стоящий консилиум с участием сэра Мэттью Хоупа.
– Полагаю, вы успели познакомиться? – продолжила миссис Тушетт. – Ежели нет, то теперь самое время. Мы с Ральфом будем заняты нашим больным, а иного общества для вас не предвидится.
– Я о вас пока ничего не знаю, убедилась лишь в ваших потрясающих способностях к музицированию, – обратилась к гостье Изабелла.
– О, тогда вам предстоит узнать многое, – своим обычным суховатым тоном заявила миссис Тушетт.
– Пожалуй, стоит ограничиться коротким рассказом – все остальное мисс Арчер вряд ли заинтересует, – с легким смешком проговорила незнакомка. – Я старая подруга вашей тетушки, долго жила во Флоренции. Зовут меня мадам Мерль.
Последнюю фразу она произнесла так, словно имя говорило само за себя. Изабелле, однако, оно не сказало ничего. Впрочем, манеры новой гостьи ее покорили – пожалуй, подобных она еще не встречала.
– Не смотрите на имя – мадам Мерль не иностранка, – пояснила тетушка. – Родилась она… э-э-э… все время забываю, откуда вы родом.
– Вряд ли это заслуживает особого внимания.
– Отчего же? – продолжила тетушка, никогда не упускавшая возможности закончить свою мысль. – Ежели я забыла – почему бы не напомнить?
Мадам Мерль бросила взгляд на Изабеллу и широко улыбнулась, сразу устранив обычную неловкость, возникающую между незнакомыми людьми.
– Я родилась под сенью национального знамени.
– Моя подруга обожает изъясняться загадками, – проворчала миссис Тушетт, – и это главный ее недостаток.
– Ах, – воскликнула мадам Мерль, – недостатки у меня имеются, однако таинственность к ним не относится. Во всяком случае, это не главный порок. Так вот, я появилась на свет на бруклинской военно-морской верфи. Отец был высокопоставленным флотским офицером и занимал весьма ответственную должность. Вероятно, мне следовало бы любить море, а я его ненавижу – потому и не возвращаюсь в Америку. Обожаю сушу. Знаете, когда что-то любишь, это много значит.
Изабелла, примерив на себя роль беспристрастной наблюдательницы, слова тетушки о таинственности подруги серьезно не восприняла: лицо у той было открытое, выразительное и отзывчивое – подобное вряд ли свидетельствуют о скрытной натуре. В нем читались широта взглядов и склонность к решительным поступкам. Не красавица в обычном смысле, однако притягательна, сразу располагает к себе. Высока, белокура, далеко не худа, но и не дородна – вся ее фигура изобилует приятными округлостями. Черты тяжеловаты, но вполне пропорциональны и гармоничны, а цвет кожи самый что ни на есть здоровый. Глаза серые и небольшие, наполненные внутренним светом – в таких глупого взгляда не увидишь, впрочем, как говорят, и слез тоже. Рот большой, с прекрасно вылепленными полными губами, левый уголок при улыбке слегка приподнимается вверх – в манере, которая многим показалась бы странной, другим – жеманной, а третьим – изящной. Изабелла отнесла себя в третью категорию. Волосы мадам Мерль имела густые, уложенные в строгую прическу, какую увидишь у скульптур Юноны или Ниобеи, а руки – крупные, белые, прекрасной формы, настолько совершенной, что никакой необходимости украшать их драгоценными кольцами не было.
Сперва, как мы помним, Изабелла приняла подругу миссис Тушетт за француженку. Приглядевшись внимательнее, скорее сочла бы ее происхождение германским. Возможно, даже Австрия? Баронесса, графиня, принцесса? И уж насчет Бруклина никогда не догадаешься, хотя обратного утверждать тоже нельзя. Кто сказал, что в Америке не рождаются люди со столь благородными чертами? Ежели над колыбелью гостьи Тушеттов развевалось звездно-полосатое знамя, вполне возможно, что оно непосредственным образом сказалось на ее воззрениях. И все же в мадам Мерль не усматривалось непостоянства, свойственного трепещущему на ветру куску шелка; вся ее манера выражала спокойствие и уверенность, приходящие с большим жизненным опытом. Впрочем, обретя опыт, она вряд ли утратила энергию молодости, зато приобрела благожелательность и мягкость. Наверняка в подруге миссис Тушетт крылись неукротимые, хотя и умело сдерживаемые, душевные порывы… Сочетание самое идеальное, решила наша героиня.
Подобные мысли занимали Изабеллу, пока они втроем сидели за чаем, но вскоре церемонию прервал приезд медицинского светила из Лондона. Сэра Мэттью немедля проводили в гостиную, и миссис Тушетт увела его в библиотеку, намереваясь побеседовать в частном порядке. Изабелла и мадам Мерль расстались, условившись встретиться за ужином. Возможность проводить время в беседах с чрезвычайно интересной женщиной помогла нашей героине преодолеть печаль, охватившую ее в Гарденкорте.
Спустившись на первый этаж перед ужином, она нашла гостиную пустой, однако почти сразу появился Ральф. Тревога его по поводу отца значительно улеглась: сэр Мэттью сообщил об улучшении состояния старого банкира и сказал, что следующие несколько часов он может провести с обычной сиделкой. Таким образом, Ральф, его матушка и столичный доктор решили отужинать вместе. Вскорости все спустились в гостиную, немного припоздала лишь мадам Мерль.
До ее прихода Изабелла улучила минутку для разговора с устроившимся у камина Ральфом.
