м желании ее выслушать и не раз напоминала подруге о данном обещании, однако та всякий раз просила отсрочку, а в конце концов сказала без обиняков: сперва им следует узнать друг друга лучше. Изабелла знала, что подобный день наступит, имея в виду признаки зарождающейся крепкой дружбы, и согласилась, хоть и не преминула спросить: возможно, она не заслуживает доверия? Возможно, мадам Мерль опасается ее несдержанности?
– Я вовсе не боюсь, что вы кому-то перескажете мои откровения, – возразила та. – Меня тревожит другое – вдруг вы примете их слишком близко к сердцу? Не осудите ли меня строго? Юному возрасту свойственна безжалостность…
После того беседовали они все больше о жизни Изабеллы. Мадам Мерль выказывала неподдельный интерес к ее истории, чувствам, суждениям и планам на будущее. Заставляла нашу героиню болтать без умолку, а сама благожелательно вслушивалась. Внимание новой подруги льстило и воодушевляло Изабеллу: ведь та, по словам миссис Тушетт, лично знала выдающихся людей и вращалась в самых блестящих обществах Старого Света. Приятно было пользоваться благосклонностью дамы, имеющей множество примеров для сравнения. Вдруг иные из них будут в ее, Изабеллы, пользу? Отчасти рассчитывая на подобную возможность, она ловила каждое слово воспоминаний подруги. Мадам Мерль пожила в разных странах, где завела изрядное количество связей, и говорила:
– Я не претендую на блестящую образованность, однако Европу, пожалуй, знаю неплохо.
Она говорила то о будущей поездке в Швецию, где собирается погостить у давней приятельницы, то о Мальте, куда ее приглашает новая знакомая. В Англии мадам Мерль бывала часто и представление о ней имела самое обширное. Изабелла жадно слушала ее рассказы об обычаях островитян и об их складе. В конце концов, англичане – лучшее общество из всех возможных, говорила подруга.
– Возможно, ее пребывание в Гарденкорте в столь тяжелое для нас время покажется вам странным, – как-то заметила миссис Тушетт. – Однако мадам Мерль никогда не допустит промаха; она самая деликатная дама на свете. Ее визит для меня – большое одолжение; подруге пришлось пожертвовать приглашениями в весьма известные дома.
Откровенничая с Изабеллой, тетушка ни на минуту не забывала, что сама столь серьезным весом для англичан и близко похвастать не могла.
– У мадам Мерль всегда есть выбор – пристанища ей искать не приходится. И все же я нарочно попросила ее погостить: вам это знакомство будет полезно. Серена Мерль – дама без малейшего изъяна.
– Хорошо, что я уже с ней знакома, иначе подобное описание меня встревожило бы, – ответила Изабелла.
– Ее душа всегда открыта. Я привезла вас сюда с намерением помочь. Ваша сестра Лили надеется, что я открою перед вами новые возможности. Именно это я и имела в виду, пригласив мадам Мерль, одну из самых блестящих женщин Европы.
– И все же сама она нравится мне много больше, чем описанный вами портрет, – настаивала Изабелла.
– Уж не льстите ли вы себе надеждой, что сможете найти в ней порок? Надеюсь, сообщите, коли вам удастся.
– Боюсь, это будет жестоко, в первую очередь по отношению к вам, – усмехнулась наша героиня.
– Я тут ни при чем. Да вы и не сыщете в мадам Мерль ни единого недостатка.
– Вполне возможно; тем лучше.
– Она знает все на свете, – гнула свою линию миссис Тушетт.
После этого разговора Изабелла упомянула новой подруге – дескать, тетушка уверена, что совершенство мадам Мерль не омрачено ни единым пятнышком.
– Что ж, весьма признательна, – ответила та, – только боюсь, что Лидия считает меня точными часами, ничего не понимая об их механизме.
– То есть она не ведает о ваших скрытых сторонах?
– Ах нет, моя темная ипостась ведет себя вполне смирно. Я о другом: что именно ваша тетушка имеет в виду под совершенством? Например, я никогда не опаздываю на ужин – в особенности в ее доме. Кстати, и прошлый раз, когда вы вернулись из Лондона, я вовсе не задержалась: вошла в столовую с боем часов, ровно в восемь. Все остальные появились в столовой раньше – вот в чем дело. Что еще? Я всегда отвечаю на письма в день их поступления; приезжаю к миссис Тушетт без внушительного багажа; стараюсь не занедужить во время визита. В глазах Лидии подобные привычки приближают меня к идеалу. Однако благословен тот, кто умеет разобраться, из чего состоит весь механизм.
Следует отметить, что в речах мадам Мерль нередко проскальзывали замечания довольно резкие, однако недоброжелательности в Изабелле они никогда не вызывали. К примеру, она вовсе не считала их оскорбительными для миссис Тушетт, и на то имелись весьма веские причины. Во-первых, наша героиня с жадностью ловила все оттенки смыслов высказываний подруги. Во-вторых, мадам Мерль словно намекала: когда-нибудь последует подробное продолжение. Кроме того, ежели с тобой без всяких обиняков говорят о близких тебе людях – разве это не признак дружеского отношения? Подобные знаки множились день ото дня; особенно Изабелле нравилось, что к ней проявляют искренний интерес. Разве что о себе мадам Мерль не проронила ни слова – все о мисс Арчер. Порой она упоминала о некоторых этапах своей жизни, однако никогда на них не задерживалась надолго. Себялюбия в ней Изабелла не видела ни крупицы, да и в склонности к сплетням обвинить не могла.
