– Позволите ненадолго задержаться? – спросила эта дама. – Мне здесь хорошо.
– Вы всегда можете остаться, если хотите! – Сказав сие, добрая сестра понимающе рассмеялась.
Она вывела Изабеллу из комнаты, проводила несколькими коридорами и вверх по длинной лестнице. Крепкие голые стены дышали светом и чистотой – как и в любом ином узилище, отметила про себя Изабелла. Мадам Катрин осторожно приоткрыла дверь в комнату Пэнси и впустила гостью; затем встала в стороне, сцепив ладони, тогда как другие две особы обнялись.
– Она рада вас видеть, – повторила матушка, – это пойдет ей на пользу. – Она аккуратно подвинула Изабелле лучшее кресло. Сама присаживаться не тропилась; казалось, она готова удалиться. – Как вам дорогое дитя? – спросила она у Изабеллы, задержавшись еще ненадолго.
– Что-то она бледная, – ответила Изабелла.
– Это от радости. Она очень счастлива вас видеть. Elle eclaire la maison [72], – произнесла добрая сестра.
Как и сказала мадам Мерль, на Пэнси было черное платьице; возможно, из-за него она и выглядела бледной.
– Со мной хорошо обращаются, все предусмотрели! – воскликнула девочка со всем своим привычным стремленьем угодить.
– Мы постоянно о вас думаем, вы наша любимая подопечная, – заметила мадам Катрин тоном человека, для которого добросердечие вошло в привычку и чье понимание долга состояло в оказании любой заботы. Ее слова, однако, легли на сердце Изабеллы свинцовым грузом; они как будто символизировали отказ от личности, главенство церкви.
Когда мадам Катрин оставила их наедине, Пэнси опустилась перед мачехой, положив голову ей на колени. Так она и простояла некоторое время, пока Изабелла нежно гладила ее по голове. Затем поднялась, отводя взгляд и озираясь по сторонам.
– Не находите, что обустройство хорошее? У меня тут все то же, что и дома.
– Очень мило, у тебя удобная комната. – Изабелла толком не знала, что сказать. С одной стороны, нельзя было позволить Пэнси думать, будто она приехала из жалости; с другой, было бы бездарной насмешкой делать вид, будто она здесь, чтобы порадоваться за падчерицу. Посему она просто, через какое-то время прибавила: – Я пришла попрощаться. Уезжаю в Англию.
Бледное лицо Пэнси покраснело.
– В Англию! И не вернетесь?
– Я не знаю, когда вернусь.
– Ах, как жаль, – слабым голосом произнесла Пэнси. Она словно бы признавала, что у нее нет права критиковать Изабеллу, но в то же время не могла не выразить обиду.
– Мой кузен, мистер Тушетт, очень болен и наверняка при смерти. Я хочу повидать его, – объяснила Изабелла.
– Ах да, вы говорили, что он умирает. Разумеется, вы должны ехать. Папенька с вами?
– Нет, я отправлюсь в одиночестве.
Какое-то время девочка молчала. Изабелле частенько становилось любопытно, как падчерица видит их с мужем отношения, однако та ни разу – ни взглядом, ни полунамеком, – не давала знать, что замечает в них отсутствие тепла. У Пэнси, наверняка, имелись собственные соображения, и она вполне могла прийти к выводу, что есть на свете семьи, в которых супруги куда ближе друг другу, нежели ее папенька и мачеха. Впрочем, она и в мыслях не давала себе спуску и осудить свою заботливую мачеху решилась бы не скорее, чем величественного отца. Ее верное сердечко сжималось столь же верно, как если бы она увидела, что святые с портретов в монастырской часовне вдруг переглянулись бы с укоризной и покачали головами. Другое дело, что как не обмолвилась бы она и словом никому о последнем случае, ужасном феномене, так и старалась она не занимать мысли секретами жизней крупнее ее собственной.
– Вы будете так далеко, – сказала она.
– Да, очень далеко, но это не играет роли, – пояснила Изабелла. – Пока ты здесь, вместе нам все равно не быть.
– Да, но здесь меня можно навещать. Хотя вы приезжаете не больно-то и часто.
– Я не приезжала, потому что твой папенька запретил. Сегодня я ничего не привезла. Мне нечем тебя развлечь.
– Меня не надо развлекать. Папенька не этого желает.
– Тогда нет разницы, в Риме я или в Англии.
– Вы несчастны, миссис Осмонд, – сказала Пэнси.
– Не очень, хотя это неважно.
– Именно это я говорю сама себе: какая разница! Однако мне бы хотелось выйти отсюда.
– Я сама этого хочу.
– Не оставляйте меня здесь, – тихо продолжала Пэнси.
С минуту Изабелла ничего не говорила; сердце ее колотилось быстро-быстро.
– Ты уйдешь со мной сейчас? – спросила она.
Пэнси взглянула на нее с мольбой в глазах.
– Папенька просил меня забрать?
– Нет, это мое личное предложение.
– Тогда, я думаю, мне лучше остаться. Папенька не передавал посланий?
– Вряд ли он предвидел мой визит сюда.
– Он думает, что я пока не готова, – сказала Пэнси. – Однако с меня довольно. Женщины здесь очень добры; ко мне наведываются маленькие девочки, и есть среди них совсем малютки, очаровательные детки; еще эта комната… Сами же видите, все просто чудесно, но я уже готова, правда. Папенька хочет, чтобы я немного поразмыслила, а я уже и так надумалась.
