к выразился бы поэт Грэй.
Монти любил приключенческие книги и часто задавался вопросом, что чувствуют персонажи, которых заперли в подземелье мрачные субъекты в плащах и шляпах. Сейчас он это знал. Правда с потолка не капало, но больше ничего хорошего сказать он не мог бы. Как он и подозревал, было очень неприятно. Возьмем, к примеру, запах, в котором немалую роль играли галоши.
Время шло, и как бывает, когда ты долго находишься в неподвижности, Монти захотелось потянуться. Он и потянулся, свалив с верхней полки две бутылки и прожженный абажур. Когда они падали ему на голову, он отпрыгнул, и снова запутался в косилке; а ясные, звонкие звуки, вызванные этим, услышал проходящий мимо Лльюэлин, который подумал (и ошибся), что сердце выбило у него два передних зуба.
Перед этим потрясением он был, как выразился бы словарь синонимов, доволен, рад, счастлив, в упоении, в восторге, на седьмом небе. Ходил он на кухню, чтобы отнести туда блюдо из-под крема и замести тем самым следы преступления, а теперь возвращался, словно верный гонец, который пронес важный документ через линию противника.
Ему было чем гордиться, поскольку его падчерица, Мэвис, позвонила как раз перед обедом и сказала, что собирается приехать вечером. Мысль о том, что она повстречает его на лестнице с блюдом в руках была достаточно страшной.
К счастью, все обошлось, но нервное напряжение осталось. Звук, вызванный столкновением Бодкина, бутылок, абажура и косилки раздался внезапно, и Лльюэлин подпрыгнул дюймов на шесть. Сперва ему захотелось поскакать к себе с той скоростью, какую позволит его вес, но любопытство сильнее страха. В чулане кто-то сидел, и надо было узнать, кто. Приложив губы к двери, он сказал:
— Эй!
Услышав это несложное слово, Монти испытал примерно то, что испытала девушка в Канпуре при звуках шотландских дудок. Если помните, она им обрадовалась; обрадовался и Монти. Даже по одному междометию он смог распознать голос, и от мысли о том, что рядом — друг и защитник, красные шарики понеслись по сосудам с такой прытью, словно Монти хлебнул железистой микстуры. Не тратя времени на вопросы, что же понадобилось его спасителю здесь в этот час, он высвободил ногу из-под косилки, снял с головы абажур, прижал губы к двери (конечно, изнутри) и сказал:
— Привет.
— Говорите громче, — отозвался Лльюэлин, — не слышу. Что вы сказали?
— Выпустите меня отсюда.
— Нет, что-то другое. А кто вы?
— Это я, Бодкин.
— Кто, Бодкин?
— Да.
— Тот самый Бодкин, с которым я недавно разговаривал?
— Именно. Монти.
— Что ты там делаешь? Давай рассказывай.
— Меня заперли.
— Кто?
— Грабитель.
— Какой?
— Тут одна девушка грабит дом.
— Да что ты!
— Правда.
— Какая такая девушка?
— Плохая.
— Я спрашиваю, — пояснил мистер Лльюэлин, — потому что сегодня должна приехать моя падчерица. Она сказала, поздно вечером.
— Вы бы меня сначала выпустили!
— Ну конечно, старик! О чем разговор? Только вот, где ключ?
— Он в двери.
— Ах, да. Тогда все просто. А вот скажи-ка, — спросил мистер Лльюэлин, выполнив, как сказали бы на студии, «Эпизод с ключом», после которого Монти вылетел из чулана, словно пробка из бутылки, — эта твоя грабительница, она высокая?
— Не маленькая.
— Блондинка?
— Не разглядел. Темно было.
— Ну, глаза сами светятся. Какие они? Не как у гадюки?
— В этом роде.
— Как она себя вела? Властно? Грозно? Грубо?
— И то, и другое, и третье.
— Так сказать, недружелюбно?
— Вот именно.
— Все ясно, это Мэвис. Вероятно, пошла поздороваться с матерью.
— Ночью?
— Наверное, она приняла тебя за вора, пошла сообщить мамаше, а потом — звонить в полицию.
— В полицию?!
— Я так думаю, уже звонит. На твоем месте я бы скорее лег.
— Сейчас лягу.
— Там они тебя искать не будут. Кстати, а как это все случилось? — спросил Лльюэлин, пока они поднимались по лестнице.
— Я стоял, слушал соловья и вдруг — она.
— Да?
— Говорит: «Замри».
— Почему?
— Да так. Я замер. Потом затолкала меня в чулан.
— А ты не мог что-нибудь сделать?
— Например?
— Ну, свернуть ей шею…
— Нет. Она вытащила огромный револьвер и уперла мне в живот.
— Серьезно?
— Куда уж серьезней.
Мистер Лльюэлин неодобрительно цокнул языком:
— И чему только их учат в нынешних школах!
4
Миссис Грейс Лльюэлин принадлежала к тем счастливым людям, которые засыпают, стоит им закрыть глаза. Но кое-какие вещи могли спугнуть и ее сон, в частности — внезапный визит дочери, которая, как и предсказывал Лльюэлин, пришла поговорить о грабителях.
Верная себе, Мэвис не постучалась в дверь, а хлопнула ею так, что Грейс спросонья подумалось, что это просто взрыв. Мгновенье-другое сильные выражения дрожали на ее устах, но тут она разглядела посетительницу и успокоилась. Она знала по опыту, что на каждое выражение Мэвис, ответит своим, еще более сильным; и благоразумно начала беседу в мирных тонах.
