Гудвуд следил за тем, как миссис Осмонд общается с гостями, и все ждал, когда же она освободится и соблаговолит пройти с ним в одну из соседних комнат. В отличие от Осмонда, подъема духа Каспар не переживал и на вещи смотрел с толикой притупленного гнева. До сего момента он не испытывал к Осмонду личной неприязни, почитая его прекрасно осведомленным, любезным и неожиданно соответствующим образу идеального супруга для Изабеллы Арчер. Более соответствующим, чем он, Каспар Гудвуд. Хозяин дома одержал сокрушительную победу в открытом поле, добившись преимущества над Гудвудом в честной игре. Каспар, однако, и не пытался думать о нем хорошо. То был всего лишь краткий миг сентиментального великодушия, на который Гудвуд, даже во дни, когда ближе всего подходил к примирению с неудачей, был не слишком-то способен. Он воспринимал Осмонда как очень яркого персонажа любительского вида, пораженного избытком праздности, от которой он, Осмонд, рад был сбежать в крохотные дебри бесед. Впрочем, доверял ему Каспар лишь наполовину, не понимал, какого черта Осмонд изворачивается перед НИМ. Возникло подозрение: уж не находит ли в том Осмонд некое развлечение? Ежели так, то победоносный соперник Гудвуда имел в своем складе некую болезненную, извращенную жилку. Каспар Гудвуд не испугался, ибо не видел поводов для Осмонда желать ему, Каспару, зла. В конце концов, муж Изабеллы разбил соперника на голову и мог позволить себе любезничать с потерявшим все. Конечно, Гудвуд порой, втайне желал ему смерти, но Осмонд-то сего знать не мог, ибо к сегодняшнему дню наш молодой человек поднаторел в искусстве казаться неподвластным для жестоких чувств. Он культивировал сие умение в попытке обмануть себя же, хотя, в первую голову, обманывал окружающих. Можно сказать даже так: практиковал он с ограниченным успехом, и лучшим доказательством тому служило глухое раздражение в душе, пробужденное рассуждениями Осмонда о чувствах Изабеллы. Как будто тот был вправе оглашать них!
А более он ничего из уст хозяина тем вечером не слышал. Заметил лишь, что Осмонд чаще обычного упоминает супружескую гармонию, царящую в Палаццо Рокканера. Он словно убеждал Каспара, будто бы у них с супругой все чинно и ладно, будто бы они все разделяют, и для них естественно говорить не «я», но «мы». Нарочитость его убеждений озадачивала и злила нашего беднягу-бостонца, и ему ничего не оставалось, кроме как лелеять мысль о том, что отношения миссис Осмонд с мужем – не его дело. Ведь не имелось доказательства тому, что Осмонд представляет все в ложном свете, да и супруга его, ежели судить по внешним признакам, спешила радоваться жизни. Это мисс Стэкпол утверждала, будто Изабелла утратила иллюзии, разочаровалась в браке, однако мисс Стэкпол, работая в газете, привыкла сгущать краски. Слишком уж она любила делать поспешные выводы. Более того, приехав в Рим, Генриетта вдруг стала очень осторожной, не намекая больше ни на что. Подобное никак не свидетельствовало в защиту ее проницательности: просто она воочию убедилась в том, как живут Осмонды, и поостереглась впредь разоблачать их. Сейчас ей было лучше не гневить бывших ухажеров Изабеллы, иначе своими промахами она грозила лишь ухудшить их положение.
Мисс Стэкпол по-прежнему волновалась о чувствах мистера Гудвуда, однако проявляла беспокойство, посылая ему избранные отрывки, – юмористические и прочие, – из американских журналов, некоторые из которых приходили ей с корреспонденцией и за которые она иначе как с ножницами в руке не садилась. Вырезки она помещала в подписанный конверт и собственноручно относила в отель мистеру Гудвуду. Он же ни разу не спросил ее об Изабелле: в конце концов, он преодолел пять тысяч миль, чтобы увидеть все собственными глазами!
Итак, он не назвал бы миссис Осмонд несчастной, однако, будучи не вправе вынести подобное суждение, грубел внутри. Убеждал себя в том, будто ему отныне дела нет до ее брака, понимая, что в будущем его не ждет ничего. Он даже не имел счастья узнать правду, но, даже убедившись в том, как несчастна Изабелла, вряд ли стал бы к ней добрее. Он был безнадежен, беспомощен и бесполезен. На последнее, кстати, она указала Каспару, измыслив план, как убрать его из Рима. Оказать посильную помощь ее кузену он был нисколечко не против, но от мысли, что из всех услуг, о каких могла просить, она выбрала именно эту, он скрипел зубами. Остаться по ее просьбе в Риме ему не грозило.
Мистера Гудвуда не оставляло ожиданье завтрашнего отъезда. Приехав, он не добился ничего, лишь убедился в том, что он, как и прежде, Изабелле не нужен. Она была невозмутима, непостижима, недоступна, так ничего ему не выдав. От этого в горле комом вставала старая горечь. Некоторых разочарований было не забыть до конца жизни.
Осмонд тем временем все разглагольствовал, и Гудвуд смутно слышал, что тот вновь подхватил тему идеальной близости с женой. На мгновение Каспару почудилось, что воображение у этого человека просто дьявольское: можно ли было выбрать столь необычный предмет для разговора иначе как со злым умыслом? Однако какое, в конечном счете, имело значение, демоничен Осмонд или нет, любит его Изабелла или ненавидит? Даже ее смертельная ненависть к Осмонду не тронула бы Гудвуда.
– Между прочим, вы отправляетесь в путь с Ральфом Тушеттом, – напомнил Осмонд. – Полагаю, это значит, что поедете вы не спеша?
