бывает довольным и не забывает, возможно, поэтому о дорогих подарках.
Когда мы сидим за столом и пьем чай с шоколадными конфетами и пирожными, он просит меня быть обнаженной до пояса. За столом он берет мою грудь в руки, ласкает её, закрывая при этом глаза, и целует в шею, за ушко, делает это он нежно-нежно и после этого мы снова "летим" в постель... Возможно, мне уже давно хотелось мужчину..."
Девушка очень переживала, что отдалась за деньги, но в конце концов успокоилась и рассказала лорду о своих переживаниях (так сделать ей посоветовала бабушка). Она поведала, что её угнетают такие отношения, а ей хотелось бы, чтобы это была любовь, а не деньги, как основа их отношений. Лорд призадумался и все остальные четыре дня их встреч слова Цинтии не выходили у него из головы.
Через несколько дней, когда бабушка запретила Цинтии встречаться с лордом, чтобы ей "не залететь" и не родить ребенка, лорд сделал официальное предложение руки и сердца.
В браке они прожили более десяти лет. Детей у них не было.
После нескольких месяцев семейной жизни Цинтия встретилась с Энти и сказала ей:
- Я покупаю тебе машину, как и обещала!
- Нет, Цинтия, машина мне не нужна!
- Тогда ослика, ты же в своей воображаемой жизни много ездила на ослике!
- В Англии на осликах не ездят!
- Тогда, что?
Энти немного подумала и ответила:
- Дай мне лучше немного денег. Мне нужно больше есть фруктов и овощей, ведь я хочу дожить до 93 лет, может быть ещё съезжу как туристка в какую-либо европейскую страну.
Энти получила через банк деньги за обещанную ей машину, а Цинтия после смерти своего лорда вышла замуж за Сержа. У них родился первенец - мальчик. После его рождения Цинтия стала заговариваться, как и её мать. Шизофрения было её семейным наследием.
СМЕРТЬ И ЗАГРОБНАЯ ЖИЗНЬ ЦИНТИИ
Рассказывает Серж
Цинтии стало плохо, когда ребенку исполнился год. Она хотела второго, но я притормозил, сославшись на то, что лучше будет детям расти, если между ними разрыв в летах составит хотя бы три года. Цинтия нехотя согласилась. К тому, чтобы возражать против второго ребенка у меня появились веские основания. Не дай Бог, если вторым ребенком будет девочка. Она унаследует от матери шизофрению.
А болезнь, хотя и незаметно, но подобралась к Цинтии, и вцепилась в неё основательно. Она стала раздражительной, неспособной сосредоточить внимание на своих делах. У неё появилась бессонница, ночные страхи, чувство внутренней напряженности. Шизофрения, - сказал мне врач, - это сны наяву.
А сны ей снились, дай Бог какие!
Один из них.
Сон будто выступил и накатил на Цинтию из какого-то темного отверстия. Вокруг неё образовался невообразимый вихрь. Все в движении, отовсюду крики. Перед ней шел пир черных людей, и тут же рядом суетились какие-то вооруженные люди. Откуда-то из толпы появился кто-то очень знакомый, но она никак не могла его узнать, только чувствовала, что это близкий ей человек.
Он бежал к ней в тревоге, проталкиваясь сквозь толпу чужих, враждебных ей людей. На устах у него была какая-то весть, важное сообщение. Она ждала, чтобы он поскорей приблизился к ней, - и не могла дождаться, хотела побежать к нему - и не могла. Упала возле каких-то дверей, в которых он стоял, и заслонила его собой.
А кругом дым, но без пламени, что-то падает с крыши и глухо ударяется об землю... Она рванулась всем телом вперед.
Но вдруг все скрылось и пропало. Она стоит на краю обрыва, а внизу огромный пруд прорвал в плотине отверстие размером с каменный дом и убежал вниз по оврагу. От плотины осталась только груда развалин. Казалось в этих развалинах воплотилась сама сила уничтожения и глядит на нее, ощерясь. Вода шумным и угрюмым потоком несется вниз по оврагу. Цинтия видит глубокую яму, куда спешит вся вода. Внизу вода и вода. Не сводя глаз с её коварной, прячущейся, непроглядной глубины, она начинает падать вниз. Ей становится душно, тяжело на душе.
Зрение померкло... Вдруг не то мать, не то ещё кто-то словно поднял её и вынес из темноты. Ах, наконец-то! Вот она бежит ночью по темному полю, темному полю... По пашням, по пустынным заброшенным, безлюдным нивам. Страх гонится за ней по пятам, ветер свистит, но она его не слышит, ей только кажется, что он свистит. Под ногами какая-то полевая дорога с давно засохшими в мокрой глине колеями... Она бежит дальше, хочет закричать: "Люди! Люди!" Страх сдавил горло...
Вдруг видит: прямо перед ней сад - просто рай! Вдалеке занимается голубой рассвет. Вишневые деревья облиты белой кипенью, прутья черешни белеют высоко в синеве. Ах, эти деревья! Какое наслаждение видеть их во сне!
Рассвет вступал в невиданный сад. Трава в нем по пояс. Сплошной ковер высокого клевера. Там и сям торчат вбитые в гибкую траву, в мягкие, как дым туман, островки спорыньи, златолистые шляпки гвоздей подорожника. Цинтия протягивает руки и ладонями касается цветов. Мокрые от утренней росы они холодят кожу ладоней.