— Это ты, дорогая? Как поздно!
— Машина сломалась. Я думала, так и не доберусь.
— Ты надолго?
— Нет, завтра утром уезжаю. К этим, в Шропшир. Заехала за вещами. А тебе оставлю вот это — и Мэвис доставала кольт тридцать восьмого калибра, который произвел такое впечатление на Монти. — Возьми, хорошая штука.
Грейс с отвращением на него посмотрела. Роковые женщины в трудную минуту полагаются не на оружие, а на свои чары, и то, что Мэвис назвала «штукой» (положив при этом на кровать), ее нервировало. Она недолюбливала револьверы с тех пор, как первый муж, показывая свои трюки в будущем вестерне, прострелил себе ногу. Косметическая маска задрожала на ее лице, когда она крикнула:
— Убери! Он мне не нужен!
— Ну, ну, — спокойно сказала Мэвис. — Это ты так думаешь. Револьвер должен быть в каждом доме, особенно — в таком, на отшибе. Я предупреждала тебя, что скоро явятся грабители. Что ж, они явились.
— Как?!
— Нашла одного в холле.
— Ой, Господи!
— Все в порядке. Я заперла его в чулане.
— Он задохнется!
— Очень может быть. Так ему и надо! Подозрительный тип с похоронным выражением лица и соломенными волосами.
— Соломенными?
— По крайней мере, мне так показалось. Они торчали дыбом во все стороны, когда я ткнула кольтом ему в живот.
— Он что-нибудь сказал? Объяснил?
— Нет. Такой, знаешь, неразговорчивый. И в каком смысле, объяснил?
— В смысле, что он — Бодкин. Да, конечно. У Бодкина волосы соломенные.
— Какой еще Бодкин?
— Новый секретарь твоего отчима. Я же тебе говорила, что наняла человека, чтобы помогать с этой историей киностудии.
— Это я помню. Что ж, будет ему урок не оставлять по ночам двери открытыми. Всякий решил бы, что он — вор. Но если ты его наняла, я думаю, он не опасен. Все-таки, оставлю-ка я револьвер. Никогда не знаешь, когда он может пригодиться. К примеру, захочешь пристрелить Джумбо.
— Ради Бога, не называй его Джумбо.
— Да его все так зовут. Как он ладит с твоим детективом?
— Кажется, неплохо.
— Ничего не подозревает?
— Нет, мистер Адэр очень хороший лакей.
— Такая у них профессия, всё должны уметь. А какой он?
— Уродливый.
— Но хоть умный?
— О, да!
— Смелый?
— Наверное. Разве бывают трусливые сыщики?
— Ну, тогда отдай револьвер ему.
— Да у него свой есть.
— Конечно, и скорей всего не один. Что ж, тогда я за тебя не беспокоюсь.
— А может, останешься?
— Никак нельзя.
— Почему? Ты же с ними незнакома.
— Не со всеми.
При этих словах голос у Мэвис стал мягче, а глаза, которые в обычном состоянии, по словам мистера Лльюэлина, подошли бы гадюке, нежно засветились. Монти сказал бы, что это невозможно в принципе, но она чуть ли не смутилась. Мы не посмеем утверждать, что девица с ее силой характера могла хихикнуть, но какой-то звук она издала и вывела ножкой вензель на ковре.
— Я встретила Джимми Пондера. Помнишь, он был в Каннах?
— В Каннах много кто был.
—Джимми ты должна помнить
— Такой, в очках? Ел суп с присвистом?
— Ничего подобного! — отрезала Мэвис. — Он похож на греческого бога и просто набит деньгами. Совладелец одной ювелирной фирмы.
— Ну как же, припоминаю. «Тиффани».
— Нет, другой. Он прислал мне письмо, что будет в Шропшире.
Когда дело касается ее ребенка, мать всегда прочтет между строк. Грейс показалось, что ей все ясно.
— Дорогая, уж не влюбилась ли ты в него?
— Еще как! Только увижу, начинаю косеть, а сердце бьется как тамтам. Но не думай, что я за него так прямо и выйду. Я должна быть уверена, что не промазала. Мои подруги выходят за греческих богов, а потом кусают локти. Мне нужно мнение со стороны. Поэтому я уговорю их пригласить тебя. Ты его освидетельствуешь, дашь зеленый свет, и тогда — к алтарю!
— Если он сделает тебе предложение.
— Ну, это я гарантирую, — заверила Мэвис.
Глава шестая
А теперь заглянем домой к Гертруде Баттервик. Хороший летописец должен прежде всего знать, когда пришло время перевести дыхание. Аристотель считал, что нужно пичкать читателя без передышки страхом и жалостью; но ошибался. Нельзя все время мучить людей. Душедробительная драма, когда кто-то тычет в кого-то револьвером, должна перемежаться простыми домашними сценами, в которых отцы мирно беседуют с дочерьми, а дочери, соответственно — с отцами. Иначе получится слишком густо. И данный летописец ощущает, что он — на верном пути, переходя от бурного Меллингема к дому 11 по Крокстед Роуд в Западном Далидже, где мистер Баттервик, («Баттервик, Прайс и Мандельбаум») беседует со своей дочерью, Гертрудой.
То, с чего мы начнем, поистине — в духе Чехова, покажет нам Гертруду, которая прощается со страстным молодым человеком в сиреневато-сером костюме. Человек этот немного мрачен; по-видимому его не радуют фотографии школьной хоккейной команды, развешанные по стенам.