– Не знаю. Я буду делать так, как угодно ему.
– Вы очень услужливы и сильно нас обязываете, не пытайтесь отрицать. Вероятно, жена уже выразила вам мои чувства? Тушетт всю зиму занимал наши думы, и нам не единожды казалось, что Рима он уже не покинет. Не стоило ему вовсе приезжать. Для человека в таком состоянии здоровья странствия – это более чем просто неблагоразумие. В некотором роде, это даже бестактно. Я бы ни за что на свете не обязал себя перед Тушеттом так, как он обязал себя перед… пред моей супругой и мной. Другим неизбежно приходится присматривать за ним, а ведь не все так щедры, как вы.
– У меня нет иных занятий, – сухо произнес Каспар.
Осмонд бросил на него быстрый косой взгляд.
– Вам бы жениться, вот тогда дел станет невпроворот! Правда, тогда будет совсем не до сострадательных поступков.
– Вам кажется, что у вас, женатого, так много дел? – неживым голосом поинтересовался молодой человек.
– Ах, видите ли, быть женатым – само по себе занятие. Оно не всегда активное, часто бывает праздным, но требует еще больше внимания. А ведь мы с женой так много делаем вместе: читаем, образовываемся, музицируем, гуляем, ездим… Даже беседуем так, как во дни первого знакомства. До сих пор разговор с женой для меня большая радость. Ежели вдруг заскучаете, последуйте моему совету: женитесь. Да, тогда вас может утомить супруга, но сами вы себя уже не утомите. Вам всегда будет, что сказать самому себе, всегда будет, о чем поразмыслить.
– Я не скучаю, – возразил Гудвуд. – Мне много есть, о чем подумать и что сказать себе.
– Больше, чем другим! – с легким смехом воскликнул Осмонд. – Куда же двинете дальше? То есть когда препоручите Тушетта его естественным сиделкам? Полагаю, его маменька наконец вернется и присмотрит за ним. Эта маленькая дама просто превосходна. Пренебрегает обязанностями совершенно!.. Возможно, лето вы проведете в Англии?
– Не знаю. Планов у меня нет.
– Счастливчик! Немного уныло, но зато какая свобода.
– О да, я человек вольный.
– И вольны, надеюсь, вернуться в Рим, – сказал Осмонд, глядя, как в комнату входит новая группа гостей. – Помните, что, как приедете, мы на вас очень рассчитываем!
Гудвуд намеревался покинуть прием пораньше, однако вечер пролетел, а он так и не сумел поговорить с Изабеллой наедине, разве что в компании с кем-то еще. Она избегала его с какой-то неестественной ожесточенностью: неутолимая озлобленность Гудвуда раскрывала намерение там, где такового определенно не было заметно; Изабелла совершенно никак его не проявляла. Она смотрела Гудвуду в глаза с ясной гостеприимной улыбкой, которой лишь просила его помочь в развлечении некоторых гостей. Таким вот предложениям он, однако, противопоставлял холодную раздражительность. Он бродил по комнатам и ждал; поговорил с несколькими знакомыми, которые нашли его сильно непохожим на себя. За Каспаром Гудвудом подобное и впрямь водилось редко, ведь он чаще был непохож на других. В Палаццо Рокканера часто звучала музыка, и обыкновенно она всегда была очень хороша. Под ее чарами Каспар сумел сдержаться, однако ближе к концу, когда увидел, как начинают расходиться гости, подошел к Изабелле и тихо поинтересовался, нельзя ли уединиться с ней для разговора в отдельной комнате. Там, как он только что убедился, больше никого нет. Изабелла улыбнулась, будто и впрямь хотела удовлетворить его просьбу, но нашла, что возможность у нее для этого совершенно отсутствует.
– Боюсь, сие неисполнимо. Люди уходят и желают доброй ночи, я должна быть на виду.
– Тогда я дождусь, пока все разойдутся.
Изабелла немного поколебалась.
– Ах, было бы чудесно! – воскликнула она.
И он задержался, хотя ожидание затянулась порядочно. В конце концов осталось несколько человек, их словно бы пришили к ковру: графиня Джемини, которая, по собственным словам, до полуночи была сама не своя, казалось, вовсе не замечает, что развлечение окончено; она по-прежнему стояла у камина в окружении небольшого числа джентльменов – мужчины то и дело разражались хохотом. Осмонд исчез, он никогда не прощался с гостями; и пока графиня, верная себе в это время суток, только распалялась, Изабелла отправила Пэнси в кровать. Сама она сидела немного в стороне; казалось, она тоже хотела бы, чтобы золовка попритихла и позволила оставшимся гулякам спокойно удалиться.
– Можно ли сейчас перекинуться с вами словечком? – спросил Гудвуд.
Изабелла с улыбкой подскочила.
– Конечно, мы отойдем куда-нибудь, если хотите.
Они вместе удалились, оставив графиню и ее поклонников, но некоторое время после того, как переступили порог гостиной, оба сохраняли молчание. Изабелла не спешила присаживаться; она стояла посреди комнаты, неспешно обмахиваясь веером. Гудвуд помнил ее такой же грациозной. Казалось, она ждет, пока он заговорит первым, и теперь, когда он остался с ней наедине, страсть, которую так и не вышло задавить, воспламенила его сердце. Зрение Каспара помутилось, перед глазами поплыло. Светлая пустая комната внезапно показалась ему сумрачной и нечеткой, а свозь колышущуюся поволоку он видел, как Изабелла застыла, глядя на него блестящими глазами и чуть приоткрыв рот. Будь зрение его яснее, он видел бы, что улыбка сия натянута и чуть вымучена, что сама Изабелла н