– Скажите на милость, кто все же такая мадам Мерль?
– Умнейшая женщина из всех, кого я знаю, не исключая вас.
– Мне она показалась весьма приятной.
– Даже и не сомневался.
– Поэтому вы ее и пригласили?
– Я никого не приглашал. Знать не знал, что она здесь, когда мы вернулись в Гарденкорт. Да никто ее и не звал. Мадам Мерль – старая подруга маменьки. Сразу после нашего с вами отъезда в город от нее пришло письмо: мол, приехала в Англию, нельзя ли у вас остановиться на несколько дней. Обычно она живет за границей, хотя в Англию наезжает нередко и времени проводит здесь немало. Проситься в гости в любой дом она может с полной уверенностью – ей везде рады, не только в Гарденкорте. Естественно, маменька не колебалась: мадам Мерль – единственный человек в мире, которым она восхищается. Разумеется, маменька весьма довольна сама собою, но ежели захотела бы на кого-то походить – так только на мадам Мерль. Вот было бы любопытно!
– Очаровательная дама, – подтвердила Изабелла. – И на фортепьяно играет прекрасно.
– Она все делает прекрасно. Женщина без изъянов.
Изабелла задержала взгляд на лице кузена:
– Мадам Мерль вам не нравится.
– Напротив: я когда-то был в нее влюблен.
– А она вас отвергла – потому вы ее и недолюбливаете.
– Вряд ли есть смысл это обсуждать, ведь месье Мерль тогда был еще жив.
– То есть он умер?
– С ее слов – да.
– Вы ей не верите?
– Почему же? Весьма вероятно; полагаю, месье Мерль и в самом деле скончался.
– Не совсем вас понимаю, – снова заглянула кузену в глаза Изабелла. – Вы на что-то намекаете, а на что именно – не соображу. Кем был месье Мерль?
– Супругом мадам.
– Вы положительно невыносимы! У нее есть дети?
– К счастью – нет.
– К счастью?
– Я имею в виду, что ее ребенку не повезло бы – мадам способна избаловать дитя до неприличия.
Изабелла уже приготовилась очередной раз упрекнуть Ральфа в совершенной несносности, однако беседу пре-рвало появление обсуждаемой ими леди. Вошла она в гостиную стремительно, шелестя шелками, и, на ходу застегивая браслет, сразу извинилась за опоздание. Одета мадам была в темно-синее атласное платье, открывающее верхнюю часть груди, прикрыть которую безуспешно пыталось необычное серебряное ожерелье. Ральф предложил ей руку с преувеличенной вежливостью бывшего любовника.
Впрочем, ежели дело и вправду обстояло таким образом, мысли Ральфа занимала не только мадам Мерль. Столичное светило провело ночь в Гарденкорте и наутро отбыло в Лондон, однако после консультации с личным доктором мистера Тушетта пообещало его сыну на следующий день вновь навестить пациента. Обещание свое сэр Мэттью исполнил и, вновь появившись в доме, уже не столь оптимистически оценил состояние больного. За сутки тому стало хуже: слабость значительно усилилась, и Ральфу, проводившему немало времени у постели отца, порою казалось, что конец близок. Местный доктор, человек весьма знающий, которому Ральф втайне доверял больше, нежели прославленному врачу, не отходил от мистера Тушетта, да и сэр Мэттью навещал его несколько раз. Большую часть времени старик пребывал в забытьи, много спал и почти не разговаривал.
Изабелле страшно хотелось хоть чем-то быть полезной, и ей дозволили дежурить в спальне больного в те часы, когда прочим его сиделкам (в числе коих едва ли не главную роль играла миссис Тушетт) требовалась передышка. Старик племянницу, видимо, не узнавал, заставляя опасаться, что скончается в ее присутствии. Мысль эта Изабеллу чрезвычайно тревожила, не давая возможности расслабиться. Однажды дядюшка очнулся и бросил в ее сторону вполне разумный взгляд; Изабелла тут же к нему подбежала, однако больной снова смежил веки и впал в бессознательное состояние. На следующий день он был в ясном уме уже дольше – правда, на сей раз при нем находился Ральф. К большому облегчению, отец заговорил, и сын его заверил, что, пожалуй, вскоре они уже попробуют сидеть в постели.
– Нет, мой мальчик, – вздохнул мистер Тушетт, – подобное мне не под силу, разве что вы похороните меня сидя, как делали наши предки, коли не ошибаюсь.
– Ах, папенька, не говорите так, – проворчал Ральф. – Вам становится лучше, не отрицайте.
– Воздержитесь от ложных надежд, тогда и отрицать будет нечего, – ответил старик. – Зачем тешить себя иллюзиями перед смертью, ежели до того мы не обманывались? Рано или поздно я уйду из жизни – а лучше умереть, когда ты болен, нежели пребывая в добром здравии. Я очень болен, сын мой, серьезнее, чем когда-либо. Надеюсь, вы не станете доказывать, что мне может стать еще хуже? Это было бы невыносимо. Не станете? Вот и хорошо.
Сделав данное глубокомысленное замечание, старик замолчал, однако следующий раз, когда сын дежурил у его постели, обратился к нему вновь. Сиделка ушла на ужин, и Ральф, сменив мать, присматривавшую за больным с обеда, остался в комнате один. Спальня освещалась лишь пылающим в камине огнем – последнее время мистер Тушетт сильно мерз, – и длинная гротескная тень молодого человека падала на потолок и на стену.