апугана выражением его лица.
– Вы, полагаю, хотели попрощаться? – подсказала она.
– Да, но мне это не по нраву. Я не желаю покидать Рим, – ответил Каспар искренне и чуть не жалостливо.
– Вполне могу себе представить. Вы просто удивительно любезны. Словами не выразить, как я признательна.
Он еще некоторое время ничего не говорил.
– Вы спроваживаете меня, а на прощание – лишь эти слова?
– Можете как-нибудь вернуться, – живо ответила Изабелла.
– Как-нибудь? Имеете в виду не появляться тут как можно дольше.
– О нет, я вовсе не это хочу сказать.
– А что тогда? Не понимаю! Впрочем, я обещал поехать, и поеду, – прибавил Гудвуд.
– Возвращайтесь, когда захотите, – с напускной легкостью предложила Изабелла.
– Мне совершенно нет дела до вашего кузена! – выпалил Каспар.
– Вы это хотели мне сказать?
– Нет, нет, я ничего не хотел говорить. Я хотел спросить… – Он немного помолчал и быстрым шепотом произнес: – Что вы сделали со своей жизнью? – Потом снова умолк и, не дождавшись ответа, продолжил: – Не могу понять, не могу проникнуть в ваш разум! Во что мне верить? Какую мысль вы мне внушаете? – Изабелла по-прежнему глядела на него молча, даже не пытаясь изобразить спокойствие. – Говорят, вы несчастны. Мне бы хотелось знать, так ли обстоит дело. Этого мне бы хватило. Однако вы утверждаете, будто счастливы, но притом же вы такая холодная, гладкая и твердая. Вы полностью изменились. Все скрываете, к вам не подступиться.
– Вы сильно приблизились, – мягко и в то же время предостерегающе произнесла Изабелла.
– Но к вам не прикоснуться! Хочу знать правду. У вас все хорошо?
– Слишком много спрашиваете.
– Да, я всегда просил о многом. Разумеется, вы не скажете. Я так и не узнаю, ежели то в вашей воле. Да и потом, не мое это дело. – Он говорил, заметно сдерживаясь, стремясь придать рациональный вид безумным речам. Однако чувство, что это его последний шанс, что он любил ее и потерял, что она посчитает его дураком, что бы он ни сказал, внезапно будто подстегнуло его и придало глухому голосу глубокую дрожь. – Вы совершенно непостижимы, вам есть, что прятать, я уверен. Меня не заботит ваш кузен, но это не значит, что он мне не нравится. Я лишь уезжаю с ним не из приязни к нему. Поехал бы, даже будь он идиотом, лишь бы вы просили меня. Одно ваше слово – и я назавтра же умчу в Сибирь. Отчего вы просите покинуть город? На то должна быть причина. Будь вы довольны жизнью, как сами говорите, и вам не было бы дела. Я бы предпочел знать правду, даже будь она ужасна, чем приезжать впустую. Я не за тем сюда явился. Думал, мне дела нет, хотел утвердиться в том, что мне больше не стоит о вас думать. Но не думал ни о чем ином, и вы правы, прогоняя меня. Хотя раз уж мне ехать, то, думаю, не грех и дать себе немного воли, верно? Ежели вам на самом деле больно – ежели больно из-за НЕГО, – то от моих слов хуже не станет. А здесь я за тем, чтобы признаться вам в любви. Вот она, моя цель, пусть на уме и было другое. Я бы не признался, ежели б не верил, что больше вас не увижу. Так дайте же сорвать единственный цветочек! Знаю, у меня нет права говорить такое, а у вас нет права слушать. Впрочем, вы и так не слушаете, вы никогда не слушаете, у вас на уме вечно что-нибудь еще. Теперь, конечно, мне лучше бы уйти, но так хотя бы будет повод. Ваша просьба не годится, она надуманна. О вашем супруге судить не возьмусь, – продолжал он невпопад, почти нескладно, – я его не понимаю. Он говорит, будто вы обожаете друг друга. Зачем бы ему сообщать сие? Какое мне дело? Какой-то у вас странный вид. Впрочем, он всегда необычный. Да, вам есть, что прятать, и это дело не мое, вот уж точно. Только ведь я люблю вас, – закончил Каспар Гудвуд.
Лицо Изабеллы правда приобрело странное выражение. Она обратила взгляд на дверь, в которую они вошли, и предостерегающе вскинула веер.
– Вы очень хорошо держались, не испортьте это, – тихо проговорила она.
– Меня никто не слышит. Вы попытались оттолкнуть меня надуманными средствами, но я люблю вас, как никогда еще не любил.
– Я знаю. Знала уже тогда, когда вы согласились ехать.
– Вы с этим ничего не сделаете. Могли бы – сделали бы, но, как ни печально, вы не в силах. Печально для меня, хочу сказать. Я ни о чем не прошу и не должен просить. Лишь об одном, о единственном утешении. Скажите мне… скажите!..
– Сказать вам что?
– Можно ли вас пожалеть?
– А вам бы этого хотелось? – спросила Изабелла, снова пытаясь изобразить улыбку.
– Пожалеть вас? Всенепременно! Так я хотя бы что-то смогу сделать. Я бы жизнь за это отдал.
Она скрыла нижнюю половину лица за веером и некоторое время глядела на Гудвуда поверх его кромки.
– Не надо отдавать жизнь. Жалейте меня иногда в мыслях. – И с этими словами она вернулась к графине Джемини.
