Между прочим отметим, что все вышеприведенные соображения мадам Мерль высказала вовсе не за один раз, мы лишь объединили их для удобства читателя. Она многое поведала Изабелле о Флоренции, где жил мистер Осмонд и где занимала старинный дворец ее тетушка, о Риме, где сама имела небольшой дом с мебелью, обтянутой благородным старым дамастом. Рассказывала о местах, людях и волнующих ее вопросах; время от времени обращалась к судьбе бедного владельца Гарденкорта, рассуждая о возможности его выздоровления. С самого своего приезда мадам Мерль сочла, что мистер Тушетт уж вряд ли поправится, и наша героиня была поражена, как невозмутимо, толково и деловито подруга строила предположения об отмеренному старику времени. Однажды вечером она определенно заявила – дескать, старик наверняка обречен:
– Сэр Мэттью Хоуп перед ужином недвусмысленно дал мне понять, что дни нашего гостеприимного хозяина сочтены. Мы стояли вот здесь, у камина. Великий доктор, приятный джентльмен! Нет, я не об этой встрече, но все равно: сэр Мэттью был предельно тактичен. Я пожаловалась – мол, чувствую себя неподобающе, находясь в Гарденкорте в такое тяжелое время. Вряд ли мое пребывание здесь уместно, сказала я, – другое дело, если б нарочно приехала ухаживать за больным… «Вам следует остаться, – ответил доктор, – вы сыграете свою роль позже». Как тонко! Разумеется, он имел в виду скорую кончину нашего больного, а мне, стало быть, предстоит утешать скорбящих. Увы, боюсь, пользы от меня не будет ни малейшей. Ваша тетушка прекрасно справится. Лишь она сама знает, в какой мере ей требуется сочувствие – вряд ли сторонний человек возьмет на себя деликатную миссию ее определить. С вашим кузеном все иначе: он будет безмерно тосковать по отцу, однако я никогда не осмелюсь на попытки его утешить. Мы с ним не на короткой ноге.
Говоря о Ральфе, мадам Мерль не раз намекала на некую недоброжелательность с его стороны, и наша героиня воспользовалась возможностью поинтересоваться, не пробежала ли между ними кошка.
– Вовсе нет, однако он меня недолюбливает.
– Вы когда-то поступили с ним дурно?
– Ничего подобного. Да тут явной причины не требуется.
– Причины для того, чтобы вас невзлюбить? Мне сдается, что повод должен быть основательным.
– Вы очень добры. Кстати, не забудьте обзавестись подобными резонами, когда начнете чувствовать ко мне неприязнь.
– Неприязнь к вам? Такого никогда не случится.
– Хотелось бы верить, ибо стоит только начать, потом остановиться будет затруднительно. Вот и молодой мистер Тушетт не сумел через себя перешагнуть. Естественное неприятие, если так можно выразиться, причем не обоюдное. Я против вашего кузена ничего не имею и не держу на него обиды за незаслуженное отношение. Желаю справедливости, только и всего. Впрочем, Ральф – настоящий джентльмен и никогда не скажет обо мне за глаза дурного слова. – Помолчав, мадам Мерль добавила: – Cartes sur table! [8] Я его не боюсь.
– Надеюсь, – пробормотала Изабелла.
Добавив, что Ральф – добрейшей души человек, она невольно вспомнила, как тот ответил на ее вопрос о мадам Мерль. Пожалуй, не стоит рассказывать – подруга, чего доброго, сочтет его слова за оскорбление, хотя Ральф был вполне сдержан. Что же между ними произошло? Так или иначе, Изабелла сочла за лучшее более ничего не говорить. Ежели история важная, следует относиться к молчанию мадам Мерль с уважением, а неважная и не заслуживает внимания. Несмотря на природную любознательность, наша героиня ни за что не стала бы подглядывать в чужие окна. Есть вещи, которые знать необходимо, а есть и другие – в них нос совать не следует.
Тем не менее порой слова мадам Мерль заставляли Изабеллу вздрагивать либо в удивлении приподнимать брови; обдумывала она их уже после.
– Я отдам многое, чтобы вновь оказаться в вашем возрасте, – сказала однажды подруга со скрытой горечью, которую все же не сумела подавить до конца. – Начать бы все сначала, когда перед тобою еще вся жизнь!
– Она до сих пор перед вами, – мягко возразила Изабелла, испытав непонятный трепет.
– О нет, лучшая ее часть позади, причем потрачена впустую.
– Позвольте усомниться, – покачала головой наша героиня.
– Сомневаться не в чем; чего я достигла? Ни мужа, ни детей, ни состояния, ни положения в обществе, ни следа былой красоты, которой, впрочем, и не было.
– У вас множество друзей, дорогая моя леди.
– Вот это уж едва ли, – вздохнула мадам Мерль.
– Уверяю вас, вы ошибаетесь. Как же ваши таланты, воспоминания, славные дела…
– Чего добилась я своими талантами? – перебила ее подруга. – Ничего, кроме необходимости прибегать к ним снова и снова, лишь бы скоротать время – часы, дни и годы, внушить себе иллюзию движения, забыться. Что до славных дел и воспоминаний… Чем меньше я о них скажу, тем лучше. Боюсь, вы будете мне другом, пока не найдете для своей дружбы лучшего применения.
– Ничего подобного не случится!
