ереписке, что службой он фактически не занимался, то и рассказывать ему было нечего. Вот и приходилось многозначительно отмалчиваться в подобных разговорах.
Немало пушкинистов считают, что поэт был равнодушен к своим чинам и званиям. Вполне возможно, что такая легкомысленность была ему присуща в начале чиновничьей службы. Так, в мае 1824 года, будучи в Одессе, поэт в письме правителю канцелярии новороссийского и бессарабского наместника графа М.С. Воронцова статскому советнику А.И. Казначееву признавался: «7 лет я службою не занимался, не написал ни одной бумаги, не был в сношении ни с одним начальником»[191]. Известно, что гражданская служба Пушкина прервалась по прямому распоряжению императора Александра I в 1824 году, отправившего его в ссылку в имение в Михайловском. Позже, вернувшись на службу в период правления Николая I, он прилагал определённые усилия, чтобы выправить ситуацию со своими классными чинами. В своей записке А.Х.Бенкендорфу от 15 июля 1930 года Александр Сергеевич сетовал, что со дня выпуска из лицея он остаётся в том же чине, хотя ему за выслугу лет с 1817 по 1824 год следовало ещё два чина. Поэт писал: «бывшие мои начальники забывали о моем представлении. Не знаю, можно ли мне будет получить то, что мне следовало»[192]. Весной 1832 года Пушкин уже титулярный советник, принятый на службу в Министерство иностранных дел с окладом 5 тысяч рублей. Не всякий генерал мог похвастаться подобным окладом на казённой службе.
Не все успешно было у поэта и на придворной службе. Известно, что он критически отнёсся к пожалованию его 31 декабря 1833 года в низшее придворное звание. Пушкин об этом записал 1-го января 1834 года в своём дневнике: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам)…» Его настроение в ту пору передаёт другая дневниковая запись, от 5 декабря 1834 года. «Завтра надобно будет явиться во дворец. … Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, молокососами 18-летними»[193]. Судя по всему, поэт рассчитывал на придворное звание камергера, который по Табели о рангах соответствовал действительному статскому советнику — чину 4-го класса, приравненного к военному чину генерал-майора. Здесь тоже не всё понятно. Ведь когда Пушкин был смертельно ранен на дуэли с Дантесом, о поэте почти полтора месяца писали как о камергере во всех военно-ссудных документах по поводу проводимого следствия о поединке. Правда, в самом конце этого расследования по специальному запросу было уточнено, что он имел придворное звание камер-юнкера.
В разное время исследователи, историки и пушкинисты обнаруживали ранее неизвестные документы, подорожные листы и записки, в которых указывались более высокие чины и звания поэта, которые не соответствовали его реальному положению на службе. Например, в 2010 году сотрудник Государственного литературного музея С. Бойко случайно обнаружила в подорожной тетради запись от 27 июля 1830 года о его поездке в Казань. Он был записан как коллежский асессор, в чём он сам и расписался в тетради. Загадка здесь не только в том, что, по сведениям из его официальной биографии, он с 15 июля по 14 августа находился безвыездно в столице. Требует разъяснения и то, что Пушкин в подорожной с его росписью упоминается в чине 8-го класса по Табели о рангах, в то время как он реально оставался коллежским секретарём и был чиновником 10-го класса[194]. К тому же с 1824 по 1831 год поэт пребывал в отставке. И повторно он был принят в июле 1831 года на службу в Министерство иностранных дел прежним чином коллежского секретаря. Хотя уже в декабре того же года ему был пожалован чин титулярного советника, соответствовавший 9-му классу Табели о рангах. Поэт узнал о повышении в чине 4 января 1832 года, во время принятия присяги. В тот день Александр Сергеевич подписал два важных документа — Клятвенное обещание и присягу. И опять загадка: на первом документе он указан как коллежский секретарь, а на втором — как титулярный советник.
«Подпитывает» конспирологические интересы наших современников наличие в биографии поэта некоторых до сих пор не вполне объяснимых событий и фактов. В их числе несколько попыток получить разрешение императора на отъезд за границу. Сначала под предлогом лечения аневризмы (болезнь сосудов), а затем с посольством в Пекин. На все его прошения был наложен запрет покидать территорию империи. Был в его планах и отъезд вместе с семьёй из столицы на несколько лет в своё имение в Болдино. Поэт мечтал о тихой и спокойной барской жизни в сельской местности, вдали от столичной суеты. Озабоченный поиском своего места в непростые периоды жизни, он просился поехать в действующую армию на Кавказ, отказался от предложения Бенкендорфа поступить на службу в III отделение, согласился на предложенную Николаем I роль придворного историка. В одном из своих писем он писал: «Царь взял меня в службу, но не в канцелярскую, или придворную, или военную — нет, он дал мне жалованье, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал»[195]. На самом деле Александр Сергеевич по-настоящему увлёкся отечественной историей и много времени проводил в архивах. Он даже забрал в 1834 году своё прошение об отставке, когда узнал, что в этом случае ему запретят работать в архивах. Успел написать историю Петра I и историю Пугачёвского бунта.