– Я немолода; листва моя уж опадает, – нередко повторяла мадам Мерль. – Я представляю интереса не больше, чем позавчерашний выпуск газеты. Вы же юны и современны. Вы – новость сегодняшнего дня. Когда-то и я была такой; у всякого из нас есть пора расцвета. У вас она продлится дольше, чем у прочих. Так давайте же говорить о вас. Мне любопытно все, что вы скажете. Разумеется, желание обсуждать молодых – признак старения, своего рода прекрасная замена отсутствию собственных возможностей. Коль скоро мы не находим молодости в себе – ищем ее вовне. Так она лучше ощущается и видится. К молодости нужно относиться с симпатией; этому принципу я готова следовать неуклонно. Не знаю, стану ли я когда-либо недоброжелательна к старикам – надеюсь, нет, ведь среди них есть весьма уважаемые мною люди. И тем не менее душа моя всегда будет лежать к молодым: они внушают мне приятный трепет. Даю вам карт-бланш. Вы можете вести себя дерзко – я не замечу; я намерена вас баловать. Вы, пожалуй, скажете, что мне сто лет? О да – ежели вам угодно, ведь я рождена еще до французской революции. Ах, моя дорогая, je viens de loin [5]. Я принадлежу старому-старому миру, однако сейчас не о том. Хочу поговорить о мире новом.
Поведайте об Америке; сколько б вы ни рассказывали, все будет мало. В Европу меня привезли еще малым ребенком, и не смейтесь, не порицайте: об этой прекрасной, ужасной, забавной – несомненно, самой великой и чудной – стране мне почти ничего не известно. В Англии таких, как я, много, и все мы – люди несчастные. Вы должны жить на родине; какой бы она ни была, там ваше место. Наверное, мы плохие американцы, но и европейцев из нас не вышло. Здесь чужая земля. Мы паразитируем, ползая по ее поверхности, а закрепиться на ней неспособны. Что ж, во всяком случае, я от себя этого не скрываю и ничуть не заблуждаюсь.
Возможно, женщине на чужбине преуспеть легче – потому что ей вообще сложно найти для себя естественную среду. Где бы ни очутилась, двигаться все равно будет ползком, корней не пустит. Желаете возразить, милая? Я вас напугала? Заявляете, что не рождены ползать? О да, я и впрямь вижу: вы стоите на ногах куда тверже, нежели многие и многие бедные создания. Вот и хорошо; надеюсь, так будет и дальше.
А вот мужчины, американцы… Чего они здесь добиваются, je vous demande un peu? [6] Я не завидую их попыткам устроиться. Посмотрите на бедного Ральфа Тушетта: что он из себя представляет? К счастью, у него чахотка. Я говорю «к счастью», потому как она дает вашему кузену возможность хоть чем-то заняться. Своего рода положение… Вы скажете: «Ах, бедняжка мистер Тушетт, ему приходится лечить больные легкие, он поневоле многое знает о климате разных стран». А будь он здоров, кем он стал бы? Просто мистером Ральфом Тушеттом, проживающим в Европе? Это ведь пустой звук, да что там: настоящий ноль. «Он чрезвычайно развитый молодой человек, у него чудесная коллекция старинных табакерок», – заявите вы. Оттого мне жаль его еще больше. Сколько можно об этом твердить? Смешно! С его бедным старым отцом все иначе: он – личность серьезного калибра. Мистер Тушетт представляет здесь большой финансовый дом – прекрасно! Для американца уж точно. И все же я настаиваю, что вашему кузену повезло заполучить хронический недуг. Во всяком случае, болезнь для Ральфа – благо до тех пор, пока позволяет ему жить. Чахотка куда интереснее старинных табакерок. Вы снова возразите: «Не будь он болен, наверняка чем-нибудь занялся бы. Например, принял бы место своего отца». Бедное мое дитя, тут у меня большие сомнения. Я вовсе не уверена, что Ральф склонен к банковскому делу. Впрочем, вы знаете его много лучше, хотя и я знакома с ним давно, а потому пусть сомнения так и останутся сомнениями.
Самый худший пример – один наш соотечественник, переехавший в Италию, то есть его туда перевезли в не самом сознательном возрасте. Этот джентльмен – человек поистине замечательный, когда-нибудь вы с ним познакомитесь. Я вас сведу в свое время, и вы увидите, о чем речь. Зовут его Гилберт Осмонд, а более не знаю, что добавить и к чему его применить. Умен чрезвычайно – такому на роду написано стать фигурой выдающейся. Однако сегодня мы только и можем сказать: он живет tout betement [7] в Италии. Ни положения, ни состояния, ни успеха в делах, ни будущего, ни прошлого – ровным счетом ничего. Ах да, он пишет акварелью, даже лучше, чем я. И все равно мастер назовет его работы мазней; я этому даже рада. К счастью, мистер Осмонд крайне ленив – настолько, что безделье и следует считать его занятием. Может заявить: «Ну да, я ничем не занимаюсь – слишком ленив. В пять утра не встаю, потому ничего и не смогу успеть». Таким образом он хоть чем-то да выделяется. Сразу думаешь: а ведь и правда, он мог бы расправить крылья, стоит лишь подняться пораньше. Он никогда особо не распространяется в обществе о своих картинах – слишком умен. У Осмонда есть маленькая дочь – вот о ней-то он рассказывать не стесняется. Любит ее всей душой; увы, роль любящего отца не признается для мужчины успехом в жизни, иначе Осмонд был бы фигурой выдающейся. Впрочем, любовь к дочери ничем не лучше коллекционирования табакерок; пожалуй, что и похуже. Расскажите, чем занимаются мужчины в Америке?