О Гилберте Осмонде, как того заверила супруга, Генриетта говорила гораздо меньше, чем он подозревал. У нее имелось множество других тем, и две из них, возможно, покажутся читателю особенно занятными. Она дала подруге знать, что Каспар Гудвуд выяснил о ее несчастье, хотя, при всей своей догадливости, она не могла понять, как он собирается утешить Изабеллу, приехав в Рим и не наведавшись. Дважды они встречали его на улице, но он делал вид, будто бы не замечает их; они ехали в экипаже, а он упорно смотрел прямо перед собой, сосредоточившись на чем-то. Изабелла словно перенеслась в утро их последней беседы и видела Каспара Гудвуда, что покидал дворец миссис Тушетт: то же лицо, та же походка… Даже наряд на нем был, как в тот день. Изабелла точно запомнила цвет его шейного платка. И тем не менее в его фигуре угадывалась некоторая странность, подсказывавшая: приезд Каспара в Рим сулит ей нечто жуткое. Он и в прежние-то времена был высокого роста, а теперь как будто стал выше, крупнее. В толпе прохожих, оборачивавшихся на него, он шел ровно, по прямой, с лицом похожим на февральское небо.
Совсем иной была вторая тема: мисс Стэкпол принесла Изабелле последние вести о мистере Бантлинге: в прошлом году тот побывал в Соединенных Штатах, и она с радостью поведала, что сумела уделить гостю полнейшее внимание. Насколько ему понравилось, сказать она не бралась, однако решилась бы предположить, что поездка пошла ему на пользу: уезжал он совсем другим человеком. У него открылись глаза на то, что Англия – еще не весь мир. Почти везде его тепло принимали, а думал он чрезвычайно просто – куда проще, чем обычно ждут от англичанина. Нашлись и те, кто полагал, будто он прикидывается; Генриетта же не знала, имеют ли они в виду напускную простоту. Некоторые домыслы Бантлинга обескураживали; он полагал не то, будто все горничные – дочери фермеров, не то, что все дочери фермеров – горничные. Он не уразумел великолепной школьной системы; она ему оказалась не по зубам. Он вообще вел себя так, словно кругом слишком много всего, словно он может воспринять лишь небольшую часть. И частью, которую он принял, стала система отелей и речная навигация.
Отели мистера Бантлинга сильно восхитили; он увез с собой фотографии всех, в которых побывал. Однако главным его интересом стали пароходы: ему только и хотелось, что ходить на крупных лодках. Вместе с Генриеттой они прошли из Нью-Йорка в Милуоки, останавливаясь по пути в самых интересных городах. Возобновляя путь, мистер Бантлинг всякий раз интересовался, нельзя ли отправиться по реке. Похоже, он не разбирался в географии, раз полагал, что Балтимор – это город на западе страны, и не мог дождаться, когда они доберутся до Миссисипи, как будто не слыхал о том, что в Америке есть и другие реки. Еще он был не готов признать существование Гудзона, хотя, в конце концов, согласился, что Гудзон – точь-в-точь как Рейн.
Несколько приятных часов они провели в салоне вагона-люкс, где мистер Бантлинг постоянно просил цветного проводника принести мороженого. Никак не мог привыкнуть к мысли, что им можно лакомиться в поезде. Еще бы, ведь в английских поездах ни вентиляторов, ни конфет, вообще ничего! Жара казалась ему невыносимой, однако к этому Генриетта была готова. Сейчас мистер Бантлинг пребывал в Англии, охотился – «приохотился», по словам Генриетты, к этому занятию, увеселению краснокожих американцев мы же оставили их давным-давно, эти радости погони: «Похоже, в Англии все думали, будто мы все ходим, обвешанные томагавками и перьями. Да подобный маскарад больше в духе английских традиций». Поехать с ней в Италию мистер Бантлинг времени не нашел, но вот ежели она отправится в Париж, то он надеялся к ней присоединиться. Очень уж ему хотелось снова посетить Версаль; старый порядок ему был по душе. В этом их мнения расходились, но тем и был хорош Версаль, что здесь ты видел крах этого самого старого порядка. В нем не осталось ни герцогов, ни маркизов, напротив, Генриетта помнила, как в один день там прогуливалось с пяток американских семей.
Мистер Бантлинг страстно желал, чтобы Генриетта снова попытала счастья в Англии. Думал, что на сей раз Генриетта с ней поладит: за два-три года страна здорово переменилась. Он был решительно настроен на то, что ежели Генриетта рискнет, то он навестит сестру, леди Пенсл, и тогда мисс Стэкпол незамедлительно получит приглашение в гости. Пока же поездка и визит оставались под вопросом.
Наконец Каспар Гудвуд пришел в Палаццо Рокканера. Он заранее написал Изабелле с просьбой о разрешении на визит и быстро таковое получил. Изабелла собиралась быть дома в шесть вечера. Весь день она терялась в догадках, с какой целью Гудвуд намеревается прийти, чего надеется выгадать. Прежде он показал себя человеком, лишенным способности идти на компромисс, таким, который либо возьмет то, о чем просит, либо не примет ничего. Впрочем, гостеприимство Изабеллы вопросов не вызывало, и ей не составило большого труда убедительно изобразить счастье. По крайней мере, она была уверена в том, что удалось обмануть Гудвуда, заставить его думать, будто бы его ввели в заблуждение. Однако он не показался ей разочарованным, как были бы разочарованы некоторые другие мужчины. Значит, в Рим он приехал не в поисках возможности. Зачем же он явился, она так и не узнала; объяснений он не предоставил, хотя самое простое было бы таким: он хотел просто повидать ее.
