Женя, готовая провалиться сквозь землю, хотела незаметно выскользнуть следом, как вдруг Федоров резко повернулся и щелкнул старика в тот момент, когда тот осторожно приподнял свою шляпу, чтобы невзначай не повредить кремовую надстройку.
— Леша, тебе сколько лет? — поморщилась Женя, когда они очутились на улице. — По-моему, ты помешался на сладкой жизни… коврижки, торты, мороженое!
— У нас медовая неделя, забыла? Хотя ты, конечно, не сахар.
— Вот как!
— Ну ничего, — примирительно сказал он. — Недолго мне с тобой мучиться.
— Да? А я-то надеялась.
Неопрятный старичок был забыт, а между тем этот снимок обошел потом многие журналы и даже получил премию на венецианском Биеннале. Снимок назывался «Иллюзионист».
Вечером Федоров привез жену к морю — смотреть на закат. На пирсе был весь город. Украдкой поглядывая на Женю, как будто намагниченную тонущим медным шаром, Алексей сидел как японский император, точно по его приказу совершалось это чудо.
— Невероятно, да? — прошептала Женя.
— Я тебе еще не то покажу!
Они возвращались к машине, когда из-под пляжного тента послышалось:
— Флип, ты глянь!
— Ну?
— Знакомая твоя. Пойди поздоровайся.
— Думаешь?
Дальше последовало что-то неразборчивое, и взрыв смеха. Из-под тента выбралась компания — в темноте их можно было сосчитать по зажженным сигаретам — и не спеша последовала за удаляющейся парочкой.
— Ого, почетный эскорт! — сказал через несколько минут Федоров, посмотрев в зеркальце заднего обзора.
Женя не обернулась и ничего не сказала.
Словно услышав Федорова, двое мотоциклистов вырвались вперед. Они пристроились сбоку, почти впритирку, так что можно было разглядеть заклепки на курточках, а потом обошли их и как бы возглавили кавалькаду.
— Пижоны, — усмехнулся Алексей.
Так, то отставая, то вырываясь вперед, четверка мотоциклистов проводила их до гостиницы.
Утром они собирались на пляж, когда зазвонил телефон. Трубку взял Алексей.
— Я слушаю.
— Товарищ Федоров? — весело спросил женский голос.
— Он самый.
— Алексей Георгиевич?
— А кто это?
— Администрация желает вам приятно провести время в нашем городе.
Послышались гудки отбоя.
— Вот это сервис!
Из ванной вышла Женя, складывая полотенца:
— Может, возьмем одно покрывало вместо подстилки?
— Что?.. А, о’кей.
Женя стояла посреди холла, пока Федоров сдавал ключи, отпуская комплименты молоденькой администраторше — любезность за любезность.
Вдруг ее чем-то ослепило. Она прикрылась ребром ладони и из-под козырька увидела в кресле парня из той самой компании — он зеркальцем пускал в нее солнечные зайчики. Встретившись с ней взглядом, парень послал ей воздушный поцелуй. Она быстро вышла. По крайней мере на улице не было ничего подозрительного.
За ней вышел и Алексей. Когда они садились в машину, она еще раз огляделась вокруг и только сейчас заметила стайку на мотоциклах. Трое посигналили ей зеркальцами… а вон и четвертый — тот, что поджидал ее в холле. Поджидал? Не слишком ли разыгралась у нее фантазия?
День выдался ветреный — хотя когда здесь не бывает ветра? — и Федоров не стал повторять ошибки тех пляжников, что часами, до посинения, зарываются в плотный, словно катком утрамбованный песок. Они укрылись вдали от отмели, в делянке, со всех сторон защищенной плетеной изгородью, которая не позволяла дюнам прибрать к рукам весь берег. Море было холодное, так что они не вылезали из своего укрытия.
— Кстати о птичках, — вспомнил Алексей. — Маргарита просила купить ей бусы. Говорят, необработанный янтарь помогает при щитовидке.
— Заезжал проведать свою коммуналку?
Он промолчал.
— Я не виновата, что в нашем доме не жил Есенин.
И снова не дождалась ответа — то ли неуступчивый характер Федорова был размягчен припекавшим солнцем, то ли его внимание отвлекли звуки ситары с соседней делянки.
— Хорошо помню, как я в первый раз зашла к тебе на Москвина. Любовь Михайловна, божий человек, поведала мне, как ты в четыре года ушел искать «хороших маму и папу»…
Федоров приподнялся на локте — кто это там такой любитель восточной музыки?
— …и как ты в семь лет без памяти влюбился в Тарасову, увидев ее в «Марии Стюарт». А ты все не шел. Я спросила, можно ли подождать в твоей комнате, и меня впустили в святая святых. Это было незабываемо. Последний раз ты ел суп из селедочницы… о горе посуды на подоконнике, деликатно укрытой газеткой, я старалась не думать.
— Я мыл все сразу.
— Да, ты меня познакомил со своей теорией пещерного домоводства.
— А тебе не рассказали, что мне в двадцать лет нагадала в Одессе цыганка?
— Пиковый интерес?
— Рассказываю. Цыганка кормила грудью цыганенка, но одна рука у нее, как ты догадалась, была свободна. Я позолотил ей ручку, как сейчас помню, полтинником. Она попросила бумажный рубль — завернуть в него монету. Завернула и попросила трешку — завернуть рубль. Когда дошло до пятерки, я взбунтовался. Тогда она зажала мои деньги в кулаке и, заглянув мне в глаза, произнесла скороговоркой: «Остерегайся, добрый человек, жениться на художнице, особенно которая раскрашивает пасхальные яйца».
