– Я заходила к Осмонду, – подтвердила Изабелла, и графиня посмотрела на нее ясными, блестящими глазами.
– Тогда, уверена, он повел себя мерзко! – вскрикнула она. – Небось порадовался тому, что бедный мистер Тушетт умирает?
– Сказал, что моя поездка в Англию невозможна.
Уж коли были затронуты интересы самой графини, то ум ее быстро оживлялся; она уже предвидела, что ее пребывание в Риме вот-вот утратит свои блеск и яркость. Ральф Тушетт скончается, Изабелла впадет в траур, и не станет больше званых вечеров. Подобная перспектива нашла отражение в недовольной гримасе на ее лице, однако этой резвой и колоритной сменой черт ее разочарование и ограничилось. В конце концов, решила она, игра уже почти что сыграна; она и так уже порядком задержалась, злоупотребив гостеприимством. Да и потом, горе Изабеллы, такое глубокое, было ей достаточно небезразлично, и о своем она тут же забыла.
Дело было далеко не только в смерти кузена, и графиня быстро увязала несносное поведение братца с выражением в глазах невестки. Ее сердце забилось едва ли не в радостном предвкушении, ибо ежели она ждала увидеть крах Осмонда, то обстоятельства к тому располагали. Само собой, когда Изабелла уедет в Англию, сама она немедленно покинет Палаццо Рокканера; нипочем она не останется здесь с Осмондом. Тем не менее она страстно желала услышать, что Изабелла и верно едет.
– Для вас нет ничего невозможного, дорогая, – ласково проговорила графиня Джемини. – Иначе для чего богатство, ум и доброта?
– И верно, зачем? Чувствую себя до глупого слабой.
– Отчего же Осмонд говорит, что поездка невозможна? – спросила графиня, правдоподобно изобразив недоумение.
Однако стоило ей начать вот так расспрашивать Изабеллу, как та отпрянула и отняла руку, за которую графиня ее с таким теплом взяла. Впрочем, на вопрос она ответила с прямотой и горечью:
– Мы с ним так счастливы, что не можем разделиться и на пару недель.
– Ах, – вскричала графиня, а Изабелла отвернулась, – вот когда я желаю отправиться в путешествие, муж просто говорит, что не даст денег!
Изабелла вернулась к себе и там час мерила шагами комнату. Некоторым читателям может показаться, будто бы она не сильно утруждалась и для женщины высокого духа слишком легко позволила себя задержать. Ей мнилось, что лишь теперь она полностью осознала, какой это великий труд жить в браке: в случае вроде нынешнего, когда необходимо делать выбор, выбирать надлежало, разумеется, в пользу мужа. «Я боюсь, да, я боюсь», – не единожды повторяла она себе, резко останавливаясь. Однако боялась она вовсе не мужа – не его недовольства, ненависти, мести; и даже не собственной последующей оценки своего же поведения, мыслей, которая частенько сковывала ее. Уехать, тогда как Осмонд требовал остаться, было бы жестоко. Между ними вскрылся пролив непонимания, и тем не менее супруг желал покорности; мысль об отъезде Изабеллы приводила его в ужас. Возражения Осмонд ощущал очень тонко. Она знала, что он о ней думает, что скажет; и все-таки, при всем при том, они были женаты, а в браке женщина должна держаться мужчины, с которым стояла у алтаря, произнося торжественные клятвы.
Наконец она опустилась на диван и зарылась лицом в подушки.
Подняв же голову, увидела стоявшую над ней графиню Джемини. Золовка вошла совершенно незаметно; на ее тонких губах играла странная улыбка, а все лицо спустя прошедший час загадочно светилось. Можно сказать, она все это время собиралась с духом у окна, и вот сейчас решительно высунулась в него наружу.
– Я стучалась, – начала графиня, – но вы не ответили. Вот я и решилась войти. Последние пять минут стояла и смотрела на вас. Вы очень несчастны.
– Да, вот только вряд ли вы меня утешите.
– Позволите попробовать? – И графиня присела рядом. Улыбка по-прежнему не сходила с ее лица, на котором читались экзальтация и готовность поведать нечто этакое. Впервые Изабелле подумалось, что золовка скажет что-то по-настоящему человечное. Графиня неотрывно и напряженно смотрела на нее своими блестящими глазами, в которых угадывалось язвительное восхищение. – В конце концов, – вскоре продолжила она, – должна сказать, что я, прежде всего, не понимаю вашего настроения. У вас как будто множество моральных принципов, так много резонов и так много уз. Когда я десять лет назад узнала, что заветная мечта моего мужа унизить меня, – а в последнее время он просто оставил меня в покое, – ах, это все чудесно упростило! Бедная моя Изабелла, вы недостаточно просты.
– Нет, я совсем не проста, – согласилась Изабелла.
– Я бы хотела вам кое-что поведать, – заявила графиня, – ибо мне кажется, что знать это вы должны. Возможно, уже знаете, возможно, сами догадались. Ежели так, мне остается лишь признаться, что я тем меньше понимаю, отчего вы не поступаете по-своему.
– И что же вы хотели мне поведать? – От дурного предчувствия сердце Изабеллы забилось чаще. Графиня собиралась объясняться, что само по себе не предвещало ничего хорошего.
Тем не менее золовка была настроена немного поиграть.
– Я бы на вашем месте догадалась давным-давно. Неужто вы и правда ничего не заподозрили?
– Ничего. А что мне стоило бы заподозрить? Не понимаю, к чему вы клоните.
– Все потому, что мысли ваши просто по-скотски чисты. Еще ни разу не встречала женщины столь искренних помыслов! – воскликнула графиня.
