хотел, они с Аллой Сергеевной решили, что ставить будет он сам… И это была очень хорошая пара…»[375]
Алла Сергеевна рассказывала, что им «давно хотелось сделать камерный спектакль, ведь Таганка начиналась с массовых представлений, как «театр улицы»… Сначала была попытка сделать спектакль по дневникам Льва Николаевича и Софьи Андреевны Толстых, о том, как эти два человека, живя много лет бок о бок, одни и те же события воспринимают по-разному. Материал был очень интересный, но с ним нужно было много работать. А потом… Виталий Вульф сказал мне, что у Теннесси Уильямса есть пьеса для двоих в двух вариантах — «Крик» и «Игра для двоих»… И когда мы с ним начали прикидывать: кто же партнер? «Высоцкий, конечно же, Высоцкий!» — подумала я. И мы пришли с Высоцким к Вульфу читать пьесу. Она понравилась, позже ее утвердили. В министерстве культуры сделали пометку о том, что эта пьеса специально для Демидовой и Высоцкого. Именно потому мы и не торопились с ее постановкой — куда спешить? Ведь она и так наша. Да и некогда было… Потом все-таки собрались, сделали первый акт, а в пьесе их три, «прогнали» его даже на сцене. Второй акт был сложный. И мы, конечно, о него споткнулись. И остановились…»[376]
Оформление «Игры для двоих» художник Давид Боровский придумал гениально простое: на сцене были свалены в беспорядке фрагменты декораций прежних таганковских спектаклей, в которых Демидова и Высоцкий играли — груда сломанных деревьев из «Вишневого сада», гроб из «Гамлета», что-то из Брехта и поэтических композиций, дверь и кресло из «Преступления и наказания»…
В целом к затее Демидовой и Высоцкого в театре относились, мягко говоря, скептически. Главному режиссеру пьеса откровенно не нравилась, и он заявлял, что наши «звезды» занялись ею из тщеславия. Пьесу Уильямс написал для двух бродвейских «звезд», вот, дескать, и наши решили блестнуть… Многие актеры тоже неодобрительно косились на внеплановые репетиции и поддакивали шефу.
«Высоцкий, — рассказывала Демидова, — придумал очень эффектное начало: два человека летят друг к другу с противоположных концов по диагонали сцены, сталкиваются и замирают на несколько секунд в полубратском, полулюбовном объятии… Сразу же равнодушно расходятся: я за гримировальный столик, Высоцкий на авансцену, где потом говорит большой монолог в зал об актерском комплексе страха перед выходом на сцену (причем этого комплекса у него никогда не было…); произн