Глава XLIX
Тем вечером, о событиях которого я поведал, мадам Мерль в Палаццо Рокканера не появлялась, но Изабелла, хоть и заметила ее отсутствие, не удивилась. Между ними произошло такое, что никак общению не способствовало, и для оценки случившегося нам необходимо слегка вернуться в прошлое. Я уже писал, что мадам Мерль приехала из Неаполя вскоре после отъезда из Рима лорда Уорбертона и что при первой встрече с Изабеллой (которую она, к своей чести, немедленно явилась навестить) первым делом поинтересовалась местонахождением сего дворянина, за которого, похоже, как она считала, ее дражайшая подруга была в ответе.
– Прошу, не надо о лорде Уорбертоне, – сказала Изабелла. – В последнее время мы лишь о нем и слышим.
Мадам Мерль в знак недовольства чуть склонила голову на бок и улыбнулась левым уголочком губ.
– Да, уж вы-то слышали, не то что я, пока была в Неаполе, не забывайте. Я надеялась застать его здесь и поздравить Пэнси.
– Пэнси вы и так можете поздравить, вот только не с замужеством за лордом Уорбертоном.
– Как можете такое говорить! Разве не знаете, что я на это рассчитывала? – вскинувшись, спросила мадам Мерль, однако все же в ее голосе слышалось добродушие.
Изабелла хоть и была взволнована, но тоже старалась говорить добродушно.
– Тогда не стоило вам отлучаться в Неаполь. Надо было остаться и проследить за ходом дела.
– Я слишком положилась на вас. Как думаете, еще не слишком поздно?
– Спросите лучше Пэнси, – посоветовала Изабелла.
– Спрошу. Спрошу, что вы ей наговорили.
Этими словами она как будто оправдала настороженность и закрытость, которые сама же вызвала в Изабелле своею отповедью. Мадам Мерль, как мы знаем, до сих пор вела себя сдержанно, никогда никого не критиковала; она подчеркнуто стереглась во что-либо вмешиваться. Однако, по всей видимости, сдерживалась лишь до сей поры, поскольку глаза ее задвигались опасно быстро и вид у нее сделался раздраженный, чего изменить не могло даже похвальное спокойствие. Она испытала разочарование, пробудившее удивление Изабеллы, поскольку наша героиня не ведала, как горячо подруга заинтересована в замужестве Пэнси; выдав же свои намерения, та упрочила тревогу миссис Осмонд. Изабелла как никогда ясно услыхала холодный, едкий голос, исходящий непонятно откуда, в окружавшей ее тусклой пустоте: он называл эту яркую, сильную, решительную, мудрую женщину, это воплощение всего практичного, своекорыстного, сиюминутного, могущественным посланником ее судьбы. Изабелла и не подозревала, как близка она к мадам Мерль, однако близость сия не была пленительным совпадением, как она столь долго предполагала. На самом деле чувство случайного умерло еще в тот день, когда она пережила потрясение, застав сию прекрасную даму наедине с супругом. Ничего определенного она не заподозрила, но этого хватило, чтобы по-новому взглянуть на подругу, подумать, что в прошлом в ее действиях имелось куда больше умысла, нежели она, Изабелла, допускала прежде. Ах да, умысел был, еще какой, сказала она себе, как будто пробудившись от долгого тлетворного сна.
Что же заставило ее осознать недобрую природу мадам Мерль? Ничего, кроме недоверия, которое теперь обрело плоть и сочеталось браком с бурным удивлением, вызванным обвинениями гостьи. Они сразу же заставили ощетиниться, а все – из-за необъяснимого возбуждения, которого прежде не водилось за склонной к утонченности и осторожности подругой. Мадам Мерль не желала вмешиваться, определенно, но лишь до тех пор, пока вмешиваться было не во что. Читателю, возможно, покажется, будто Изабелла поспешила бросить тень сомнения, исходя из какого-то там случая, на подтвержденную годами добрых услуг искренность приятельницы. Она и правда поспешила, но не без причины, ибо в ее душу просочилась странная истина: интересы мадам Мерль были сродни интересам Осмонда, – и уже этого хватало.
– Полагаю, Пэнси не скажет ничего, что разозлит вас еще больше, – ответила Изабелла на последнюю ремарку гостьи.
– Я нисколечко не злюсь. Лишь испытываю огромное желание восстановить упущенное. Думаете, Уорбертон покинул нас окончательно?
– Не могу сказать. Я вас не понимаю. Все кончено, прошу, оставьте это дело. Осмонд уже достаточно поговорил со мной о нем, и мне больше нечего сказать и выслушать. Впрочем, не сомневаюсь, – прибавила Изабелла, – он будет только рад обсудить сей предмет с вами.
– Я знаю, что он думает. Он навещал меня вечером накануне.
– Сразу, как вы приехали? Тогда вам известно все, и незачем обращаться за сведениями ко мне.
– Я желаю не сведений, а скорее, сочувствия. Я рассчитывала на этот брак, мысль о нем давала то, чего редко что даст – исполнения мечты.
– Вашей мечты, да, но не тех, кого касается дело.
– Вы, разумеется, имеете в виду, что дело не касается меня. Не прямо, само собой. Но ежели ты старый друг семьи, то не можешь не поставить чего-либо на кон. Вы забываете, как давно я знаю Пэнси. Но, разумеется, – прибавила мадам Мерль, – вы подразумеваете, что дело касается ВАС.
– Нет, это я подразумеваю в последнюю очередь. Все это меня очень утомило.