На скамье подсудимых под охраной двух рослых милиционеров оказалась слепая старушка. Потерявшая зрение ещё в 1907 году, она с тех пор тихо жила на пенсии, которую до 1917 года получала от Департамента полиции, а затем — от советской власти, как инвалид по зрению. И мало кто догадывался, что когда-то она была одним из лучших секретных сотрудников Московского охранного отделения.
В революционном подполье во времена Российской империи многие её знали как Анну Степановну Рещикову. После замужества она сменила фамилию и стала Серебряковой. И лишь узкий круг лиц на самых верхах политического сыска знал её оперативные псевдонимы: «Субботина», «Туз» и «Мамаша» (по другим сведениям — «Мамочка»). Псевдоним «Мамаша» она заслужила тем, что проводила по поручению С.В. Зубатова и других руководителей московского сыска обучение начинающих агентов и филёров. У неё было богатый опыт и природные данные, позволявшие ей вести как провокационные, так и задушевно-доверительные беседы с самыми разными людьми, перевоплощаться до неузнаваемости, скрывать свои мысли и чувства.
Дочь близкой подруги А.Е. Серебряковой по московским женским курсам Е.П. Дурново (в замужестве Эфрон) А.Я. Трупчинская вспоминала, что уже в ту пору у будущей секретной сотрудницы проявлялись такие качества, как лесть, отказ от своей точки зрения в пользу мнения собеседника, готовность к унижениям и лжи по пустякам[299]. Она плакала и обещала исправить своё дурное поведение. Елизавета Дурново считала все её поведенческие недостатки результатом тяжёлого детства Анны, о котором она поведала подруге. Затем работа в тайном сыске дополнила её поведенческие манеры и навыки. Хорошо знавший Серебрякову по подпольной работе известный большевик А.В. Луначарский в своём выступлении на суде в апреле 1926 года дополнил её характеристику своими наблюдениями. Нарком просвещения свидетельствовал, что в общении она была «чрезвычайно разговорчивая, необычайно ласковая и отзывчивая на всё общественное и личное… Беседовали с ней о злободневных вопросах марксистской журналистики, о политических событиях, о друзьях в ссылке и за границей. А.Е. потом любила уединиться и с глазу на глаз осведомляться, что делается в нелегальной области… Очень многое о нашей деятельности она знала, хотя строго конфиденциальные факты мы ей не говорили. Потом переходила на личное: быт, здоровье, оказывала маленькие услуги. Уходя, все говорили себе: «Какой же это милый и добрый человек!»[300].
Бывший следователь по этому делу в своей книге «Провокатор Анна Серебрякова» приводил и другие слова Луначарского. «Умом своим она меня не поражала, — отмечал известный большевик. — В теоретических вопросах больше помалкивала или поддакивала. Мне казалось, что она слишком шумна и поверхностна, чтобы глубоко вникать в теорию марксизма. А в практических делах у нее было много опыта и смекалки. Все же она была очень и очень неглупа»[301]. Личные качества, приобретённые навыки и умения тайного сыска позволили Анне Егоровне на протяжении 25 лет оставаться вне подозрений, несмотря на череду громких провалов и арестов среди подпольщиков и революционеров.
Ещё в 1900-е годы Анна Егоровна, тяготясь сыскной службой и ощущая полное расстройство здоровья, неоднократно обращалась с просьбой уйти со службы в отставку. Она помнила наставления С.В. Зубатова о том, что уставших агентов надо отпускать с почётом. «Помните, что в работе сотрудника, как бы он ни был предан и как бы честно ни работал, всегда рано или поздно наступит момент психологического перелома… — наставлял организаторов политического сыска С.В. Зубатов. — Не прозевайте этого момента. Этот момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпустите его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из революционного кружка, устройте его на легальное место, исхлопочите пенсию…»[302]
Победившая советская власть начала преследование бывших жандармов и агентов охранки. В этой связи вспомнили и о секретном сотруднике Московского охранного отделения А.Е. Серебряковой. Она была арестована 20 октября 1924 года и 7 месяцев провела под стражей в арестном доме. Затем старую женщину — инвалида по зрению выпустили на свободу под подписку о невыезде. Но бежать ей уже было некуда. Никто и нигде её не ждал. Примерно через год она вновь оказалась в камере московской Новинской женской тюрьмы.
В руках следствия оказались неопровержимые улики, подтверждавшие её многолетнее сотрудничество с Московским охранным отделением. Заседания Московского губернского суда были открытыми.
Своей вины в провокаторской работе А.Е. Серебрякова на суде не признала. Но каждый желающий мог бы сам услышать, как она рассказывала о том, что разделяла взгляды и идеи своего начальника С.В. Зубатова о необходимости легализации рабочего движения в Российской империи. Не отрицала и того, что часто помогала ему в этом деле. Но обвинений в предательстве революционеров-подпольщиков и выдаче девяти названных в обвинительном заключении их нелегальных организаций она не признала. Возмущённо реагировала на письменные свидетельства её работы по освещению деятельности революционного подполья, оглашавшиеся в суде.
