и меня, ибо у меня столь отвратительный характер, что, несмотря на мои чувства, я никогда не смогу сделать вас счастливой.
Несмотря на его чувства! Так вот оно, долгожданное признание! Наконец-то, наконец, Лозен подтвердил, что тоже ее любит.
Вне себя от восторга, Мадемуазель перестала себя сдерживать.
– Я хочу в супруги только вас, и никого другого! – воскликнула она. – И я очень скоро сообщу королю о своем выборе.
Это были уже речи принцессы, которым никто не был вправе сопротивляться. Мадемуазель сказала «я хочу», и ему оставалось лишь склониться в поклоне, что он и сделал, весь дрожа от радости, как нетрудно догадаться.
Поздним вечером восьмого декабря Мадемуазель все еще находилась в опочивальне королевы. Скоро должен был прийти король, и она во что бы то ни стало собралась с ним поговорить, не обращая внимания на прозрачные намеки Марии-Терезии, которая не могла взять в толк, что заставляет кузину оставаться в ее спальне, и прикладывала все усилия, чтобы поскорее ее выпроводить.
По правде говоря, момент для беседы с монархом был выбран неудачно, поскольку тот чувствовал недомогание, отчего у него всегда портилось настроение. Зато Великая мадемуазель вновь ощутила себя героиней Бастилии[26] и чувствовала себя столь решительной, что, кажется, могла бы сейчас сразиться с самим «великим турком»[27], а при необходимости и со всей его армией.
– Сир, – начала она твердо, сделав реверанс, – великая честь быть двоюродной сестрой Вашего Величества дает мне такую силу, что я считаю себя вправе выбрать супруга по моей сердечной склонности среди ваших самых верных подданных, не унизив своего достоинства, ибо располагаю богатством и титулами, которых хватит на двоих.
Она выпалила эту тираду молниеносно, на одном дыхании, и король не удержался от улыбки. Никогда он не видел Мадемуазель столь решительной.
– Дорогая сестра, – ответил он. – Вы в том возрасте, когда люди знают, чего хотят. Однако прошу вас не принимать поспешного решения, о котором будете жалеть. Кого же вы избрали в мужья?
– Господина де Лозена, Сир. Я люблю его и не хочу иметь супругом никого другого.
Людовик XIV с минуту хранил молчание. Лозен королю нравился своим острым умом и воинской доблестью, но ему трудно было поверить, что тот сгорал от страсти к Мадемуазель.
– Это человек достойный, – проговорил государь, стараясь не выдать своих сомнений. – Но, прошу вас, хорошенько подумайте.
– Я уже год думаю только об этом, Сир! Окажите мне высочайшую милость, одобрив мой союз, умоляю. Как вы и сами сказали, я уже в возрасте и не могу терять время.
Король согласно кивнул.
– Хорошо, пусть будет, как вы того желаете, дорогая сестра. Надеюсь, вы обретете счастье.
Счастье? Да разве не была она уже счастлива? Мадемуазель просто сходила с ума от счастья, сочтя себя неспособной пренебречь добрым советом, что ей дали верные друзья, посвященные в ее тайну: «Женитесь этой же ночью, без всякого шума…»
Увы! Она хотела не только счастья, но и собиралась осыпать земными благами того, кого любила.
Об этой новости при дворе узнали лишь спустя несколько дней, и одновременно невеста обнародовала длинный список баснословных даров, которые она намеревалась сделать возлюбленному, среди которых были и герцогство Монпансье, и графство Э, и графство Домб, то есть все или почти все ее владения.
Лозена переполняли гордость и довольство собой – вот он, рай на земле! Ведь стоит ему жениться, и бывшим дружкам придется обращаться к нему «монсеньор», одно только это приводило его в восторг, наконец-то тщеславие его было удовлетворено! И это не считая возможности по своему усмотрению распоряжаться сундуками вельможной супруги, до отказа набитыми деньгами. Жених с невестой уже заказали великолепные кареты, предназначенные для новоявленного герцога де Монпансье…
К несчастью для бедной принцессы, то обстоятельство, что Лозену предстояло вскоре именоваться монсеньором, многим во дворце не понравилось, в том числе и принцам королевской крови, которые находили отвратительным, что отныне они будут на равных с «малышом Лозеном». Не привело это в восторг и королеву, обычно кроткую и незаметную, в которой на сей раз взыграла испанская гордыня, ибо она была глубоко уязвлена этим, как она выразилась, грандиозным скандалом.
Не стоило забывать и о госпоже де Монтеспан. Была ли у Лозена в прошлом связь со всемогущей фавориткой? Никто точно не знал. Известно лишь, что они находились в приятельских отношениях, а возможно, были и любовниками. Дружба их представляла собой бесконечную череду громких ссор и гораздо более тихих примирений.
Этой высокомерной Атенаис, происходившей из одного из самых родовитых семейств королевства – разве не гласил ее девиз: «До того как возникло море, Мортемар[28] уже нес свои воды», – одна мысль о том, что ей придется называть несносного Лозена монсеньором и склоняться перед ним в реверансе, была совершенно невыносима.
