– Да, я очень его люблю. Но я вас не понимаю.
Помедлив немного, мадам Мерль сказала:
– Это довольно трудно объяснить. Мне в голову пришла мысль, которая, возможно, не приходила в голову вам, и я захотела поделиться. Кузен однажды оказал вам крупную услугу. Вы об этом не догадывались?
– Он оказывал мне множество услуг.
– Да, но одна из них крупнее прочих: он сделал вас богатой женщиной.
– ОН сделал?..
У мадам Мерль был вид победительницы, и она продолжила развивать успех:
– Он поделился с вами избытком роскоши, достаточным, чтобы сделать из вас великолепную партию. По сути, это его вам следует благодарить. – Она остановилась, заметив нечто во взгляде Изабеллы.
– Я вас не понимаю. Деньги мне оставил дядюшка.
– Да, деньги были дядюшкины, но идея принадлежала кузену. Это он подвел отца к решению обогатить вас. Ах, дорогая, что за сумма!
Изабелла застыла, пристально глядя на мадам Мерль. Сегодня жизнь преподносила одно ослепительное, как вспышка молнии, открытие за другим.
– Не понимаю, зачем вы говорите мне подобное. Откуда вам что-либо известно?
– Мне известно лишь то, о чем я догадалась. А догадалась я об этом.
Изабелла прошла к двери и, взявшись за щеколду, остановилась. Сказала:
– Полагаю все же, что благодарить следует вас! – Иначе отомстить было никак.
Мадам Мерль потупилась, словно бы с достоинством принимая кару.
– Вы очень несчастливы, я знаю. Однако мое горе сильнее.
– Да, могу представить. Думаю, лучше мне вас больше не видеть.
Мадам Мерль подняла взгляд.
– Я отправляюсь в Америку, – тихо заметила она, и Изабелла вышла.
Глава LIII
Когда Изабелла сошла из вагона парижского почтового на перрон Чаринг-Кросс – прямиком на руки, верней в объятия не кого-нибудь, а Генриетты Стэкпол, – ее охватило даже не удивление, но чувство, что при иных обстоятельствах походило бы на радость. Изабелла телеграфировала подруге из Турина и, хоть не знала наверняка, встретит ли ее Генриетта, чувствовала, что какое-нибудь полезное действие телеграмма да возымеет. Всю дорогу, от самого Рима в голове у Изабеллы стоял туман, мешавший здраво размышлять о будущем. И странствие свое Изабелла проделала, едва ли что-то видя, почти не замечая одетых пышной зеленью весенних пейзажей за окном вагона. Мысленно она перемещалась в иных землях, иными путями, тропами – сумрачными, странными, нехожеными, – где не сменяли друг друга времена года, но царила одна лишь безотрадная зима. Ей было о чем подумать, однако в голове ее теснились не размышленья и не цель. Только сменяли друг друга бессвязные картины, внезапные проблески воспоминаний, чаяний. Прошлое и будущее показывались по собственной воле, дразня обрывочными образами – те приходили и сбегали, послушные некой кошмарной логике. Невероятно, какие вещи она помнила! Теперь, когда она узнала тайну, выяснила нечто, что так ее увлекло и затмением погрузило в тень, жизнь стала казаться похожей на попытку сыграть в вист при слабых картах. Истина сложила все события и совпадения в стройное, громадное и повергающее в ужас архитектурное строение. Разглядывая тысячу его деталей, Изабелла вздрагивала и пугалась до смерти. То, что когда-то мнилось мелочью, ныне отягощало свинцовыми гирями. И все же… то были мелочи, так какой смысл осознавать их? Все выглядело бесполезным. Всякая цель, намеренье утратили важность, как и любое желание, за исключеньем одного – скорей добраться до гостеприимного прибежища. Гарденкорт стал для Изабеллы отправной точкой, и сумрачные его комнаты теперь послужат хотя бы временным пристанищем. В путь она отправлялась в полной силе, а возвращалась слабой. И если прежде поместье было для нее местом отдохновения, то ныне станет укрытием. Изабелла завидовала Ральфу, ибо смерть – идеальный отдых: порвать со всем, все бросить и больше ничего не знать… как заманчиво! Точно прохладная вода в термах знойным днем.
В пути из Рима Изабелла несколько раз и правда становилась все равно как мертвая – когда сидела, забившись в угол, неподвижная, безвольная, понимая лишь, что куда-то едет. Лишенная надежд и сожалений, она сама себе напоминала фигурку на крышке этрусского супружеского саркофага [74]. Жалеть стало больше не о чем – все завершилось. Позади остались эскапада и даже покаяние. Покоя не давал лишь фортель мадам Мерль, вышедший столь… неописуемым. Разум подводил, не позволяя дать ему точное определение. Как бы там ни было, пусть качества, проявленные мадам Мерль, обернутся против нее же, и, несомненно, она еще предастся сожалениям в Америке, куда, по собственным словам, засобиралась. Вот только Изабелла о ней уже почти забыла. Мнилось даже, что с мадам Мерль они уже не встретятся, и впечатление это уносило Изабеллу в будущее, являвшее себя мельком, по чуть-чуть: и через много-много лет Изабелла видела себя в положении женщины, которая сама определяет свою жизнь, пусть эти намеки и противоречили нынешнему состоянию дел. Как соблазнительно было бы убраться далеко, как можно дальше от тоскливой Англии, однако, видимо, в этой радости Изабелле было отказано. В глубине души ее – глубже любой жажды отрешенья, – лежало чувство, будто еще многие годы предстоит выправлять свою жизнь. Временами сия убежденность воодушевляла, придавая сил, доказывая, что однажды Изабелла и правда снова заживет. Впрочем, все могло сложиться и так, что в этой самой жизни ее не ждало ничего, кроме страданий. В конце концов, она еще была молода, и произойти могло всякое.