Несмотря на то, что обвинением было предоставлено немало косвенных фактов, не все из которых получили подтверждение в ходе судебного разбирательства, участвовавший в процессе прокурор Б.Я. Арсеньев заявил, что в деятельности обвиняемой А.Е. Серебряковой выявлены все признаки состава преступления, предусмотренного статьёй 67 УК РСФСР от 1922 года. На этом основании он потребовал применение в отношении бывшего секретного сотрудника охранки высшей меры наказания. Состав преступления, предусмотренный статьей 67, относился к государственным преступлениям. «Активные действия или активная борьба против рабочего класса и революционного движения, — гласил текст этой статьи, — проявленные на ответственных или особо-секретных (агентура) должностях при царском строе, караются — наказаниями, предусмотренными первой частью статьи 58»[303]. Часть первая указанной статьи предусматривала высшую меру наказания и конфискацию всего имущества. При наличии смягчающих обстоятельств допускалось снижение строгости наказания до лишения свободы на срок не ниже 5 лет со строгой изоляцией и конфискацией всего имущества.
Участвовавший в судебном процессе общественный обвинитель Ф.Я. Кон поддержал прокурора. Однако против такого строгого наказания выступили защитники П.П. Лидов и А.Е. Брусиловский. При этом оба защитника А.Е. Серебряковой отмечали, что в нынешнем состоянии слепая старуха почти 70-летнего возраста не представляла реальной угрозы советскому строю. В подтверждение своих доводов защитник Лидов привёл исторический факт, когда 32-летний решительный большевик-подпольщик Виктор Ногин прибыл в Москву в 1910 году с целью убить провокатора Серебрякову. Вряд ли что-то могло его остановить. К тому времени за плечами у подпольщика-революционера было 8 арестов, 6 лет тюремной жизни и 8 побегов[304]. Но когда он увидел слепую, никому не нужную старуху, он отказался от своего намерения покарать провокатора. Сам Ногин подтвердить это факт уже не мог, поскольку умер в 1924 году.
Заседания суда проходили во второй половине апреля 1926 года. Перед вынесением приговора совещание суда затянулось на целые сутки. 26 апреля суд приговорил даму «Туз», по совокупности её преступных деяний и с учётом смягчающих вину обстоятельств, к 7 годам лишения свободы. Помимо этого, она была на 5 лет поражена в правах по отбытию наказания. В срок отбытия наказания А.Е Серебряковой зачли 1,7 года её пребывания в следственном изоляторе[305]. Но предстоявшие ей почти 5 с половиной лет заключения для 69-летней слепой женщины были равносильны смертному приговору.
В период с1925 по 1928 год председателем Московского губернского суда был Алексей Терентьевич Стельмахович. К моменту назначения на эту должность ему было 35 лет, и, судя по всему, он не имел юридического образования. Однако выходец из крестьян Могилёвской губернии к тому времени уже имел 12-летний партстаж и боевой опыт службы в Красной армии, а также Брянской и Самарской ЧК. При назначении на ключевые должности в судебной системе в 1920-е годы в первую очередь принимались во внимание революционно-боевое прошлое кандидата и его преданность делу партии большевиков. Как раз с этим у товарища А.Т. Стельмаховича всё было в порядке. Поэтому приговоры суда он утверждал с чувством исполненного революционного долга. Приговор 69-летней слепой старухе за её провокаторскую деятельность почти 20-летней давности председатель Московского окружного суда подписал без колебаний.
По злой иронии судьбы через 12 лет был сам арестован как «враг народа», обвинен в преступлениях, предусмотренных статьей 58 УК РСФСР, и приговорён к расстрелу. В феврале 1956 года А.Т. Стельмахович был реабилитирован.
Финал жизни А.Е. Серебряковой, незаурядной женщины с несчастливой судьбой, был печальным. Всеми покинутая и забытая, она умерла в заключении. Как сложилась жизнь её бывшего мужа и детей — неизвестно.
По сведениям Е.Ф. Жупиковой, полученным из архива ФСБ, А.Е. Серебрякова 18 февраля 1994 года была реабилитирована «ввиду недоказанности улик»[306].
В своих публикациях Меньщиков упоминал и о неудачах в привлечении женщин к негласному участию в политическом сыске. В качестве примера такой вербовочной ошибки бывший чиновник Департамента полиции изложил ситуацию, возникшую с крестьянкой Антониной Монаковой. По месту её проживания в городе Никольском, входившем в зону ответственности Вологодского ГЖУ, были найдены её 4 письма и рукописный устав тайного общества «Кредо». Проведённым негласным наблюдением и проверкой было установлено, что ситуация была спровоцирована самой Монаковой после ссоры со своим сожителем. При проверке доноса подтвердилось, что женщина злоупотребляет алкоголем, вступает в беспорядочные связи и при этом выдаёт себя за генеральскую дочь, окончившую гимназию. Она утверждала, что участвовала в подготовке государственного преступления, за что была осуждена и отбывала наказание как политзаключённая.