Кроме того, давняя подруга Мадемуазель, знавшая Лозена наизусть, она не питала никаких иллюзий, какого рода «счастье» обретет сентиментальная старая дева в лице этого мерзавца. Не имея собственных законных детей, она рассуждала примерно так же, как и Месье[29], брат короля, который до сих пор считался несомненным наследником Мадемуазель: это же возмутительно, что огромное состояние перекочует в кошелек Лозена! Непростительно даже в случае, если тот обзаведется ребенком от Мадемуазель, впрочем, никто и мысли не допускал, что в ее возрасте она еще способна к деторождению.
Все это привело к тому, что короля осадили со всех сторон: повсюду раздавались возгласы негодования по поводу головокружительного возвышения «выскочки».
Результат этой массированной атаки оказался для Мадемуазель очень печальным. За несколько часов до того, как пойти к алтарю, в тот самый час, когда Лозен, уже ставший герцогом де Монпансье, принимал поздравления – о лицемерие! – от придворных, несчастную влюбленную вызвали в королевские покои.
Она предстала перед монархом с бьющимся от волнения сердцем. А тот был смущенный и опечаленный – он догадывался, как она будет расстроена, отчего у него тоже испортилось настроение, хотя его и не отличала чрезмерная чувствительность.
– Дорогая сестра, – начал он, – я прихожу в отчаяние от того, что намерен вам сообщить. Мне дали понять, что весь мир будет обсуждать ваш брак, и все скажут, что я пожертвовал вами ради возвышения господина де Лозена, и это повредит моей репутации в глазах иностранных держав, а она не должна пострадать. Следовательно, этому нужно положить конец, и как можно скорее. Вы вправе на меня сердиться… Ударьте меня, если хотите! Вам сейчас позволено любое поведение, и нет ничего, что я не стерплю от вас, поскольку я того заслуживаю!
Испустив крик, Мадемуазель упала на колени.
– О, Сир! Что я слышу! Какая жестокость!
Дабы утешить двоюродную сестру, король тоже опустился на колени, и какое-то время они, обнявшись, плакали вместе.
– Увы, – пробормотала принцесса, – слово короля, кто бы мог в нем усомниться! До сих пор вы ни разу его не нарушили. Неужели это впервые произойдет по отношению ко мне и господину де Лозену? Я прежде никого не любила, а сейчас люблю и не перестану любить достойнейшего и честнейшего из ваших подданных. Его возвышение составило бы счастье всей моей жизни! Вы мне дали эту милость, вы же ее и отняли! У меня разрывается сердце!
Было уже поздно, и мучительная сцена начала раздражать Людовика XIV, который вскоре высвободился из ее объятий.
– Ничего нельзя поделать, нужно смириться, вот все, что мне остается сказать.
Все было кончено. Сделав реверанс, Мадемуазель вышла и, сотрясаясь от рыданий, направилась в Люксембургский дворец, где она снова улеглась в постель.
Лозен же отнесся к делу по-философски; однако, зная, кем был нанесен удар, и не решаясь в открытую ополчаться на королевскую семью, удалился из дворца, а затем из города, осыпав единственного врага в лице госпожи де Монтеспан оскорблениями самого низкого свойства.
И он перешел все границы. Людовик XIV, узнав, что тот назвал его фаворитку «грязной шлюхой», велел взять Лозена под стражу, и вскоре тот под более благовидным предлогом был переправлен в Пьемонт, в тюрьму Пиньероль, где уже давно томился в заключении бывший сюринтендант финансов Фуке.
Мадемуазель был нанесен страшный, окончательный удар. Отныне солнце не всходило для нее ни в Париже, ни в остальных ее владениях.
Лозен провел в заключении десять лет, в течение которых он пытался совершить побег, завязал дружбу с Фуке, переговариваясь через дымоход, а затем рассорился с ним, поскольку соблазнил его дочь, когда та получила разрешение на свидание с отцом. Возможно, он оставался бы там и дольше, если бы госпоже де Монтеспан не пришла в голову мысль о возможном усыновлении Мадемуазель старшего из ее незаконных детей, которых она подарила королю: юного герцога дю Мена.
Выбран этот ребенок был не потому, что мать отдавала ему предпочтение: его очень любил король, и, кроме того, его выделяла из всех госпожа де Ментенон, ее гувернантка, пользовавшаяся с недавних пор особым расположением короля. У маркизы имелась двойная цель: с одной стороны, она обеспечивала почти королевское состояние своему ребенку, плоть от ее плоти, а с другой – доставляла удовольствие королю, который уже стал от нее отдаляться.
Мадемуазель не сдалась без борьбы, но ей не терпелось вновь обрести дорогого Лозена, и в итоге она уступила, передав часть своих земель ребенку (но сохранив пожизненное право пользования ими).
Итак, Лозен вернулся. Увы, из прежнего обольстительного кавалера он превратился в немолодого человека, изнуренного долгим заключением. Если и раньше характер был у него неприятным, а временами жестоким, то теперь он стал попросту злобным. Лишь одно осталось неизменным: как был он волокитой, так и остался.