На Цинтию смотрят белые, круглые, милые глазки из черных и влажных трав. Невыразимый аромат и молчание. Дыхание укромного приюта родит в сердце чувство счастья и могучее ощущение жизни. На каждом цветочном лепестке висит большая капля росы, крупная, тяжелая. Красный солнечный свет упал на эти огромные капли, словно блеск большого меча; солнце срубает отдельно каждую каплю то тут, то там. Они тяжело падают на землю... Падают росинки в мокрую траву. То в медовый клевер, то на хрупкий шар одуванчика. А те, что остались, Цинтия осматривает каждую порознь. На каждой останавливает свой взгляд, заглядывает во внутренний мир каждой.
Вдруг посреди этой легкости чувств - пробуждение. Цинтия обнаружила, что голова её свесилась с кровати, одеяло сползло на пол, и она лежит вся голая. Тихий смех охватил её сладким, чудным ощущением, когда она увидела свое собственное обнаженное тело. Сердце забилось, поплыло над землей. Полусонная, она ещё слышала звук тяжелых капель росы, падающих на шары одуванчиков, на подушки клевера, на её сердце и на ресницы. Блаженство телесное и блаженство ещё не отлетевшего сна, казалось, налегло ей на грудь и на все её тело. Блаженство приникло к её горячим губам, к глазам, к обнаженной груди.
И вдруг пришла, словно откуда-то изнутри дома, тихими шагами, страшная в своей силе, новая волна сна. Цинтия, закрыв глаза, увидела продолжение сна, на этот раз плохого. Как будто её влекла неведомая, властная сила, Цинтия, затаив дыхание, быстрыми шагами и с бьющимся сердцем пошла в черную глубь вишневого сада. Движения её ускорились, и она полетела над садом, над травой, внизу свет померк, солнце не проглядывалось, наступила темнота. Она почувствовала, что находится в совершенно темной комнате. На ощупь она определила, где стены, но двери, несмотря на все усилия, найти не смогла. Она теряет ориентировку и чувство реальности. Отчаянно пыталась избавиться от такого состояния и начала судорожно метаться, натыкаясь на стены, не находя выхода. Яростный гнев, охвативший её, стал разрушать границы разума и был готов хлынуть в область безумия. Цинтия стала метаться по постели...
В это время я разбудил Цинтию и обнаружил, что она оцепенела, похолодела и ослабла. Глаза её показались мне дикими и злыми. Пришлось сначала её растормошить, потом приласкать, чтобы окончательно успокоить.
- Что случилось?
- Не знаю, мне приснился страшный сон! Даже не могу тебе его сразу рассказать, - ответила Цинтия, приникнув ко мне на грудь.
Сон она мне рассказала, вспоминая его по частям, но с тех пор она на яву стала попадать в "черную комнату" из своего сна и в это время отключалась от реальности. Единственное, что её успокаивало и отвлекало от "черной комнаты" - бешеная скачка на лошади по полям и перелескам, не разбирая дороги. После такой скачки она на несколько дней успокаивалась и делалась прежней. По периоды "черной комнаты" становились все чаще и чаще.
Цинтия стала подозревать меня во всем. Особенно донимали меня дикие сцены ревности, которые начинались на ровном месте и оканчивались ничем. Она выдыхалась, успокаивалась и, казалось, забывала, что происходило некоторое время назад между нами.
Наши отношения осложнились. Во время скандалов я видел её искаженное лицо, её гримасы гнева и ненависти, обращенные на меня. Со временем её облик в моем восприятии изменился до неузнаваемости. Вместо привлекательного, он стал отталкивающим, вместо красивого, он стал отвратительным - от скандалов, криков, искаженного лица, резких жестов. Я бы назвал такой облик "мордой обезьяны". Даже, если бы болезнь и прошла, и мы помирились, я бы не смог уже быть с ней, иметь с ней близость. Меня бы тошнило от этого.
Мне стало понятно, почему люди, которые разошлись в браке, а затем снова сошлись, уже не могут жить вместе. Когда они расходились, делили имущество, детей, они скандалили, ругались, ненавидели друг друга. В этих случаях особенно усердствуют женщины. Таким образом они создают свой образ "морды обезьяны". В глазах мужчины он забывает все хорошее, что есть у женщины. И поэтому, вернуться к ней он не может, не может и снова быть с ней близким в постели.
Во время одной из своих бешеных скачек на лошади к Цинтии пришло видение "черной комнаты", и она перестала понимать, куда мчится, а её руки судорожно дергали за поводья. Лошадь, сбитая противоречивыми командами наездницы, зацепилась ногой за сук. Лошадь увернулась от дерева, но наездница упала на землю, сломала себе шейный позвонок.
Цинтия была жива некоторое время. Лежа на тахте, пыталась приподнялась из последних сил на локтях, чтобы увидеть мое лицо. Она почувствовала мои две руки, которые я подсунул ей под затылок и поднял её бессильную голову. Она знала, что сама лежит навзничь, а я стою на коленях и держу её голову в своих неподвижных руках. Впилась в мое лицо своими большими глазами. Глаза наши встретились. Улыбка раздвинула её губы. Говорить она не могла: в это время изо рта полилась кровь. Она вся вспыхнула своей прежней счастливой улыбкой и с этой улыбкой умерла, ища в наступающ