— Вы не совсем правильно поняли ее тогда, — решилась сказать ему Клея. — Ее оскорбляло то, что вы прямо говорили ей об этом. Сами действия не могли ее обидеть.
Джеймс кивнул и задумался. Он с любопытством посмотрел на нее.
— Мне кажется, ты это знаешь из собственного опыта?
В ответ она только пожала плечами и отвернулась к окну, не желая продолжать этот разговор.
— Как дела на бирже?
Джеймс помедлил всего одну секунду, сообразив, что она намеренно сменила тему разговора. И тогда он начал с воодушевлением рассказывать ей захватывающие истории взлетов и падений на непредсказуемой госпоже Бирже. Он продолжал свой рассказ, пока они не подъехали к прекрасному особняку, где он жил с ее матерью.
Когда машина остановилась, они увидели, что Эми уже ждет их у порога. Как только Клея вышла из машины, мать набросилась на нее с объятиями. Клея была выше светловолосой, миниатюрной матери на целых пять дюймов, но по крепости объятий мать нисколько ей не уступала.
Напряжение свалилось с плеч Клеи, как тяжелая мантия. Неужели всего неделя прошла с тех пор, как она была у доктора? Казалось, что больше, гораздо больше.
5
Сидя перед зеркалом туалетного столика, Клея внимательно разглядывала свое отражение: она только что заново подкрасилась, но совсем не была уверена, что это поможет скрыть от матери издержки прошлой недели. Наблюдательная Эми уже один-два раза нахмурилась при виде дочери — Клея спаслась только тем, что укрылась в спальне, сказав, что ей необходимо принять ванну — горячую, освежающую ванну. И в какой-то мере это было правдой: Клее действительно следовало помокнуть в ванне с дороги, но все-таки главное заключалось в том, чтобы оттянуть время. Сейчас у нее оставалось его уже мало — через несколько минут нужно будет спускаться вниз.
Глаза ее затуманились — тревога и прочно поселившаяся в сердце щемящая боль сдавили ей горло. Ближайшие несколько часов будут, пожалуй, потруднее, чем даже будущая встреча с Максом, которая никак не обещала быть приятной. А в том, что ей не избежать этой встречи. Клея не сомневалась: как только Макс узнает, что она уволилась, он потребует объяснений, захочет узнать причину ее поступка и, как всегда, добьется своего — она ему все расскажет.
Не надо думать о всех неприятностях сразу, посоветовала она своему отражению в зеркале. Почему она все время мысленно говорит с Максом? Ведь, когда она вспоминает о нем, постоянная тупая боль в груди становится острой, почти невыносимой!
Грустно вздохнув, Клея еще чуть-чуть подрумянила щеки, затем поднялась и оправила на себе плотно прилегающее красное платье из мохера. Это платье, с широченным воротником-стойкой и длинными рукавами, обтягивало ее худенькую фигуру до бедер, а затем свободно расходилось над коленями. Красный цвет шел ей. Максу нравилось, когда она была в красном, он говорил, что этот цвет подчеркивает ее собственный внутренний огонь… который самой ей всегда хотелось скрыть… Опять Макс!
Она отошла от зеркала. Если так и дальше будет продолжаться, она не сможет спуститься вниз, в гостиную. У нее и так уже все поджилки трясутся. Хорошо еще, что пока нет никаких внешних признаков беременности, кроме разве темных кругов под глазами, они появились не столько из-за переживаний, сколько из-за постоянной легкой тошноты.
Решительно подняв подбородок, Клея вышла из спальни и стала медленно спускаться вниз по лестнице, стараясь подбодрить себя — ведь сейчас ей предстояло признаться во всем матери.
Но все случилось совсем не так, как она предполагала. Эми опередила ее: прежде чем Клея подыскала слова, чтобы заговорить о своем положении, она начала рассказывать о своих новостях.
После прекрасного ужина, не испорченного неприятными признаниями, был подан кофе. За столом их было всего трое, и весь вечер они наслаждались приятной, спокойной беседой, вкусной едой, мягким, приглушенным светом в гостиной. Наконец Клея набралась мужества и решилась поговорить с матерью, но Эми вдруг извинилась, исчезла из столовой, а затем через минуту вернулась, держа в руках длинный, очень солидный конверт, который она положила на стол перед дочерью. Но прежде чем Клея начала разворачивать конверт, Эми опустила ей на плечо свою маленькую руку.
— Это мой первый сюрприз, — объявила она, улыбаясь. — Ведь в следующем месяце тебе исполняется двадцать один год.
Глаза Клеи широко раскрылись от удивления. Конечно, она и забыла! Такая важная дата! Официально совершеннолетие отсчитывается с восемнадцати лет, но по старой традиции только в двадцать один год человек считается по-настоящему взрослым.
— Вот это, — Эми похлопала по конверту, — наш подарок тебе ко дню рождения… Ничего, что мы делаем его раньше времени… Открой конверт, — наконец разрешила она. — Потом я все подробно тебе объясню.
Немного сбитая с толку, Клея взяла конверт из дорогой бумаги и открыла его немного дрожащими от волнения руками. Перед ней лежал какой-то замысловатый официальный документ, и по мере того как она разглядывала его, удивление ее все возрастало. Она никак не могла понять, что значили все эти таинственные, элегантно написанные от руки слова.
