– Полагаю, вы имеете в виду исключительно аристократов? – осведомилась она. – Но город жив, и это лучшее доказательство: нет их – и не надо. По-моему, жизнь тут кипит. Ни души, говорите? Вы забываете о других трех или четырех миллионах его обитателей. Как вы их называете, низшим слоем среднего класса? Да какая разница – для вас они ничего не значат!
Ральф тут же заявил, что отсутствие аристократии не оставило в столице никаких пустот – ведь их заполнила собою мисс Стэкпол, а в целом сам он доволен как нельзя более. Тут Ральф нимало не покривил душой: на полупустой Лондон опустился пресный сентябрь, и город обрел своеобразное очарование – словно яркий драгоценный камень, завернутый в пыльную тряпку.
Вечером, проведя несколько часов с восторженными дамами на улицах столицы, он возвращался в безжизненный дом на Винчестер-сквер и забредал в просторную темную столовую, предусмотрительно прихватив с собой подсвечник из передней. На площади царила тишина, в доме не раздавалось ни звука; Ральф поднимал раму окна, дабы впустить воздух, и слышал в ночи скрип сапог одинокого констебля. Его собственные шаги гулко отдавались в пустых комнатах – почти все ковры убрали, и по дому металось печальное эхо.
Он садился в кресло. В столешнице большого обеденного стола отражался огонек свечи; потемневшие картины на стенах выглядели туманными и невнятными. В столовой витали призраки давно завершившихся трапез и отголоски утративших значение застольных бесед. Должно быть, у него разыгрывалось воображение, и он подолгу засиживался в кресле, несмотря на позднее время, и все глазел в пустоту, даже не притрагиваясь к вечерней газете. Проводил время бесцельно, на чем мы настаиваем: размышлял об Изабелле, хоть возвращаться к ней мыслями и не было никакого смысла – ни к чему они не вели, никакой пользы не приносили.
Никогда еще кузина не казалась ему столь очаровательной, как в дни их поездки, проходящей в исследовании омутов и отмелей огромного города. Изабеллу переполняли чувства, идеи и замыслы; приехав в Лондон за местным колоритом, она обнаруживала его везде. Задавала множество вопросов, на которые Ральф не всегда умел ответить, выдвигала смелые теории насчет исторических причин, способствующих общественным явлениям, и молодой человек часто затруднялся подтвердить их или опровергнуть. Они несколько раз были в Британском музее и еще в одном, в унылом пригороде, содержащем в своих просторных залах огромное количество образцов старинных шедевров. Утро одного дня посвятили Вестминстерскому аббатству, а потом совершили прогулку на непритязательном пароходике до Тауэра. Разглядывали картины национальной и частных коллекций и посиживали под огромными деревьями в Кенсингтонских садах.
В Генриетте Ральф нашел неутомимого эстета и куда более снисходительную судью, чем рассчитывал. Она испытала немало разочарований, сравнивая лондонскую действительность с американской, однако изо всех сил старалась извлечь из предложенного лучшее и лишь изредка вздыхала или неодобрительно бормотала себе под нос, однако вслух не высказывалась. По правде говоря, как заявила Генриетта, здесь она оказалась не в своей стихии.
– Меня не слишком вдохновляют неодушевленные объекты, – заметила она в беседе с Изабеллой в Национальной галерее.
Корреспондентка страдала от недостатка впечатлений, способных пролить свет на жизнь английского общества; пейзажи Тернера и ассирийские крылатые шеду стали для нее слабой заменой литературных салонов, где она планировала встретиться со знаменитостями Британии.
– Где ваши общественные деятели, где блестящие мудрецы? – бросила она Ральфу, пока они стояли в центре Трафальгарской площади, словно предполагая, что уж здесь-то наверняка встретит парочку. – Вижу одного на самом верху колонны – вы говорите, лорд Нельсон? Так он тоже был лордом? Наверное, не самого высокого роста, коли пришлось вознести его на сотню футов в небо? Все это прошлое, а до прошлого мне дела нет. Мне хочется увидеть выдающихся мыслителей настоящего. Будущее меня тоже не волнует – я в него не слишком верю.
Круг друзей и знакомых бедняги Ральфа выдающимися мыслителями не изобиловал; ему нечасто приходилось встречаться со знаменитостями, и мисс Стэкпол сочла подобное положение вещей прискорбным недостатком предприимчивости.
– По ту сторону океана я запросто сказала бы любому, независимо от титула, – мол, много о вас слышала, а потому желала бы воочию убедиться в ваших достоинствах. Однако, судя по вашим рассказам, здесь подобное не принято. Обычаев у вас множество, и все бессмысленные – ни один из них практической пользы не имеет. Америка ушла далеко вперед, тут и говорить нечего. Пожалуй, придется мне отказаться от попыток исследовать жизнь местного общества.
Генриетта не расставалась с путеводителем и карандашом; между делом набросала заметку о Тауэре для «Интервьюер», описав заодно казнь леди Джейн Грей, однако все более проникалась ощущением, что миссия ее потерпела крах.
