Даже среди участников, очевидцев и современников тех далёких событий, связанных с загадочным возвращением знамени Либавского полка, мнения разделились. Одни считали поступок сестры милосердия подвигом и ратовали за её награждение. Другие полагали, что во всей этой истории много неточностей, несоответствий и просто придуманных эпизодов. Третьи были уверены в том, что сестру милосердия немцы во время её пребывания в плену завербовали и дали ей задание добиться личной аудиенции у царя и совершить на него покушение.
К тому же участник этого события член Трофейной комиссии при Военно-походной Его Императорского Величества канцелярии К. Гейштор позже написал, что, когда он помогал Сорокиной перед уходом надеть шинель, случайно «нащупал в её кармане большой револьвер».
Заметим, что инженер путей сообщения — Кондуктор инженерных курсов К.М. Гейштор был членом Трофейной комиссии и непосредственным участником тех событий, поскольку по мобилизации был направлен для несения воинской повинности в названной комиссии. Но он был человек не военный. Трофейная комиссия была небольшой по составу. В неё, со слов Гейштора, входили 3 офицера, включая председателя комиссии — Конвоя Его Величества полковника Петина, а также 7 человек из числа гражданских лиц. Комиссия находилась в подчинении начальника Военно-походной канцелярии царя Свиты Е.В. генерал-майора князя Орлова[617].
Князь Владимир Николаевич Орлов был сыном русского посланника в Берлине, Париже и Брюсселе. После окончания Пажеского корпуса служил в гвардии. В 41 год получил чин генерал-майора и был зачислен в Свиту императора. Считался отличным наездником и даже участвовал в конном виде спорта на II летних Олимпийских играх в Париже в 1900 году. С августа 1906 года состоял в должности начальника Военно-походной Его Императорского Величества канцелярии и длительное время был в числе особо доверенных лиц в окружении императора Николая II. Об особом положении среди придворных свидетельствует тот факт, что князь долгое время добровольно выполнял обязанности личного шофёра императора и его семьи. Однако в 1915 году из-за своего неодобрительного отношения к росту влияния Григория Распутина при царском дворе попал в опалу и был отправлен на Кавказ. После революции выехал на жительство во Францию.
В начале декабря 1914 года именно князь Орлов докладывал императору о сестре милосердия Г.В. Сорокиной и ситуации с памятным Георгиевским знаменем 6-го пехотного Либавского полка.
Так случилось, что прибывшая в Трофейную комиссию в Петрограде Генриетта Сорокина была принята именно чиновником К.М. Гейштором. Позже он описывал её следующим образом: «Я увидел перед собой молодую, лет 20–22 блондинку, слегка полную, в солдатской шинели и с косынкой на голове, а в правой руке — костыль. Слегка прихрамывая, она подошла к столу и, по моему приглашению, села»[618]. Сразу заметим, что возраст посетительницы путейский инженер определил неверно. По нашим расчётам, приведённым в этом очерке, а также учитывая то, что у неё в то время уже была 8-летняя дочь, то Г.В. Сорокиной в декабре 1914 года было примерно 25–27 лет.
Посетительница сообщила, что «она сестра милосердия из Передового Госпиталя Генриета Сорокина… была ранена в боях армии генерала Ренненкампфа»[619]. При этом посетительница заявила, что о цели своего визита может сказать только начальнику канцелярии. Иными словами, сестра милосердия шла конкретно в Военно-походную канцелярию царя, а не в Трофейную комиссию. Гейштор доложил о странном визите ротмистру Кноррингу и попросил его прийти в приёмную Трофейной комиссии. Кстати, заметим, что в состав комиссии этот офицер не входил. Видимо, речь идёт о ротмистре (по другим сведениям — капитане) бароне фон Кнорринге, состоявшем в штате Военно-походной канцелярии императора.
Узнав, что начальник канцелярии в отъезде, она попросила присутствующих отвернуться и сняла с себя обмотанное вокруг талии знамя. Она выложила на стол «юбилейное знамя, голубое с белым и золотыми кистями»[620]. Это было знамя 6-го пехотного Либавского полка.
«Сестра стала рассказывать, — вспоминал позже К.М. Гейштор, — что во время боя при Сольдау, при работе на перевязочном пункте, она была легко ранена в ногу. Знаменщик Либавского полка, тяжело раненый в живот, сорвал с древка знамя, свернул его и тихо сказал: «Сестра спаси знамя…» и с этими словами, умер на ее руках»[621]. Но это была лишь первая версия того, как полковое знамя оказалось у сестры милосердия. Из её рассказа получается, что она уже сама была легко ранена в ногу. Находилась на перевязочном пункте, неизвестно в каком качестве — то ли, несмотря на своё ранение, оказывала помощь другим раненым, то ли лежала вместе с другими ранеными.