Она с любопытством подняла глаза на отчима, ожидая разъяснений.
— Что это? — спросила она, смутившись. — Я не понимаю…
Джеймс улыбался ей, голубые глаза его мягко светились, он дотронулся рукой до руки Эми.
— Это страховой полис, — объяснил он. — На твое имя. Твой отец оформил его сразу после твоего рождения.
С минуту Клея смотрела на Джеймса не мигая — слова его не сразу дошли до ее сознания, затем она перевела взгляд на документ — и тут любовь и благодарность буквально захлестнули ее.
— Когда твой отец умер, — продолжал Джеймс тихим голосом, — твоя мать не переставала выплачивать страховые взносы. Когда тебе исполнится двадцать один год, ты можешь взять из банка всю причитающуюся тебе сумму.
— И это для меня? Папа сделал это для меня? — спросила она сбивчивым от волнения голосом;
— Ты же знаешь, какой у него был характер, доченька, — с теплотой в голосе сказала мать. — Твой отец был немного старомодным человеком и до мозга костей итальянцем! Он задумал эту страховку как приданое для тебя. Конечно, в наши дни никто о таких вещах не думает, но я решила выполнить его желание до конца.
Слезы слепили Клею, мешая ей видеть лицо матери, — доброе и печальное.
— Мама! — всхлипнула она, крепко сжимая маленькую руку, протянувшуюся ей навстречу. Они слишком добры! Она не заслуживает такого к себе отношения! Как ей теперь рассказать о своей истории?
— Я потому говорю тебе обо всем этом до твоего дня рождения, что мне нужна твоя подпись: я должна передать тебе этот банковский счет. — Ошеломленная Клея все еще не могла выговорить ни слова. Эми сжала ей руку и быстро сказала: — Джеймс и я здесь ни при чем… Это тебе подарок от отца, он очень любил тебя.
— Но как я смогу его отблагодарить? — зарыдала Клея по-детски, не стараясь сдерживаться.
— Ты поблагодаришь его в своем сердце, дочка, — ласково ответила Эми. — И он обязательно услышит тебя.
Джеймс стоял и смотрел на них: он немного завидовал этому человеку, который и после смерти смог вызвать столько любви в жене и дочери. Джеймс дал женщинам немного поплакать, а затем деликатно откашлялся и сказал с ласковой насмешкой: — Клея, ты даже не спросила о сумме вклада.
— Мне все равно, — ответила она, шмыгнув носом, а затем рассмеялась: — Так какая же это сумма? — спросила она, блестя глазами.
Он назвал цифру, которая лишила ее дара речи. Она не стала глубоко вникать в пространные рассуждения Джеймса о том, что некоторые страховые вклады очень умело используются в бизнесе и за долгие годы многократно увеличиваются. Она понимала только одно — отец любил ее, он хотел для нее только хорошего и позаботился о ее будущем. Но из-за своей глупости она не оправдала его любви — мысль эта тяжелым грузом легла ей на сердце. Она осквернила память отца, не смогла жить так, как он учил ее, его нравственные нормы оказались для нее недосягаемы. Она не заслужила такого царского подарка, но — и это было хуже всего — она не могла не радоваться этим деньгам, которые, она знала, очень пригодятся ей в будущем.
Эми с сияющими глазами повернулась к мужу, не совсем правильно истолковав выражение, промелькнувшее на бледном лице дочери.
— О, Джеймс! — вздохнула она. — Как можно считать Паоло мертвым, если он сидит сейчас передо мной и смотрит на меня глазами Клеи?
Джеймс верил в любовь Эми к нему, и поэтому этот ее эмоциональный всплеск он воспринял правильно. Клея вдвойне зауважала отчима, увидев, что от слов матери его взгляд сочувственно смягчился.
— Ну, мама, — шутливо упрекнула она мать, чтобы успокоить и ее и себя. — Ведь мы обе прекрасно знаем, чьи у меня глаза.
— Согласна — цвет, форма и размер мои, — сказала Эми, кивая головой. — Но выражение твоих глаз — отцовское.
— Я думаю, нам лучше перейти в другую комнату, — вмешался Джеймс с улыбкой, в которой сквозила печаль. — Иначе ваши слезы зальют наш великолепный стол в стиле эпохи королевы Анны.
Они вышли из столовой все вместе, Джеймс посреди двух красавиц — внешне и по характеру совершенно разных, но нерасторжимо связанных узами родственной любви.
Усевшись в роскошное цвета шампанского бархатное кресло. Клея притихла. Она прекрасно понимала, что чем больше оттягивала неприятный для нее разговор, тем труднее ей будет начать его. Джеймс хлопотал около Эми, устраивая ее поудобнее на кушетке. Затем он налил им легкого вина и сел рядом с женой, взяв ее за руку, как будто физический контакт с ней был непременным условием его хорошего самочувствия.
Клея вдруг почувствовала укол зависти. Какая Эми счастливая! У нее есть все, о чем ее дочь только могла бы мечтать, — любовь достойного, хорошего человека…
— А какая у тебя еще новость? — неожиданно спросила она, бесконечно оттягивая момент своего признания. — Ты ведь говорила, что у тебя две новости, разве нет? — К своему великому удивлению, Клея увидела, как краска смущения залила лица Эми и Джеймса.