Кстати, в том, что касается вопроса отмены его прошения об отставке с госслужбы, то это решение во многом зависело от мнения графа Бенкендорфа. Глава политической полиции империи 15 июля 1834 года по этому поводу писал царю: «лучше, чтоб он был на службе, нежели предоставлен самому себе»[196]. Граф был сторонником непрерывного гласного и негласного надзора за талантливым, но излишне вольнолюбивым Пушкиным. И поэт вынужден был терпеть унизительный контроль, тайную перлюстрацию его писем и полицейскую оценку его литературных трудов.
По воле царя Александр Сергеевич вынужден был много лет состоять в переписке с А.Х. Бенкендорфом и находиться под его постоянным надзором. Ему предписывалось всякий раз письменно обращаться за разрешением в случае отъезда из столицы и сообщать о своём возвращении. Поэт считал для себя унизительным жандармский контроль за его жизнью и творчеством. По распоряжению императора Николая I все обращения Пушкина на высочайшее имя должны были подаваться только через Бенкендорфа. «Одиннадцать лучших лет своей жизни, — писал М. Лемке, — великий поэт, Александр Сергеевич Пушкин, был, можно сказать, в ежедневных сношениях с начальством III отделения. Бенкендорф, Фок и Мордвинов — вот кто были приставлены к каждому его слову и шагу»[197]. Несмотря на все ограничения, тяготы и неудобства, создаваемые III отделением в повседневной жизни и в литературной деятельности, поэт стремился сохранять со своими «духовными надзирателями» нормальные человеческие отношения.
Когда в конце августа 1831 года управляющий делами III отделения и ближайший помощник генерала А.Х. Бенкендорфа действительный статский советник М.Я. фон Фок умер, то Пушкин в своих записях указал, что он был «человек добрый, честный и твердый. Смерть его есть бедствие общественное»[198].
Как свидетельствуют документы, дневниковые записи и переписка поэта, нет никаких фактов, подтверждающих участие А.С. Пушкина в секретной службе Российской империи и выполнение им каких-либо тайных поручений царя или правительства.
При этом следует отметить, что накопилось немало публикаций разных версий в оценке тех или иных событий и авторских предположений об отдельных фактах из жизни и деятельности А.С. Пушкина, которые являются ошибочными, несмотря на то, что они излагались весьма известными специалистами. Например, в своё время известный историк и литературовед Л.М. Вяткин в дореволюционном журнале «Невский зритель» обнаружил статью про артиллерию за подписью А. Пушкина. На основании совпадения инициала и фамилии Вяткин выдвинул и опубликовал свою версию о том, что эти работы по военно-артиллерийской тематике принадлежат перу известного русского поэта[199]. Однако, по нашему мнению, здесь речь идёт о современнике и однофамильце поэта полковнике артиллерии Андрее Никифоровиче Пушкине. Он действительно был автором нескольких книг и многих статей, относящихся к артиллерии, военному делу и военной истории. С 1824 года он даже состоял членом Санкт-Петербургского Вольного общества любителей российской словесности. Но основным делом своей жизни А.Н. Пушкин считал не литературное творчество, а служение Отечеству в армейских рядах. Он участвовал в войнах и имел немало боевых наград. В 39 лет храбрый офицер погиб при штурме Варшавы во время подавления польского мятежа в 1831 году[200].
Литературовед-пушкинист М.Д. Филин[201] приводит достаточно подробные факты и свидетельства об агентурной работе Е.А. Хотяинцевой в системе политического сыска империи. При этом, по общему мнению, госпожа Хотяинцева демонстрировала хорошее знание русской литературы и театральной жизни, а также свой аналитический склад ума и хороший стиль изложения результатов наблюдений за конкретными поднадзорными персонами. Более того, она часто обращала внимание на проблемы, которые на первый взгляд находились за пределами её компетенций в качестве секретного агента политической полиции.
Например, в архивах III отделения хранится одно из первых донесений агента «Еврейки», датированное мартом 1826 года. Документ был зарегистрирован под названием «О книгах и библиотеках». Казалось бы, такое донесение не имеет никакого отношения к задачам политического сыска. Однако, излагая свои наблюдения, секретный агент обращает внимание начальства на то, что на книжных развалах столичного «толкучего рынка» продаётся идейно вредная литература на иностранных языках. Более того, для проверки возникших у неё подозрений она приобрела на «толкучке» книгу Оноре де Мирабо, изданную на французском языке, и внимательно её прочитала. Как видим, она владела помимо упомянутого ранее немецкого языка ещё и французским языком. Убедившись в идейно вредном, на её взгляд, содержании названной книги, агент «Еврейка» свои впечатления от прочитанного вместе с подробным анализом содержания крамольного издания вместе с самой книгой представила Петербургскому обер-полицмейстеру генералу И.В. Гладкову. Обратила Екатерина Андреевна внимание и на тот факт, что продавцы книг, как правило, необразованы и содержания книг не знают. Поэтому продают их «по толщине и переплёту».