Можно ли утверждать, что она нашла себя в новой профессии? В той жизни она всего стыдилась. Возраста. Тела, сочного, как похабный анекдот. Даже своего имени, бессмысленного, как детская пустышка. И вдруг пришло освобождение. Она была желанна, она была востребована.
Для Жоры, профессионального сутенера, устойчивый спрос на Нонну был загадкой. Он называл ее снулой рыбой. На плешке, где крутились бойкие девушки, умевшие показать товар лицом, эта стояла на отшибе — такая дурнушка на летней танцплощадке. Когда к ней обращались с вопросом, она пожимала плечами, будто извиняясь за то, что не танцует. Но увозили ее! Это было тем более странно, что лично он, Жора, нашел ее (по праву феодала) скучной, как ряды картин в Третьяковке. Но кассу Нонна делала, а в метафизические тонкости сутенеры вдаются только под большим нажимом.
Помимо названной плешки, у Нонны был еще один пост. Переход. Точка эта, с позиций профессии, была проигрышной по всем статьям — выделить Нонну в общей сутолоке было бы непросто даже наметанному столичному глазу, заморскому же гостю и подавно. Но вот распахивались стеклянные двери загона, и наружу устремлялось шумливое стадо с «кэннонами» и «зенитами» на шее вместо колокольчиков, и только наверху, процокав по ступенькам, одна из козочек не досчитывалась в стройных рядах своего старого зазевавшегося козла. А тот уже мелко трусил рядом с нашей Нонной, справедливо опасаясь погони.
Переход жил по своим законам. Здесь жест говорил больше, чем слово. Здесь покупатель мог стать товаром. Здесь не задавались вопросом «быть или не быть». Человек из перехода знал только одно, переходное, состояние — между землей и подземельем, между пунктом А и пунктом Б, между полной свободой и полной обезличкой. Такой была Нонна. Выбирали ее, но выбирала и она. Случалось, что и посылала. Не часто, — так ведь и великие державы не каждый день пользуются своим правом вето.
В переходе она встретила Вику.
Вид у него был детдомовский: драная куртка с чужого плеча, кое-как зашнурованные ботинки. Зато на голове, задом наперед, лихо сидела бейсбольная кепка, выполнявшая в рабочее время функцию протянутой руки. Вика садился на приступочке с альбомом для рисования и, выбрав в толпе жертву, расправлялся с ней тремя взмахами карандаша. Это нельзя было назвать портретом, — смеющийся рот, печальный профиль, изгиб руки, — скорее на бумаге оставалась линия судьбы, которую невозможно было спутать ни с какой другой. Одни, попав на карандаш, смущенно отворачивались или ускоряли шаг, иные же подходили. Вглядевшись в тайнопись, люди с тихим хмыканьем узнавали себя по детали, по росчерку и уносили летучий автограф, оценив его по своему усмотрению. Вика был выше меркантильных расчетов.
Их знакомство состоялось поздней осенью. Нонна стояла на своем привычном месте возле крайней колонны, переступая зябнущими ногами, когда рядом неожиданно раздался мальчишеский голос:
— Ты как насчет обеда? Я угощаю.
Она с удивлением посмотрела на тринадцатилетнего шкета в пижонской кепке, повернутой козырьком назад, в мешковатой куртке с отрывающимися карманами, с зажатым под мышкой альбомом для рисования. Нонна даже оторопела от такого нахальства, но, вместо того чтобы отшить недомерка, неожиданно согласилась. В «Макдоналдсе» этот юный прожигатель жизни широким жестом взял один салат на двоих («Ну что, ударим по майонезу?») и по горячему чаю («С лимоном, я забыл сказать, рубль за мной»).
— Ничего полупердончик, — одобрил он ее итальянскую шубку. — А в этих сапожках ты долго не простоишь. Вот подошва! — он гордо выставил из-под стола ботинок-вездеход. — Хоть на полюс!
Вика сразу взял с ней тон старшего. Она этот тон приняла — в шутку, но он запряг и поехал. Этот наглец, ночевавший у какой-то двоюродной тетки, в хулиганском районе, запросто влезал в ее семейные дела и позволял себе прохаживаться по поводу ее клиентов. Но самым замечательным были его практические советы. Он, кажется, задался целью пристроить Нонну в этой жизни, и каждый день в его голове рождались проекты, один другого заманчивее.
— Значит, так, — начинал он деловито. — Ты приходишь в ресторан. На одинокую красивую девушку сразу обращают внимание. Тебя приглашают за столик. Первый вопрос: «Что ты пьешь?» — он поднимал на нее вопросительно свои рысьи глаза.
— Самый дорогой коктейль, — отвечала она без раздумий.
— Я не спросил, что ты заказываешь. — Этот отвратительный менторский тон. — Я спросил: что ты пьешь?
— Не знаю.
— Ты пьешь сок.
— Сок? — с недоверием переспрашивала она, уже догадываясь, что здесь скрывается какой-то тонкий ход.
— Сок, — жестко повторял Вика. — Официант приносит вам два коктейля, но один из них, твой, это обыкновенный сок, хотя по виду не отличишь — соломинка, лимончик, все как полагается.
— Зачем? — напрягалась она.
— Объясняю для тупых. Ты работаешь на ресторан. За вечер ты раскручиваешь клиента на кругленькую сумму и получаешь за это свой процент.
— Класс. Здорово придумано. Правда, есть маленькое «но».
— Какое еще «но»?
— Во-первых, выйдет на порядок меньше того, что я зарабатываю. А во-вторых, ты рановато записал меня в трезвенницы.