Изабелла медленно поднялась.
– Сейчас вы скажете мне нечто жуткое.
– Можете давать этому какое угодно определение! – Графиня тоже встала; ее сосредоточенная порочность сделалась пугающе очевидной. Эта женщина немного постояла, лучась, как показалось Изабелле даже тогда, пугающим нетерпением; а после она произнесла: – У моей первой невестки не было детей.
Напряжение спало, и Изабелла разочарованно уставилась на нее.
– У вашей первой невестки?
– Ежели позволите напомнить, то вы, полагаю, знаете, что Осмонд уже был женат! Я никогда не говорила с вами о его первой супруге. Сочла, что это будет недостойно и неуважительно. Но вот прочие наверняка не были столь щепетильны. Та маленькая бедняжка не протянула и трех лет, умерев бездетной. Пэнси появилась лишь после ее кончины.
Изабелла нахмурила брови, удивленно приоткрыв побледневшие губы. Она пыталась уловить смысл сказанного, ибо он казался ей куда глубже, чем виделось поначалу.
– Так Пэнси – не дочь моего мужа?
– Его, с этим все честно! Вот только рождена Пэнси была не в браке, от чужой жены. Ах, милая моя Изабелла, – воскликнула графиня, – надо нам с вами расставить точки над «i»!
– Не понимаю. От чьей она супруги? – спросила Изабелла.
– Одного ужасного мелкого швейцарца, который преставился вот уже как… сколько? Десять, нет, больше пятнадцати лет назад. Мисс Пэнси он так и не признал, как и не виделся с ней, зная, чем это грозит. Да и не было у него на то причин. Имелись они у Осмонда, и хорошие; правда, потом ему пришлось распространять нелепости о том, что жена его якобы скончалась родами, а он, охваченный горем и ужасом, отослал девочку прочь и не видел ее, пока наконец не принял в дом от кормилицы. Жена его, знаете ли, и правда умерла, однако по иной причине и совсем в ином месте: в горах Пьемонта, куда они отправились одним августом, потому как ее здоровье требовало чистого воздуха. Там ей внезапно сделалось хуже, недуг вызвал смерть. В легенду все поверили, она звучала убедительно в силу обстоятельств, и никто не вдавался в детали. Однако я, разумеется, все поняла, без расследований, – прямо продолжала графиня, – как и без единого слова, сказанного между нами, то есть между мной и Осмондом. Разве не видите, как он смотрит на меня, молча, словно бы приказывая молчать, – молчать МНЕ, как бы я не проболталась. Да я и не говорила, ничего и никому, ни единой душе, хотите верьте, хотите нет, но, честное слово, дорогая, после стольких зим вам, вам одной рассказываю все это. Сперва мне хватало и того, что бедное дитя – моя племянница, раз уж она дочь моего братца. Насчет же ее родной матери!.. – Однако тут чудесная тетка Пэнси осеклась, видя, какими глазами на нее смотрит невестка.
Имени графиня Джемини не назвала: невысказанное, оно застыло на ее губах. Изабелла снова села и опустила голову.
– Зачем вы мне это поведали? – спросила она голосом, который графиня с трудом узнала.
– Меня слишком утомило ваше незнание. Честно, мне было скучно, дорогая, оттого, что я вам этого не говорю. От того, что все это время мне хватало глупости не сделать этого! Ça me dépasse [68], ежели позволите, как вы благополучно не замечаете вещей вокруг. Это тоже своеобразная помощь, охранение блаженного неведения, которое мне, вообще-то, обычно не с руки. Как бы там ни было, моя добродетель, молчание ради братца, наконец себя исчерпала. Более того, это ведь не клевета, – неподражаемо добавила графиня. – Все было именно так, как я поведала.
– Я понятия не имела, – сказала Изабелла и подняла на нее взгляд, простодушный под стать признанию.
– Зато предполагали, хотя поверить было сложно. Вам не приходило в голову, что он лет шесть, а то и семь был ей любовником?
– Не знаю. Мысли были, и, возможно, вот что они значили.
– Насчет Пэнси она проявила чудесную смекалку. Неподражаемо! – воскликнула графиня, дивясь намалеванной ею же картине.
– О, мне и в голову бы не пришло, – продолжала Изабелла. – Ничего конкретного. – Она, похоже, прикидывала в уме, какие из догадок и предположений имели право жить. – И потому… я не понимаю.
Изабелла говорила встревоженным и озадаченным тоном, однако все же бедной графине казалось, что своим откровением должного эффекта она не произвела. Она-то думала разжечь ответное пламя, но едва ли сумела высечь искру. Изабелла проявила столь же малый всплеск потрясения, сколь какая-нибудь молодая женщина, известная фантазией, – узнавши красочно печальный эпизод из жизни кого-то постороннего.
– Разве не видите, что ЕЕ ребенка нипочем нельзя принять за отпрыска ее мужа? Я о господине Мерле, – снова заговорила собеседница. – Для этого он с супругой слишком долго прожил врозь, к тому же отправился в какую-то далекую страну, по-моему, в Южную Америку. Ежели у них когда и были дети, в чем я лично сомневаюсь, то все умерли. Сложившиеся условия, крайне деликатные, заставили Осмонда признать малышку. Его собственная жена умерла, все верно, но не достаточно давно, чтобы нельзя было не изгладить кое-какие расхожденья в сроках. Впрочем, подозрения сразу не возникли, о чем любовники позаботились. Ведь как все естественно смотрелось: бедная миссис Осмонд, втайне от мира, который не тревожат мелочи, оставила после себя