Сперва Изабелла подумала, что больно уж она хороша и ценна для жизни, состоящей сплошь из страданий, для новых, еще более глубоких ран, но потом решила: мысли сии чересчур глупы, тщеславны. Она ценна? Какую это дает гарантию? Разве мало в анналах истории примеров загубленных ценностей? Прекрасное, напротив, страдает даже чаще. Тогда, возможно, не так уж она и прекрасна? В мыслях мелькнула тень долгого будущего: никуда Изабелла от жизни не сбежит, протянет до самого конца, – и нынешнее время окутало ее; вновь опустился серый саван безразличия.
Генриетта расцеловала ее так же, как и всегда, – скрытно, опасаясь чужих глаз, – а после Изабелла принялась озираться в толпе, ища служанку. Она не спрашивала ни о чем, хотела дождаться девушки. Потом ей вдруг подумалось, что тут без помощи не обойтись; Генриетта пришла как нельзя кстати, прибытие в Лондон внушало ужас: сумрачный от дыма, высокий свод вокзального купола, странный мертвенно-бледный свет, плотная и темная, напирающая толпа – они наполнили душу тревогой и страхом, заставив ухватить подругу за руки. Когда-то все это нравилось Изабелле, казалось элементами масштабного спектакля, в котором было нечто этакое, что трогало ее. Она помнила, как пять лет назад покидала Юстон в зимнем сумраке, по запруженным людьми улицам. Сегодня она этого сделать не могла, и тот поступок казался ей поступком другого человека.
– Прямо не верится, что ты приехала, – сказала Генриетта, глядя на Изабеллу так, словно та испытывала ровно противоположные чувства. – Если бы ты не… если бы не… Я и не знаю даже, – заметила мисс Стэкпол, будто бы вновь готовясь высказать неодобрение.
Изабелла снова огляделась, но так и не заметила служанку. Однако взгляд ее задержался на другом человеке, которого она вроде как видела прежде; она не сразу узнала добродушное лицо мистера Бантлинга. Тот стоял чуть в стороне, и даже многочисленная толпа была не в силах заставить его уступить хотя бы дюйм занятой земли. Он, впрочем, скромно держался поодаль, пока две дамы обнимались.
– Вон там мистер Бантлинг, – сказала Изабелла тихо, как бы невзначай, уже почти не надеясь отыскать служанку.
– О да, он всюду меня сопровождает. Идите же сюда, мистер Бантлинг! – позвала Генриетта. Тогда-то галантный холостяк с улыбкой направился в их сторону. Улыбка, впрочем, его была сдержанной, в силу веса обстоятельств. – Ну разве не мило, что она приехала? – спросила Генриетта. – Мистер Бантлинг все знает, – добавила она, – у нас состоялся тот еще спор. Он говорил, что ты не приедешь, а я твердила обратное.
– Разве вы не во всем согласны? – улыбнулась в ответ Изабелла (теперь это было ей под силу). В тот же миг в прямом взгляде мистера Бантлинга она уловила обещание добрых известий. Этим самым взглядом он как бы напоминал, что он – старый друг ее кузена, что все понимает и что все хорошо. Изабелла подала Бантлингу руку, и в голову пришло нелепое сравнение: рыцарь без страха и упрека.
– О, я с ней во всем согласен, – сказал мистер Бантлинг. – Это она со мной не соглашается, знаете ли.
– Я не говорила, что служанка – лишний груз? – спросила Генриетта. – Твоя девица наверняка осталась в Кале.
– Мне все равно, – ответила Изабелла, глядя на мистера Бантлинга, которого никогда еще не находила таким интересным.
– Побудьте с Изабеллой, а я схожу проверю, – велела ему Генриетта, оставляя их вдвоем.
Изабелла с Бантлингом немного постояли в молчании, а после он поинтересовался, как она переправилась через канал.
– Замечательно. Хотя нет, пожалуй, переправа выдалась суровой, – ответила Изабелла, чем явно удивила собеседника. Затем прибавила: – Я знаю, вы были в Гарденкорте.
– И откуда же?
– Не могу сказать, просто вы похожи на того, кто побывал там.
– По-вашему, я выгляжу сильно опечаленным? Там ужасно грустно, знаете ли.
– Вряд ли ужасная печаль вам пристала. Скорее ужасная любезность, – совершенно непринужденно заметила Изабелла, решив, что больше не стоит испытывать демонстративного смущения.
Зато несчастный мистер Бантлинг по-прежнему не мог подняться над приличием. Он сильно покраснел и рассмеялся, заверил Изабеллу, что частенько и сильно хандрит, а когда хандрит, то бывает весьма хмур.
– Можете спросить у мисс Стэкпол, знаете ли. А в Гарденкорте я был два дня назад.
– Видели моего кузена?
– Совсем недолго. Однако он принимал посетителей. Вчера у него был Уорбертон. Ральф чувствовал себя как обычно, он разве что не вст