– Возможно; я приложу все усилия, чтобы вас не лишиться. – Мадам Мерль бросила на Изабеллу серьезный взгляд. – Ежели я мечтаю вернуться в ваш возраст, то исключительно с присущими вам душевными качествами – честностью, искренностью и великодушием. Только тогда мне удалось бы использовать жизнь лучше.
– Что из упущенного вам хотелось бы сделать?
Сняв с пюпитра ноты, мадам Мерль совершила резкий оборот на музыкальном стуле и ответила, машинально листая страницы:
– Видите ли, у меня чрезвычайно развито честолюбие, – ответила она.
– Вы хотите сказать – неудовлетворенное? Вероятно, оно и в самом деле запредельное.
– Было запредельное… Обсуждать эти амбиции сейчас – значит выставить себя на посмешище.
Изабелле стало любопытно – о чем она? Судя по всему, мадам Мерль не хватало лишь королевской короны.
– Не слишком понимаю ваше представление об успехе, однако, как по мне, вы – настоящий его образец.
Мадам Мерль с улыбкой отложила ноты в сторону.
– Какое же представление об успехе у вас?
– Наверное, вы заявите, что весьма приземленное: мне хочется увидеть, как сбудутся мечты юности.
– А! – воскликнула собеседница. – У меня-то этого как раз и не вышло. Правда, мои мечты были столь великими и столь нелепыми… Да простит меня Господь, но я мечтаю до сих пор.
С этими словами мадам Мерль отвернулась к фортепьяно и начала играть в своем потрясающем стиле.
Назавтра она сообщила Изабелле, что ее определение успеха – чрезвычайно милое, хоть и донельзя грустное. Как пре-успеть, ежели мерить подобной меркой? Мечты юности, очаровательные, восхитительные химеры… У кого они сбываются?
– Например, у меня, – осмелилась вставить слово Изабелла, – хотя и далеко не все.
– Так быстро? Да ведь они родились у вас не далее чем вчера.
– Я начала мечтать еще совсем маленькой, – улыбнулась наша героиня.
– А, должно быть, вы имеете в виду детские фантазии: розовые банты и куклу, умеющую закрывать глазки.
– Нет, вовсе нет.
– Тогда прекрасного поклонника с великолепными усами, падающего перед вами на колени.
– Снова неверно, – твердо заявила Изабелла, и мадам Мерль тут же обратила внимание на ее горячность.
– Подозреваю, что на самом деле я попала в точку. Все мы в юности мечтали о молодом усатом красавце; это неизбежно, и все же не в счет.
Несколько времени помолчав, Изабелла заговорила со свойственной ей непоследовательностью:
– Отчего же не в счет? Молодой человек молодому человеку рознь.
– Стало быть, ваш – образец совершенства? – засмеялась мадам Мерль. – Коли вам удалось встретить кавалера из детских фантазий, вы достигли успеха, с чем вас от души поздравляю. Однако… почему вы до сих пор не в его замке на Апеннинах?
– У него нет замка на Апеннинах.
– Тогда чем же он владеет? Убогим кирпичным домиком на Сороковой улице? О нет, молчите! Я отказываюсь признать подобного поклонника за идеал.
– Мне все равно, какой у него дом, – упорствовала Изабелла.
– Ах, как вы еще молоды! Поживите с мое – и увидите: у каждого человека имеется своя оболочка, на которую и следует обращать внимание. Под оболочкой я имею в виду все множество его жизненных обстоятельств. Ни один из нас не высечен из цельного куска: все мы состоим из некоторого набора элементов. Что такое «я», где оно начинается и чем заканчивается? Наше «я» наполняет все, что нам принадлежит, и наоборот. Точно знаю: немалая часть моей личности содержится, к примеру, в нарядах. О, вещи я обожаю! Наше внутреннее «я» отражается в доме, обстановке, одежде, любимых книгах, занятиях. Всякий из этих элементов многое говорит о своем хозяине.
Изабелле заявление мадам Мерль показалось чистой метафизикой – впрочем, не более чем некоторые другие ее мысли. Наша героиня и сама увлекалась данной наукой, однако была не готова поддержать столь смелое определение человеческой сущности.
– Не могу с вами согласиться и думаю совершенно иначе. Не знаю, удается ли мне себя выразить, но уверена: ни одежда, ни мебель не способны выразить меня. В моем гардеробе висят разные вещи, только по ним мерить мою личность невозможно. Совсем напротив: они служат неким – причем произвольным – ограничителем, барьером. Платья не отражают моего внутреннего «я». Да боже упаси!
– Вы прекрасно одеваетесь, – вставила слово мадам Мерль.
– Возможно; однако я не желаю, чтобы меня судили по одежде. Она способна передать дух портнихи, но не мой! Кроме того, я наряды не выбираю – их навязывает мне общество.
– Уж не предпочитаете ли вы обходиться вовсе без них? – вздохнула мадам Мерль, дав понять, что более продолжать разговор не желает.
Тут, рискуя подпортить описанную нами историю юношеской привязанности нашей героини к достигшей пределов совершенства даме, мы вынуждены признаться: Изабелла ни словом не обмолвилась о лорде Уорбертоне и Каспаре Гудвуде. Впрочем, она не стала скрывать, что уже имела возможности выйти замуж, и даже сообщила, насколько заманчивыми были предложения.