Знаменщик Либавского полка был смертельно ранен в живот и его доставили на перевязочный пункт вместе со знаменем на древке. Здесь он сорвал знамя с древка, свернул его и передал Генриетте Сорокиной с просьбой сохранить. Согласимся, что просьба выглядит странно. Ведь самое разумное в подобной ситуации было бы передать знамя начальству перевязочного пункта или командованию полка, при котором этот пункт был развёрнут. Почему знаменосец доверился неизвестной ему сестре милосердия, к тому же говорящей с иностранным акцентом, а не передал знамя кому-то из офицеров — тоже загадка.
Однако, находясь под впечатлением от услышанной истории, фон Кнорринг сказал: «Ваш подвиг, сестра, согласно статуту, награждается орденом Св. Георгия, но эта награда вам может быть пожалована только непосредственно Государем Императором». «Этого-то мне бы и хотелось», — ответила сестра»[622].
На вопрос о том, как же ей удалось сохранить знамя полка, Генриетта Сорокина рассказала ещё более странную историю. Оказалось, что она вместе со знаменем Либавского полка попала в германский плен. Её с ранением в ногу подобрали немецкие санитары и доставили в германский госпиталь. Здесь ей извлекли пулю из ступни ноги и оставили для дальнейшего лечения. Сколько она пробыла в немецком госпитале — неизвестно. С её слов, там она находилась до того времени, пока «на основании Женевской конвенции, ее не признали подлежащей эвакуации в Россию»[623].
Подлечившись в немецком госпитале, Генриетта Викторовна непонятно каким образом оказывается на положении подлежавшей высылке в Россию. Домой она добиралась через Норвегию и Швецию. Она объяснила это ее депортацией в Россию согласно Женевской конвенции[624]. Надо сказать, что сомнения в правдивости рассказа сестры милосердия возникли сразу. У неё интересовались, как она смогла скрывать знамя во время медосмотров при пребывании во вражеском госпитале. Спрашивали, как она скрывала знамя при пересечении границ иностранных государств и, не находя ответов, участники этой встречи высказывали самые разные предположения, обсуждая услышанный рассказ сестры милосердия Г.В. Сорокиной.
Ситуация обрела особую остроту, когда Гейнштор, помогая Генриетте Викторовне надеть её солдатскую шинель, случайно нащупал в кармане «большой револьвер». Сестрам милосердия оружие не полагалось. О своей находке он доложил помощнику начальника Военно-походной канцелярии лейб-гвардии Преображенского полка полковнику К.А. Нарышкину и получил задание пригласить Генриетту Викторовну на ужин, чтобы в неформальной обстановке поподробнее расспросить её о деталях столь запутанной истории. Кстати, в публикации Гейштора Нарышкин ошибочно указан как представитель Кавалергардского полка, в котором он никогда не служил. Будучи другом детства царя, он всю свою службу провёл в лейб-гвардии Преображенском полку и в дальнейшем всегда числился по гвардейской пехоте[625]. Скорее всего, неточность связана с тем, что воспоминания путейского инженера были написаны и опубликованы спустя несколько десятилетий после описываемых событий.
А тогда, после обнаружения у Г.В. Сорокиной оружия, дело начало приобретать уже конспирологическое направление и возникли подозрения в том, что, возможно, она имеет тайной целью совершить покушение на императора Николая II. Тем более что Сорокина несколько раз уточняла, примет ли её царь лично. Германский след в этой странной истории просматривался и в том, что до начала Первой мировой войны 6-й Либавский пехотный полк носил имя принца Фридриха-Леопольда Прусского. Тем более что последующие события, прямо или косвенно, подкрепляли подозрения в том, что сестра милосердия может оказаться германской шпионкой.
Полковник Нарышкин поручил Константину Михайловичу Гейштору пригласить её на ужин в ресторан, чтобы поближе познакомиться с ней и заодно выяснить, для чего она носит с собой оружие. При этом все расходы в этом случае Военно-походная канцелярия брала на себя.
Сорокину разместили в гостинице «Эрмитаж», которая находилась напротив Николаевского вокзала. На другой день путейский инженер, переодевшись в свою форму, навестил сестру милосердия и предложил ей прогулку по Петрограду. Обедали они в ресторане гостиницы «Европейская». Заметим, что в ту пору в столице существовало две гостиницы с таким названием: одна располагалась на Невском проспекте в доме 36, а другая находилась рядом с Михайловским садом. Впрочем, они были недалеко друг от друга. В ресторане какой из них они обедали — неизвестно. Затем они вместе вернулись в гостиницу, где жила Сорокина. Учитывая, что на улице был декабрь, они согревались чаем и вели неспешную беседу.