Происшествие, случившееся перед отъездом Изабеллы из Гарденкорта, оставило в ее душе болезненную рану. Она снова и снова слышала накатывающий на нее волною горький вздох поклонника и прикрывала голову, пока волна не схлынет. Наша героиня сделала то, что должна была сделать, тут сомневаться не приходилось, а все же сознавала: к цели она идет напролом, не обращая внимания на ропот жертв, и оправдывать свое поведение не могла. К достойной осуждения гордости примешивалось сладкое чувство свободы, которое неожиданно себя проявляло во время прогулок в разношерстной компании. К примеру, проходя по Кенсингтонским садам, Изабелла останавливалась у играющих на травке детишек (явно из нищих семей), с каждым знакомилась и вручала шестипенсовик. Тех, кто казался более пригожим, даже целовала. Ральф отметил для себя странную ее благотворительность; он обращал пристальное внимание на любой поступок кузины.
Однажды для разнообразия он пригласил своих спутниц в дом на Винчестер-сквер на чай. Предварительно нанял людей – привести, насколько возможно, дом в порядок, и позвал еще одного гостя, дружелюбного холостяка, старого приятеля, который как раз случайно оказался в городе. Тот сразу нашел взаимопонимание с мисс Стэкпол. Мистер Бантлинг – дородный, холеный, улыбчивый джентльмен лет сорока – одевался со вкусом, шутил по поводу и без и знал обо всем на свете. На их маленьком светском рауте он безудержно хохотал над каждым словом Генриетты, постоянно подносил ей чай и разглядывал в ее компании разные старинные безделушки, коих в коллекции Ральфа было немало. Затем, когда хозяин дома предложил прогуляться по Винчестер-сквер и изобразить там нечто вроде пикника на открытом воздухе, несколько раз обошел с корреспонденткой вокруг площади и в ходе долгой беседы с энтузиазмом откликался на ее замечания об особенностях местной жизни.
– О, понимаю: в Гарденкорте скучновато. С событиями там и вправду негусто – что делать, хозяева здоровьем похвалиться не могут. Молодой Тушетт, между нами, довольно плох. Доктора запретили ему жить в Англии, и приезжает он сюда только ради отца. У старика же дела еще того хуже. Говорят, у него подагра, однако по моему мнению – она уж в последней стадии, так что можете быть уверены: ему осталось недолго. Откуда ж там взяться веселью? Удивительно, как они еще принимают гостей – при их-то возможностях… Мало того, мистер Тушетт совершенно не находит общего языка с супругой – та живет отдельно по вашему странному американскому обычаю. Могу вам посоветовать дом, где далеко не так скучно: поживите немного у моей сестры, леди Пенсл, – это в Бедфордшире. Завтра же ей напишу. Уверен, она будет вам рада. Я ведь вижу, что вам требуется: театральные представления, пикники и тому подобное. Моя сестра как раз вашей породы – вечно что-то затевает, и ей ко двору придется человек, способный поддержать любую затею. Выдающиеся люди и писатели привлекают ее чрезвычайно, и наверняка она немедля пришлет вам приглашение. Леди Пенсл и сама немного пишет, правда, я мало что читал. В основном стихи, а я поэзию недолюбливаю, разве только Байрона. Слышал, вы в Америке о Байроне самого высокого мнения.
Мистер Бантлинг, польщенный вниманием Генриетты, продолжал говорить, изящно и легко переходя с одной темы на другую, однако ни на минуту не забывал о своем предложении, глубоко заинтересовавшем собеседницу.
– Да-да, я понимаю ваши желания. Наверняка вы захотите понаблюдать за чисто английскими развлечениями. Знаете, Тушетты ведь вовсе не англичане: у них свои привычки, свой язык, даже пища особенная, уж не говоря о религии. Говорят, старик почитает охоту злодейством. Приезжайте к леди Пенсл до ее домашнего спектакля – уверен, она даст вам роль, и вы сыграете превосходно. Вижу, вы дама чрезвычайно талантливая. Сестре моей сорок лет, у нее семеро детей, однако она будет в своем представлении главной героиней. Не обманывайтесь ее наружностью – Пенсл способна предстать настоящей красавицей. Разумеется, ежели не хотите играть, никто вас заставлять и не будет.
Примерно в такой манере трещал без умолку мистер Бантлинг, пока они прогуливались по лужайкам Винчестер-сквер, слегка припорошенным лондонской сажей и тем не менее манящим. Генриетта сочла своего собеседника мужчиной весьма приятным – цветущий, разговорчивый холостяк, обладающий прекрасным даром внушения и ценящий женское общество. Предложение сразу пришлось ей по душе.
– Наверное, я нанесу визит вашей сестре, ежели от нее последует приглашение. Более того, полагаю, что обязана это сделать. Как, вы говорите, ее зовут?
– Пенсл. Имя довольно странное, но неплохое.
– Имя как имя. У нее есть титул?
– Она – жена барона. Самое удобное положение в обществе. Вроде бы и титулованная особа, а вроде и не слишком.
– Уж не знаю; впрочем, меня титулы не пугают. Как вы назвали это место – Бедфордшир?
– Да, Пенсл живет в его северной части. Кому-то графство покажется удручающе однообразным, однако осмелюсь предположить, что вам оно придется в самый раз. Постараюсь выбраться к сестре, пока вы будете у нее гостить.