Думаете, он сдавался? Надо было знать Вику. На следующий день являлся новый гениальный план.
— Значит, так. «Разгружаем фабрику». Объясняю. Ты заходишь в магазин одежды и начинаешь перебирать вещи. К тебе подходят: «Вы что-то ищете?» — «Знаете, год назад мы закупили оптовую партию вот таких курток (показываешь образец), а сейчас я их что-то нигде не вижу». — «Сколько вам нужно?» — «Мы бы взяли триста. нет, триста пятьдесят». Они посмотрят товарную бирку и попросят тебя зайти через пару дней. Всё!
— Всё? Ты с ума сошел! И куда я потом со всем этим барахлом?
Он выразительно закатывал глаза — реакция терпеливого брата на тупость любимой младшей сестренки.
— Кто сказал, что ты придешь за куртками? Ты придешь на фабрику и получишь 30 % комиссионных за то, что помогла им сбыть залежавшийся товар.
Страх ли перед возможными осложнениями или природная Ноннина леность, но все эти изящные комбинации, увы, остались нереализованными. Впрочем, одной переменой в жизни она была обязана своему юному дружку, но об этом чуть позже. С Викой она могла откровенничать на любую тему. Видимо, чувствовала себя в безопасности за возрастным барьером. Это были такие длинные монологи или, скорее, исповеди. Если бы ее Светка, не говоря уже о Митрохине, подслушала их разговоры, она бы не поверила своим ушам.
— Кто к месту и не к месту поминает «первую древнейшую профессию»? Правильно: мужчины. Это к тому, что мы продаемся. Такая живность с птицефермы. Куры, гусыни. А они, значит, покупатели. Хороший товар, почему не купить! Хотя дома у него уже есть одна курица. или гусыня. Но эта лучше. Не обязательно жирнее, но чем-то лучше. Потом окажется, что ничем. Деньги на ветер. Ну ничего, в другой раз возьмет индюшку. А спросить его — зачем? Один скажет: для разнообразия. Другой: никогда не пробовал. Третий: хороший человек посоветовал. Ты меня слушаешь? Я тебе скажу, зачем мы ему нужны. Чтобы проверить, мужчина он или только прикидывается. А проверить давно пора, потому что дома ему пятый год говорят: баба! И тогда он приходит ко мне, и я делаю все, чтобы он почувствовал себя мужчиной. И он уходит с гордо поднятым. ну, ты меня понимаешь. И за это он готов платить любые деньги. Он не меня покупает, он надежду покупает. Что с ним все в порядке. Что он человек. А может, бог. Что ты смеешься? Пока мужчина приходит к женщине, он бессмертен.
Вике можно было наболтать с три короба и забыть. Наверняка и он забывал весь этот бред через две минуты. Хотя добросовестно выслушивал. Окажись на его месте Катерина, между прочим — его ровесница, она назвала бы мать ненормальной. Просто Нонне в голову бы не пришло обсуждать с ней такие вещи! А Вика — это. Вика. Он не осуждал, не обсуждал. Во всем, что она ни делала, он видел свою логику. Ее логику, ибо на все смотрел ее глазами. Он понял, почему она пошла на панель, — чтобы раздать долги. А потом Катерину с двойками надо было перевести в девятый класс. А летом маме удалили катаракту. Даже про косматого зверя он тоже понял. Но что-то его не устраивало. Иначе зачем было подыскивать ей другие варианты? И такой вариант в конце концов нашелся. Помог случай.
Оборотистый Жора устроил ей выгодную ходку. Дача на Рублевке. Кинозал, джакузи, светомузыка. Два интеллигентных мальчика. Четыреста баксов. На деле вышло не так эффектно. Насчет светомузыки не обманули, но мальчиков оказалось не двое, а трое, и употребляли они ее с изобретательностью, доказывавшей если не их начитанность, то насмотренность уж точно. Под утро ее выбросили в незнакомом месте, с кровотечением и мелочью в кошельке. Когда после нескольких тщетных попыток она, наконец, дозвонилась до Жоры, голос у него звучал как у мыши, оставившей в мышеловке перебитую лапку.
Тогда-то Вика и отправил ее домой — с обещанием не появляться в переходе. Нонна свое обещание сдержала, но когда быстро выяснилось, что ничего другого она не умеет, да и не очень-то желает, снова выручила подруга. Клиенты на дому! Света выразила это изящнее: не всем сражаться на передовой, должен же кто-то и в тылу потрудиться. Преимущества: своя территория, кругом люди. И заработком делиться ни с кем не надо. Вика молча выслушал эти доводы и покивал в знак согласия. На следующий день примчалась Светка с профессиональным фотографом. Зачем фотограф? Ты сначала разденься, а после вопросы задавай. Нащелкали ее «с видом на море и обратно» и укатили. Так Ноннины прелести, переведенные в сантиметры и килограммы, и ранимая душа, завещанная небесным Раком, попали в московские элитные службы знакомств (полистать фотоальбом — 100 р., телефон модели — 200 р.).
Нонна сразу поставила у себя определитель, чтобы отсекать маньяков и подростков. Опыт по этой части у нее был. На следующем этапе она постаралась сузить круг претендентов — остались те, кто к любви относился серьезно, то есть не выходил за рамки оговоренных услуг и честно платил по прейскуранту. О выходе на связь было сказано предельно жестко («только до 15.00»), но у маньяков и подростков пик сексуальной активности приходится на темное время суток, поэтому на ночь телефон отключался.