— А ты что? — улыбнулась Женя.
— Я? Пока опомнился, уже на тебе женат.
— Бедненький!
— Нет, тут без черной магии не обошлось. Чтобы я по своей воле променял отдельную свою конуру со всеми удобствами на твои царские палаты!
— Понимаю, ты бы хотел вместе с вещами перевезти ко мне тетю Любу, и Маргариту с сыном, и всех твоих друзей и подружек в придачу.
Алексей молчал.
— Леша, ты же знаешь, если бы мне не грозило расселение…
— Перепрописка — ради тебя я прошел и через это!
— Ты у нас, Федоров, сильный, — кивнула она, — и не через такое пройдешь.
— Вот именно. — Он рывком встал и направился к ледяной воде. — Показываю… зрелище не для слабонервных.
Стоило ему отойти подальше, как с соседней делянки один за другим поднялись четверо. Они были в разной стадии разоблаченности, но нетрудно было узнать в них вчерашних знакомцев. С удивлением Женя открыла для себя, что среди них есть девушка.
— Какая приятная неожиданность, — расплылся от удовольствия тот, что оценивал в магазине альбом.
— Флип по вас сохнет, — доверительно сообщила ей барышня. — Покажи, Флип, как ты сохнешь.
Флип показал.
— Не помешали? — спросил долговязый, усаживаясь на край подстилки.
— Вон мой муж, — Женя показала.
— Очень приятно. Флип, — отрекомендовался в сторону моря парень, молодцевато щелкнув каблуками.
— А уж как ему приятно, — хмыкнул долговязый.
— Что вам надо?
— Что нам надо? — Флип переадресовал вопрос девице, та — обнимавшему ее парню, тот — долговязому, долговязый — снова Флипу. Последний развел руками:
— Видимо, вам лучше знать, что нам надо.
— Что здесь происходит? — Федоров, так и не дойдя до воды, вернулся обратно.
— Мы тут играем, — кокетливо сказала барышня.
— Присоединяйтесь, барон, присоединяйтесь, — процитировал Флип.
— Хорошо ли мы знаем анатомию человека! — возвестил долговязый в стиле телеведущего и первым начал: — Глаз…
— Зуб, — продолжила девушка.
— Бедро, — Флип вопросительно повернулся к Алексею.
Федоров настороженно молчал, решая в уме, насколько невинны эти шалости.
— Ну? На «о»? — подгонял его Флип.
— Сейчас! Сейчас он скажет, — засуетился долговязый, изображая ярого болельщика Федорова. — Ну… такой о-о-орган…
— Не подсказывать! — вмешался все это время молчавший парень. У него оказался легкий акцент.
— А не пойти ли вам, ребятки… — Федоров шагнул к долговязому.
— Понял! — тот резво отскочил метра на три.
— Нам расскажешь? — попросила его девушка.
— Он тебе и расскажет и покажет, — пообещал молчун.
Под хохот, под магнитофонные жалобы ситары компания отвалила.
— Ничего так, — веселилась барышня. — Такой о-о-орган!..
— А этот-то, этот… — долговязый изобразил Федорова.
Все так и покатились.
— Слышь, Жучок, — Флип толкнул в бок долговязого, — а не познакомить ли нам ее с Игоряхой?
— С Игоряхой?
— Есть идея!
Компания скрылась за дюнами.
Возле торгового центра, на развале, Федоров приглядел низку бус. Женя вмешалась:
— Это же грубо!
— Ей и нужен грубый необработанный янтарь.
— Грубый тоже бывает разный. — Она приложила к груди бусы. — Сам не видишь?
Федоров уже отсчитывал бумажки:
— Будь здоров, труженик моря!
— С тобой что-нибудь покупать! — она махнула рукой.
— Подожди, — он направился к междугороднему телефону-автомату.
— В редакцию? — догадалась она.
Он покивал, слушая гудки.
— Роман Григорьевич? — забасил он в трубку. — Федоров. Так… так… Офтальмологи? Понял… Сделаем, какой разговор… В понедельник, как договаривались. Как там мой очкарик?.. На обложке? Угу. Угу. Погода блеск… Передам со всеми онерами… И вас туда же.
— Слушай, — сказал он, вешая трубку, — офтальмологи — это по бабочкам, что ли?
— Ага, по молоденьким.
— Нет, правда?
— А что?
— Да симпозиум у них тут, шеф просил пощелкать.
— Леша, мы за целый год впервые, можно сказать…
— Жень, ну ладно. Каких-то три дня…
— Три дня?!
— Погоди, это ж не с утра до вечера. Покручусь, то, се. Ну чего ты?.. Ты куда, Жень?
— Не трогай меня!
— Жень, шеф просил тебе передать, чтобы ты не делала глупостей.
— Так и сказал? — довольно кисло улыбнулась она.
— Так и сказал. Уж если кому делать глупости, говорит, так тебе, Федоров. По крайней мере, бухгалтерия оплатит.
— Твои глупости оплатить — никаких денег не хватит.
В художественном салоне Женя заинтересовалась браслетом с овальным агатом. Браслет, тоже овальный, красиво охватывал запястье, подчеркивая смуглость кожи.
— Нержавейка? — спросил Федоров.