– И к чему пришла?
– К тому, что нельзя разочаровывать папеньку.
– Это ты знала и прежде.
– Да, но теперь усвоила урок накрепко. Сделаю все, все, что угодно, – сказала Пэнси, а потом, когда она услышала собственные слова, лицо ее залила яркая, чистая малиновая краска. Изабелла все поняла, увидела, что маленькой девочки больше нет, что она побеждена. Повезло мистеру Эдварду Розье сберечь эмали!
Глядя в глаза девочке, Изабелла прочла в них мольбу – о снисхождении, о мягкости. Тогда она накрыла ладони Пэнси своей, как бы давая падчерице знать, что не стала думать о ней хуже, ибо столь быстрое падение защиты, сопротивления девочки, как тихо и спокойно отметила про себя Изабелла, лишь доказал, как она права. Пэнси не осмеливалась судить других, но судила себя. Она видела, как все обстоит на деле, но не имела призвания к борьбе с интригами. В печальном же уединении она исполнилась чего-то такого, что склонилась перед властью, опустив свою милую головку и прося лишь об одном, о милости. Да, как все же повезло Эдварду Розье сберечь хоть какие-то цацки!
Изабелла встала, подгоняемая спешкой. Время заканчивалось.
– Что ж, тогда прощай. Вечером я покидаю Рим.
Пэнси вцепилась в подол ее платья. Ее детское личико внезапно изменилось.
– У вас странный вид, вы меня пугаете.
– О, меня тебе бояться не стоит, – заверила ее Изабелла.
– Я боюсь того, что вы не вернетесь.
– Может, и точно не вернусь. Не берусь говорить.
– Ах, миссис Осмонд, не бросайте же меня!
Было видно, что она обо все догадывается.
– Мое дорогое дитя, что мне для тебя сделать? – спросила тогда Изабелла.
– Я не знаю… но я счастливее, когда думаю о вас.
– Обо мне ты можешь думать сколько угодно.
– Не тогда, когда вы столь далеко. Я боюсь, – призналась Пэнси.
– Чего?
– Папеньку… немного. И мадам Мерль. Она только что навещала меня.
– Нельзя такого говорить, – попеняла Изабелла.
– О, я сделаю все, как они хотят. Просто пока вы тут, это дастся мне легче.
Изабелла задумалась.
– Я тебя не покину, – сказала наконец она. – Прощай, дитя мое.
Какое-то время они стояли молча, обнявшись, точно сестры. Затем Пэнси проводила мачеху по коридору к лестнице.
– Здесь была мадам Мерль, – повторила она, а потом, когда Изабелла ничего не ответила, вдруг прибавила: – Мне не нравится мадам Мерль!
Изабелла остановилась в нерешительности.
– Никогда так не говори, не раскрывай, что она тебе не нравится.
Пэнси взглянула на нее в недоумении, однако растерянность для девочки никогда не была простительной причиной непослушания.
– Больше не стану, – с изысканной кротостью пообещала Пэнси. У начала лестницы им пришлось расстаться, словно бы ступени служили частью нестрогой, но четкой дисциплины, в которой жила Пэнси и которая запрещала ей спускаться. Изабелла же сошла вниз и у подножья обернулась. Пэнси так и стояла наверху. – Вы вернетесь? – спросила она голосом, который Изабелла потом еще будет вспоминать.
– Да, я вернусь.
Внизу Изабеллу встречала мадам Катрин. Она проводила миссис Осмонд до двери приемной, у которой две женщины остановились и поговорили.
– Я не стану выходить, – сказала добрая сестра. – Вас ждет мадам Мерль.
Услышав предупреждение, Изабелла подобралась. Она уже хотела было поинтересоваться, нет ли здесь иного выхода, но, по скорому размышлению, уверилась, что не стоит выдавать достойной монахине своего желания избежать другой посетительницы Пэнси. Спутница бережно ухватила ее за руку и, коротко взглянув на нее мудрыми доброжелательными глазами, сказала по-французски и почти что бесцеремонно:
– Eh bien, chere Madame, qu’en pensez-vous ?[73]
– О моей падчерице? О, это долгая история.
– Нам кажется, что хватит, – четко заметила мадам Катрин, открывая дверь в приемную.
Мадам Мерль так и сидела на прежнем месте, где Изабелла ее оставила, словно настолько увлеклась мыслью, что не пошевелила и пальцем. Теперь же она поднялась, и стало видно, что размышляла она не просто так. Она вновь обрела равновесие, владела собственными силами, манерами.
– Решила подождать вас, – учтиво сказала мадам Мерль. – Но не затем, чтобы поговорить о Пэнси.
О чем же тогда? – подумала Изабелла, и невзирая на волеизъявление мадам Мерль, чуть погодя ответила:
– Мадам Катрин считает, что уже довольно.
– Да, мне тоже так показалось. Я бы хотела задать еще вопрос о бедном мистере Тушетте, – прибавила мадам Мерль. – У вас есть основания полагать, что он правда готовится отдать Богу душу?
– Я все сама узнала из телеграммы; к несчастью, она лишь подтверждает эту возможность.
– У меня еще один необычный вопрос, – сказала мадам Мерль. – Вы очень любите своего кузена? – Она изобразила улыбку столь же странную, как и ее вопрос.