Иными словами, поразвлечься. Изабелла с большой охотой ухватилась за это предположение и с восторгом нашла формулу того, как изгнать призрак древней скорби этого джентльмена. Ежели он прибыл в Рим в поисках развлечений, то именно этого ей и нужно; ибо если он ищет увеселений, значит, сердечную боль свою преодолел. Ежели он справился со своей сердечной болью, то все вернулось на круги своя, и более она перед ним не виновата. Развлекался он, и верно, чуть скованно, однако он и прежде не славился легкостью, а потому имелись все основания предполагать, что увиденным он удовлетворен. Гудвуд не доверял Генриетте, зато она доверяла ему, и Изабелле не получилось пролить дополнительного света на состояние его ума. На общие темы он почти не говорил; Изабелла даже вспомнила, как отзывалась о нем несколько лет назад: «Мистер Гудвуд много разговаривает, но не говорит». Вот и сейчас он много разговаривал, но говорил, пожалуй, не охотней прежнего. (Впрочем, стоит помнить, много ли чего можно наговорить о Риме.)
Своим приходом Каспар Гудвуд и не рассчитывал упростить отношения Изабеллы с мужем, ибо ежели мистер Осмонд не жаловал ее друзей, то мистер Гудвуд не претендовал на его внимание иначе, как один из первых из них. Ей было нечего сказать о нем, кроме как то, что он – старейший приятель, и это довольно скупое обобщение исчерпывало все факты. Она была обязана представить его Гилберту; просто не могла не пригласить его на ужин, на приемы по четвергам, от которых порядком подустала и за которые ее муж по-прежнему цеплялся – не для того, чтобы приглашать гостей, но для того, чтобы кого-то НЕ звать.
По четвергам мистер Гудвуд приходил регулярно, чинно и довольно рано. Относился он к этим приемам с изрядной долей серьезности. Изабеллу то и дело охватывал гнев при виде его сухой педантичности. Казалось, ему ясно, что она определилась на его счет. Назвать его глупым она бы не решилась, ведь он таковым и не был ни в малейшей степени; он был всего лишь чрезвычайно прям. Подобная откровенность сильно выделяла мужчину из толпы и требовала ответной честности.
Последнее наблюдение Изабелла сделала в то же самое время, когда льстила себя мыслью, будто бы сумела убедить Гудвуда в собственной полнейшей беззаботности. На этот счет он не выразил ни единого сомнения, не задав ни одного личного вопроса. С Осмондом он поладил неожиданно хорошо. Осмонд сильно не любил, когда на него рассчитывали; он тогда начинал испытывать непреодолимую потребность разочаровать компаньона. Именно в силу этой вот привычки он и увлекся общением с откровенным бостонцем, к которому от него ждали холодности. Осмонд полюбопытствовал у Изабеллы, не просил ли и мистер Гудвуд ее руки и сердца, и удивился, узнав об отказе. Ведь с ним было так замечательно, словно внутри высокой колокольни, где ежечасно, при звоне рождаются причудливые звуковые колебания. Осмонд заявил, что Гудвуд – чудо, общение с ним – сплошная радость. Поначалу-де ему это давалось нелегко, как восхождение по бесконечной лестнице к вершине башни, но уже с площадки открылся шикарный вид, и он ощутил легкое дуновение свежего ветерка. Осмонд, как мы знаем, обладал восхитительными качествами, и всеми он делился с Каспаром Гудвудом.
Изабелла видела, что к ее мужу мистер Гудвуд относится лучше, чем сам того хотел бы. Тем злополучным утром во Флоренции он произвел на нее впечатление того, на кого хорошего впечатления не произвести. Теперь же Гилберт часто приглашал его на ужин, и мистер Гудвуд после этого выкуривал с ним по сигаре и даже изъявлял желание взглянуть на его коллекции. Гилберт в беседе с Изабеллой называл его весьма оригинальным, мол, в мистере Гудвуде ощущается стиль, добротность, крепость, – ни дать ни взять британский портфель, ремешки и пряжки которого никогда не износятся, да еще и замок надежный, чисто английский. Каспар Гудвуд пристрастился к поездкам в Кампанию и посвящал этому занятию много времени; таким образом, видела его Изабелла по вечерам. Она напомнила, как однажды заранее просила его об услуге, и прибавила с улыбкой:
– Я, впрочем, не знаю, есть ли у меня право просить…
– У вас такого права больше, чем у кого бы то ни было, – ответил Гудвуд. – Заверяю вас, как не заверял никого.
Оказалось, услуга в том, чтобы проведать ее кузена Ральфа, жившего в «Отель де Пари», и быть с ним как можно любезнее. Мистер Гудвуд ни разу не видел Ральфа, но должен был сразу признать бедолагу; ежели Изабелла не ошибалась, Ральф однажды приглашал его в Гарденкорт. Каспар прекрасно помнил о том приглашении и, хотя не славился большим воображением, вполне мог представить себя на месте бедного джентльмена, одиноко умирающего в номере римской гостиницы. Он отправился в «Отель де Пари», и когда его провели к хозяину Гарденкорта, застал у дивана мисс Стэкпол.